Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

Голич поднес ко рту стакан с остатком водки, обнял Матрену уже не за талию, а повыше и крикнул:

— Ну, а теперь за здоровье нашего войска, панского войска.

Ура!

Тут хозяин, как кошка, вскочил с лавки, схватил с окна револьвер, вытащил его из кобуры и наставил на сержанта. Все сорвались с мест. Юзек нетвердо стоял на ногах — то ли оттого, что был пьян, то ли от усталости.

Крестьянин крикнул сиплым голосом:

— Руки вверх!

Но никто рук не поднял.

— Я стану пить за здоровье вашего панского войска? Я, Василь Чеботарик? Не дождетесь вы того, на погибель вашу, ляхи проклятые! Отпусти сейчас же мою жену, — повернулся он к Голичу, хотя тот уже не обнимал Матрену, — бо стрелять буду!

Стало тихо. Януш понял, что надо спасать положение. Он вдруг громко рассмеялся. Крестьянин взглянул на Януша и дрожащей рукой перевел револьвер на него. Но Януш сделал шаг к нему.

— Что за глупые шутки, — сказал он и спокойно взял револьвер из руки крестьянина. — Такие шутки, хозяин, — это уже не шутки! Держи. — Он протянул Голичу револьвер. — А вы, хозяин, садитесь. Тут у меня в стакане еще немного осталось. Выпьем, папаша, но не за здоровье польского войска, а за здоровье поляков. Ведь не все поляки паны. Вы же знаете, есть и польские крестьяне, и польские рабочие. За здоровье поляков!

Хозяин сел на лавку и тоже стал хохотать чуть не до слез.

— Справди, — повторял он, — справди, шутки таки, це мои шутки… справди…

И он опрокинул в рот остаток водки. Все снова уселись за стол. Януш указал хозяину на Стася:

— Это вот польский крестьянин, а это, — он пальцем показал на Голича, — польский рабочий из Варшавы. — И добавил: — С электростанции.

Крестьянин продолжал хохотать, хватаясь за живот. Матрена, хотя она тоже была под хмельком, все же уложила мужа на стоявшую в углу кровать с высокой горой подушек. Голич пожал под столом Янушу руку.

— Спасибо.

Януш засмеялся.

— В следующий раз ваша очередь!

Януш и Стась улеглись на печи — там было жарко, но чисто. Голич и Юзек разместились на лавках. Лучина погасла, было слышно, как Матрена в темноте укладывалась рядом с мужем. Несмотря на усталость, Януш от духоты не мог заснуть. Стась стонал во сне, у него болело раненое ухо. На темной стене двумя голубыми квадратами выделялись оконца. Янушу вдруг представилось мертвое тело Владека, засыпанное тяжелой глиной, вчера еще гибкое, живое; потом он подумал о его сестрах Анельке и Иоасе, как они ждут его в Смоловке. «Долго будут ждать вестей от брата», — прошептал Януш.

Вдруг Стась сел на постели и громко произнес:

— Мама!

Голич на своей лавке засмеялся; видно, он тоже не спал.

— Дети, — прошептал Януш, — все мы дети.

На другой день двинулись в путь с самого утра. Шли все время вдоль Буга. В полдень отряд остановился в Уладовке, на сахарном заводе. День снова был прекрасным, все распускалось прямо на глазах. В Уладовке уже цвели черешни. Следом за конной артиллерией Третьего корпуса еще до наступления вечера пришел отряд венгерских гонведов. По команде солдаты собрались, им было приказано составить оружие в козлы и разойтись. Винтовки остались только у караульных.

В этот вечер Януш и Стась стояли на часах перед домом, где жили офицеры. Ночь была теплая. Перед зарею рожок месяца, пробираясь между крышами, прижался к белым черешневым деревьям. Позади дома на высокой, покрытой мелкими белоснежными цветочками черемухе всю ночь пел соловей. Часовые ходили взад и вперед и наконец присели на крыльцо. Уже часа в четыре, когда предутренний сумрак вдруг словно вспыхнул изнутри, а черешни озарились как бы собственным сиянием, дверь медленно отворилась и на крыльцо вышел высокий мужчина без мундира в одной рубашке. Часовые вскочили, но он остановил их:

— Сидите, сидите, я тоже с вами присяду, поговорить хочется.

Это был Спыхала.

— Не холодно вам так? — спросил Януш.

— Нет, не холодно. Спасибо. Не могу спать, да и знал, что ты здесь…

Он помолчал. Соловей завел свою самую замысловатую трель — приближалось утро.

— Ну что? Разоружили нас австрийцы? — сказал Спыхала куда-то в пространство.

Солдаты не ответили.

«Ага, — подумал Януш, — значит, это было разоружение».

— Вам надо уходить, — сказал Спыхала. — Тут делать нечего. Повоевали, и хватит.

— Вояки хоть куда, — заметил Стась.

