Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

Цезония удовлетворённо улыбнулась. В мечтах она видела себя рядом с императором. Её губы касаются уха Калигулы и вшептывают советы о том, кого приблизить, а кого наказать, отняв имущество… Даже не в мечтах это мерещилось Цезонии, а в склянке, которую она держала перед глазами. Растолчённые до мелкого порошка, там смешались маковые зёрна, стебли конопли, засушенный мозг телёнка и прочая мерзость, название которой Локуста выговорила на непонятном, ведьминском языке.

Вздрагивая от волнения, Цезония бросила в кубок щепотку снадобья. Тщательно перемешала указательным пальцем. Не было времени искать ложку. Император жалобно стонал в опочивальне, Друзилла могла вернуться в любое время.

Она вернулась в опочивальню, неся кубок на серебрянном подносе.

— Выпей, Гай Цезарь! — попросила томным голосом.

Калигула приподнялся на ложе и открыл глаза. Лишь сейчас он он узнал женщину, которую принял за Друзиллу.

— Цезония? — удивился он.

Она присела рядом с императором. Калигула ощутил сквозь благовония запах её тела. Чужой, неприятный запах непривлекательной женщины. «Как можно спутать её с Друзиллой?» — удивился Гай.

Цезония с настойчивой мягкостью поднесла императору кубок с вином. Пряно пахнущий напиток плескался, обещая спасение от невыносимой боли. «Может, вино отравлено? — мелькнула подозрительная мысль. — Что знаю я об этой странной Цезонии?»

Гай резко отстранил кубок.

— Сначала пей ты! — хмуро велел он.

Матрона улыбнулась. Озорная насмешка мелькнула в серых выпуклых глазах. Она поднесла к губам вино и медленно отпила. Затаив дыхание, Гай следил за длинной женской шей. По неуловимому движению он понял: Цезония проглотила вино. Отравы можно не опасаться.

Императору стало стыдно: «Испугаться женщины! Глупого вздорного создания, созданного для удовольствия и продолжения рода!» Другая половина мозга напоминала Гаю, что женщины тоже бывают умны и хитры, и вполне могут подлить отраву в вино. Он отмахнулся от второй мысли. Калигула привык следовать первому, необдуманному порыву.

Он почти вырвал кубок из рук Цезонии. Выпил до дна горький, смешанный с травами напиток. На дне кубка остался густой тёмный слой осадка. Увидев его, Цезония испугалась: «Вдруг снадобье не подействует?!»

Спокойно улыбаясь, она засунула тонкий палец в кубок императора. Подцепила осадок и поднесла его к губам Калигулы.

— Лекарство не растворилось и осело на дне, — объяснила она, придавая низкому голосу убедительность.

Пьянея, Калигула послушно облизал палец Цезонии. В вине таилось что-то дурманящее. Никогда прежде Гай не пил такого вина. Боль исчезла, её сменило приятное головокружение. Калигула ощутил прилив сил, но не сумел подняться с ложа. Голова его болталась, тонкие губы растянула глупая улыбка. Невзрачная Цезония чудилась прекрасной богиней. Калигула решительно потянулся к ней, но на самом деле его руки пошевелились почти незаметно.

Цезония радостно склонилась над императором. Приворотное зелье действовало. Измельчённые мак и конопля одурманили Калигулу. Цезония решила, что успехом она обязана мозгам телёнка и приворотным словам, которые Локуста утробным голосом нашептала в склянку.

Гай видел Цезонию странным образом. Её узкое лицо двоилось и, одновременно, казалось неправдоподобно чётким. Он различал мелкие поры под белилами и мягкие светлые волоски над верхней губой матроны. Запах Цезонии смешался с горячим дыханием Гая, заполонил опочивальню, вытесняя слабый аромат Друзиллы. Он быстро привык к навязчивому, поначалу не понравившемуся ему запаху Цезонии. Гай чувствовал прикосновение её полуткрытых губ, длинного прохладного тела и рассыпавшихся волос. Не было сил ни противиться Цезонии, ни обнять её. Мысли и слова уплыли из головы под влиянием снадобья.

Женщина оседлала его, словно всадник — покорную лошадь. Гай чувствовал узкие руки на своём животе, который оказался обнажённым. Калигула даже не заметил, что Цезония успела снять с него, безвольного, тунику. Тонкие серебрянные браслеты, касаясь кожи живота, щекотали и будоражили его. Плоть подалась навстречу Цезонии, отвечая томным, медлительным покачиваниям женщины. Он кричал, чувствуя, как острое наслаждение охватывает его. Цезония торжествовала, откинув голову. Не Калигула овладел ею — Цезония сама овладела Калигулой!

XLI

Друзилла возвращалась во дворец в сумерках. Сердце билось учащённо, когда она предвкушала близкую встречу с Гаем и ночь, наполненную запретными, болезненно-сладкими ласками.

