Мечи и ледовая магия - Фриц Лейбер

– Согласна, – сказала Афрейт, – И все-таки бог есть бог. Пусть его старое сердце томит низменная страсть, пусть его представления о смерти и судьбе безнравственны, он все-таки должен быть верен своему божественному предназначению, а это значит – слушать, что мы говорим, поддерживать нас, рассказывать честно, что происходит в далеких краях, и пророчествовать, хотя он может попытаться и запутать, если слушать его не очень внимательно.

– Что же, пожалуй, это согласуется с моим опытом по части богов, – признался Фафхрд. – Скажите мне, почему этот холм называется холмом Восьминогой лошади?

Афрейт, нисколько не удивившись неожиданному вопросу, ответила:

– Потому что требуется четыре человека, чтобы принести гроб или снять тело повешенного. Четыре человека – восемь ног. Могли бы и сами догадаться.

– А как зовут этого бога? Афрейт сказала:

– Один.

И при звуке этого звонкого, как удар гонга, имени, Фафхрд испытал странное чувство – словно еще чуть-чуть, и всплывет в памяти что-то из другой жизни. И еще оно чем-то напомнило ему о Карле Тройхерце, этом чудном иномирянине, который ворвался ненадолго верхом на двухглавом морском змее в жизнь Фафхрда и Мышелова, когда они ввязались в бурную и опасную войну с разумными крысами Нижнего Ланкмара, и о невнятице, которую тот нес. Одно короткое имя – но чувство было такое, словно рухнула стена между мирами.

Он смотрел все это время в широко открытые глаза Афрейт и заметил вдруг, что они скорее фиолетовые, чем голубые, какими казались при желтом свете факела в «Серебряном Угре», – и удивился, как он вообще сумел разглядеть их цвет, если фиолетовые небеса давно покрылись ночною мглой, которую рассеивала сейчас только неспешно поднимавшаяся над восточным плоскогорьем луна.

За спиной Афрейт прозвучал голосок, тихий и спокойный, как сама эта ночь:

– Бог спит.

У входа в беседку виднелся стройный белый силуэт – там стояла одна из девочек, одетая в скромное, похожее на сорочку платьице, оставлявшее одно плечо открытым. Фафхрда удивило, что она не дрожит от ночного холода. Позади нее маячили смутные тени подруг.

– Он не причинил вам никаких хлопот, Мара? – спросила Афрейт. И при звуке этого имени Фафхрд вновь испытал странное чувство.

– Не больше, чем всегда, – ответила девочка. Афрейт сказала:

– Ладно, надевай башмаки и плащ – и вы тоже, Мэй и Гейл, – и ступайте за мной и этим чужеземным господином в Соленую Гавань, идите поодаль, чтобы не слышать разговора. Мэй; ты сможешь навестить бога на рассвете и принести ему молока?

– Смогу.

– Это ваши дети? – шепотом спросил Фафхрд. Афрейт покачала головой.

– Кузины. А мы с вами тем временем, – сказала она тоже тихо, но деловито, – обсудим в деталях ваш неотложный поход с берсерками в Холодную Гавань.

Фафхрд чуть приподнял брови, но кивнул. Над головой прошелестел ветерок, и ему вспомнились вдруг давние их с Мышеловом возлюбленные, невидимые горные принцессы Хирриви и Кейайра, и брат их, воинственный принц Фарумфар.

Серый Мышелов убедился, что люди его накормлены и готовы отойти ко сну, и еще раз предупредил их по-отечески о необходимости вести себя в родном порту своих нанимателей прилично. Он обсудил вкратце с Урфом и Пшаури предстоявшие на завтра работы. Затем, окинув всех напоследок загадочным хмурым взглядом, набросил плащ на левое плечо и вышел в стылый вечер, направляясь к «Соленой Селедке».

Хотя они с Фафхрдом неплохо выспались накануне на борту «Бродяги» (от предложенных коек на берегу они отказались, разместив там только матросов), день выдался столь долгим и хлопотным, что Мышелов должен был бы чувствовать сейчас усталость – однако, к своему удивлению, чувствовал даже некоторое воодушевление. Но вызвано оно было вовсе не нынешними их с Фафхрдом проблемами И не мыслями о грядущих, а, скорее, размышлениями о том, какой же нелепостью было то, что ему пришлось три месяца изображать перед своими людьми капитана, быть неумолимым поборником дисциплины, великим штурманом и со всех сторон самым героическим героем. Он, сам вор и капитан корабля воров, учил их искусству войны и мореплавания, что никоим образом не могло им пригодиться по возвращении к прежнему образу жизни – смешно! А все потому, что маленькая женщина с золотыми искорками в темных волосах и зеленых глазах поручила ему это неслыханное дело. Воистину, всем шутам шут.

Лунный свет, разлитый в небесах горизонтально, в узкую темную улочку не попадал, а высвечивал лишь перекрестье балок над дверью таверны «Соленая Селедка». Откуда на этом северном острове взялось столько дерева? Войдя внутрь, Мышелов отчасти получил ответ на свой вопрос. На постройку таверны пошли останки затонувших кораблей, серые от времени балки и доски – одна стена, как заметил Мышелов, еще сохранила килевой изгиб, а на другой виднелись дырочки и окаменелые панцири подводных тварей.

В таверне сидели и тихо выпивали полдюжины моряков с разных кораблей, и еще более тихо передвигали по шахматной доске пузатые каменные фигурки двое молодых островитян. Мышелов вспомнил, что видел нынче утром того, кто играл черными, рядом с Гронигером.

Без лишних слов он направился к задней комнате, в дверях которой, загораживая проход наполовину своим телом, сидела на низком стульчике могучая, с бородавками на лице, старая ведьма, с виду – прародительница всех уродов-великанов и прочих чудищ.

Рядом с Мышеловом появился хозяин-илтхмарец и тихо сказал, вытирая руки полотенцем, которое служило ему передником:

– «Огненное логово» нынче вечером занято – частная пирушка. Только наживете себе неприятностей с матушкой Грам. Что вам подать?

Мышелов одарил его хмурым взглядом и молча шагнул к двери. Матушка Грам сердито глянула на него из-под косматых бровей. Он ответил ей тем же. Илхтмарец пожал плечами.

Матушка Грам встала со стула и пропустила его в заднюю комнату. Проходя мимо ведьмы, Мышелов обернулся и с холодным высокомерием коротко улыбнулся илтхмарцу. Один из островитян поднял черную ладью и, не поднимая склоненной над доской головы, словно бы пребывая в глубокой задумчивости, бросил в их сторону внимательный взгляд.

В задней комнате горел огонь, его света едва хватало, чтобы видеть, куда идешь. Большой очаг – каменная плита по пояс высотой – располагался в самом ее центре. В низкий потолок над ним был вделан огромный медный дымоход – с днища какого только корабля была снята эта медь, подумал Мышелов, – куда и утекала, извиваясь, тонкая струйка дыма. В комнате стояли несколько маленьких, исцарапанных столов, стулья, в стене виднелась еще одна дверь.