— А чем плохи? Ты вон даже ранен. Правда, от такой пули…

Снова помолчали. Спыхала пошевелился, словно собираясь встать.

— Януш, — сказал он, — завтра приходите в канцелярию. Дам увольнение и билет на дорогу. Но куда?

— Вот именно, куда? Куда мне ехать?

— В Одессу не стоит, — сказал Спыхала, — Мария уехала, Шиллеры тоже вот-вот уедут…

— Я попрошусь в Киев, — сказал Стась, — поезда туда идут нормально.

— Ну так, может, и вы в Киев? — неуверенно сказал Янушу Спыхала. — Как-никак Варшава оттуда ближе.

Януш улыбнулся, вспомнив, что Юзек даже слышать не хочет о Варшаве.

— Ройская тоже собиралась в Киев, — добавил Спыхала.

Стась тронул Януша за руку.

— Едем со мной в Киев. Остановитесь у нас. Мама, я знаю, будет рада.

Януш решился.

— Что ж, в Киев так в Киев. Раз уж вырвался из-под родного крова, нескоро к нему вернешься.

XVI

Спыхала вошел в спящий дом. Остановился в прихожей, потянулся. Предутренний весенний холод все-таки пронял его до дрожи. Рубаха стала влажной, тело под ней тоже было влажным. Он постоял с минуту. Прихожая в квартире директора сахарного завода выглядела заснувшей. Окна были открыты, от них тянуло холодком и запахами ночи. Спали оленьи рога на стенах, а под столиками, на вешалке и в зеркалах притаились голубые пятна. Лицо Казимежа в зеркале заколебалось, словно в ряби озера. Откуда-то издалека донесся звук выстрела. Казимеж стоял, задумавшись. С некоторых пор что-то стало между ним и Янушем. С каких же пор? Спыхала хорошо знал с каких. Несмотря ни на что, он никак не мог вызвать в себе симпатии к брату Марии. Януш не походил на сестру, не было у него ни ее стройности, ни ее тонкого, благородного рисунка носа. Лишь иногда, как вот сейчас, острым, сверкнувшим взглядом Януш чем-то напоминал ему Марию. Казимеж знал, что Януш осуждает его за историю с Олей и не слишком хотел бы иметь его своим шурином. И хотя уверен был, что кастовые предрассудки в данном случае не играют никакой роли, все же недоброжелательно буркнул в сторону крыльца, где еще слышались голоса солдат:

— Паныч, черт бы тебя побрал!

Он никак не мог себе представить, что Марии уже нет в Одессе. Уехала в эту Вену… Казимеж знал Вену, он учился там в университете в 1914 году, вернувшись из России, но недолго, всего несколько месяцев, потом его мобилизовали, и он пошел в легионы{32}. Он старался представить себе Марию на улицах Вены, но им все еще владели одесские впечатления. Возможно, она показалась ему столь исключительной на крыльце обреченного на уничтожение маньковского дома, а на фоне Вены выглядит, верно, обыкновенной, будничной, каких в этом городе много. Возможно. Но это Мария, его Мария, великолепная светская дама, которая в ту ночь так просто прижалась к его плечу и сказала:

— Защитите меня…

Казимеж корил себя за то, что расстался с ней. Но его утешала мысль, что она в безопасности. Из Вены Мария собиралась уехать в Варшаву, где у нее свой дом. С помощью Эстерхази она, вероятно, все устроит. Спыхале невольно доставляло удовольствие повторять про себя эту звучную фамилию, которую прежде он мог лишь прочесть в газетах. Теперь благодаря Марии он знал людей, носивших эту фамилию. Сам старик Эстерхази, кажется, очень забавный. Какую это веселую историю рассказывала о нем Мария? Или о Дзедушицком?{33}

Спыхала подошел к окну. Соловей на черемухе своим маленьким горлышком рассыпал звонкую трель, эхо множило ее, разносило далеко вокруг. Слушать бы сейчас вместе с ней это соловьиное пение! Почувствовать бы Марию близко, вот тут рядом, коснуться бы браслета с аметистом на ее руке! Она так мало говорила. По-французски обращалась к нему на «вы». В Одессе Казимеж тайком от Марии начал брать уроки французского — он плохо знал этот язык и не всегда понимал то, что она ему говорит. Покраснев, он опускал тогда глаза и, глядя на свои большие ноги, поспешно и тихо произносил: «Простите?» — и она повторяла по-польски. То были минуты наибольшего унижения, какое он испытывал в ее обществе.

Казимеж не мог ехать с Марией в Вену, ему было доверено особое задание на юге Украины, связанное и с Третьим корпусом. «Ну, с этим, кажется, покончено, — подумал он. — Надо возвращаться с отчетом в Варшаву. Может, и Мария там? А может, мне прикажут отправляться в Вену? Из Вены легче попасть в Магдебург».