Улица походила на узкий длинный колодец. Справа возвышалась четырехэтажная инсула, выложенная из серых камней разного размера. Слева — другая, удивительно похожая на первую. Заходящее солнце ещё золотило черепичные крыши, а из подвалов домов уже выползала темнота. Носилки Друзиллы загораживали всю улицу. Случайным прохожим приходилось прижиматься спиною к стене, чтобы освободить проход.

В полуоткрытых окнах поочерёдно вспыхивали светильники. Хозяйки, отложив в сторону пряжу, выгоняли наружу мошкару и захлопывали деревянные ставни. Квириты возвращались домой. Друзилла сквозь прозрачные занавеси лениво наблюдала за тёмными угловатыми фигурами, проплывающими мимо неё. Грубые туники плебеев, сшитые из бурой мешковины, смешили девушку. В Палатинском дворце даже рабы одеваются роскошнее.

Юноша лет двадцати, обгоняя медлительные носилки Друзиллы, дерзко заглянул внутрь. Восхищённо присвистнул, оценив по достоинству рыжеволосую красавицу. Но почти сразу презрительно скривился: он узнал сестру Гая Цезаря.

— Проклятая! Соблазнила нашего императора! — процедил он сквозь зубы. — К родному брату забралась в постель!

Юноша бросил медный асс торговке яйцами, которая возвращалась домой с непроданным товаром. Выхватил из корзины яйцо и метко швырнул его в носилки Друзиллы. Злорадно засмеялись случайные прохожие, поощряя юношу.

Яйцо разбилось о витой столбик и растеклось противными соплями. Капли желтка запачкали щеку девушки. Горько скривившись, Друзилла отёрла лицо покрывалом.

— Прикажи догнать негодяя, госпожа! — озабоченно крикнул один из носильщиков.

Друзилла испугалась, подумав: «Если рабы опустят носилки на землю — плебеи сбегутся со всех сторон. Забросают меня, беззащитную, яйцами или гнилыми яблоками. Почему я не взяла с собой охрану? Никогда больше не появлюсь на улицах Рима без вооружённых солдат!»

— Не останавливаться! — отчаянно крикнула она. — Скорее во дворец!

Носильщики ускорили шаг. Они почти бежали, выкрикивая:

— Дорогу носилкам благородной госпожи Юлии Друзиллы!

Друзилла прикрыла лицо покрывалом и заплакала. Она — соблазнительница! Знает ли этот недобрый юноша, как тяжело одинокой пятнадцатилетней девушке жить без ласковой поддержки и любви? Мать и отец мертвы. Строгая бабка постоянно суёт в руки веретено и отчитывает за каждый промах. Только Гай пообещал ей нежность, понимание и любовь. Как измучила Друзиллу недозволенная страсть! Теперь на хрупкие плечи двадцатичетырехлетней девушки легла ответственность за то, что содеяли оба. Гая Цезаря никто не обвиняет в слабости к сестре. Плебс по-прежнему любит молодого императора. Гнилые яйца предназначаются одной Друзилле.

Носилки остановились около широкой мраморной лестницы. Не дожидаясь помощи рабов, Друзилла выбралась из носилок. Легко перепрыгивая через ступени, вбежала во дворец. Она миновала просторный атриум, под сводом которого расстаяло эхо её шагов. Спустилась по ступеням в сад и в изнеможении остановилась около статуи Ливии, любимой супруги императора Августа. Мраморная прабабка с мудрой иронией смотрела на запутавшуюся в жизни правнучку.

Калигула у фонтана о чем-то спорил с сенаторами. Хмурился, вызывающе гримасничал и пренебрежительно махал руками. Заметив Друзиллу, он прервал спор на полуслове и поспешил к ней.

— О, Гай! — простонала она, падая в его объятия.

Калигула приподнял её лицо. Вытер ладонями слезы, помутневшие от белил.

— Кто посмел обидеть мою возлюбленную?! — кулаки Гая Цезаря сжались в приливе бессильной злости. — Если кто-то тронет тебя хоть пальцем — я перережу глотку всему Риму!

Он прижал к себе Друзиллу с необузданной силой. Кольцо с орлом, повёрнутое внутрь, оставило отпечаток на плече девушки. Словно знак или клеймо, говорящее: Юлия Друзилла принадлежит императору и никуда от него не денется!

— Жители Рима оскорбили меня, — пожаловалась девушка. — Наша любовь им кажется мерзостью.

— Гадкий, дрянной город! — пробормотал Калигула. — Я отомщу римлянам, когда сочту нужным!

Он накинул на плечи Друзилле край лиловой мантии и увёл её во дворец. Сенаторы издали наблюдали, как Гай Цезарь склоняется к сестре и полураскрытыми губами целует её рыжие волосы. Вызывающе прикрыв сестру императорской мантией, Калигула показал сенаторам, что делит с нею и жизнь, и власть.