Симарглы - Варвара Мадоши

Хотелось валяться на кровати и смотреть в потолок… Бездумно одинаковый потолок. И читать мамины книги по истории искусств. Они скучные, конечно, но…

Из ее головы не выходило сотворенное ею же лицо. Она, Ирина Всеволодовна Мережкова, двадцать два года, нарушила основы. Смешала жизнь и бред, обыденность и сон. Ее произведение — оно почти уже готово было столкнуть миры. Нарушить что-то…

Ира пыталась заснуть, но сон не шел. Золотые глаза, от которых она пыталась убежать, испуганно, вопросительно мерцали в полумраке спальни, заваленной пропыленной бумагой. Золотые глаза… Смотреть в них было страшно и в то же время притягательно — они будто воплощали в себя нечто, чего у Иры не было и никогда не будет.

Во вторник манекена, конечно, уже не оказалось на месте. Отдали вместе с очередной партией. Ира только вздохнула с облегчением. Ей стыдно было собственной вспышки и чужого лица, которое всплыло из ее подсознания и неожиданно властно прорвалось в мир.

В этот день, уходя, она не помахала манекенам рукой.

А вечером мать уговорила ее взять частным образом заказ на оформление витрины — тоже, конечно, ремесленничество, но… Ира ровно улыбалась, и пошла на это только потому, что заказчик уже расписал эскиз и композицию, и оставалось только нарисовать задуманное кем-то другим.

Кому-то быть в этой жизни творцом, кому-то ремесленником. Ира всегда боялась вкладывать душу в свою работу. Никогда не знаешь, что может случиться с ним, этим оторванным кусочком твоей души. Теперь она нарушила собственный завет, и… что-то должно было произойти. Что-то грозное. Хотя, возможно, еще не скоро.

В день, когда Головастов начал исследование — а это было через два дня после похищения Лены и на следующий день после их с Кариной разговора в универмаге — Лена, Стас и Вик сидели на кухне в своей штаб-квартире. Они уже не пытались обсуждать никакие возможные варианты, строить планы. Лена уже не задавала вопросов, уточняя вновь и вновь, кто же такие Хозяева и кто — их Слуги. Все равно в качестве ответа ей могли предложить только домыслы. Факт остается фактом — симарглы сами толком не знали, с кем боролись. Одно ясно: между этими ребятами и теми, кто устраивает оргии на кладбищах разница больше, чем между чекистом и октябренком. Те хоть в Сатану верили (или притворялись, что верят). Эти не верят ни во что. Вера просто не вписывается в их мировоззрение. Кое о чем они знали — и среди этого чего-то были похороненные предыдущими веками темные тайны, которые давали им определенную силу. Но их деятельность не была настоящей попыткой покачнуть основы сегодняшнего дня. Они просто действовали в мире, меняли его под себя, жили в нем, как паразиты, получая необходимые порции пищи и власти. И, как паразиты, они очень часто разваливали то, до чего добирались. Многие области, которые симарглам поручали охранять, страдали от них. Сами Слуги не слишком злоупотребляли воскрешением мертвецов, и прочим, но они создавали такую атмосферу, которая магнитом притягивала разнообразные мрачные и трагические полтергейсты.

Разумеется, Матвей Головастов должен был обнаружить их присутствие и, разумеется, это должно было повлечь для Стаса с Виком самые неприятные последствия. Но все равно сделать было ничего нельзя. С Головастовым невозможно было договориться о чем-то в приватном порядке, и в любом случае… Все понимали: шутки кончились. Со Слугами надо было что-то делать. Хотя, когда все откроется, Стасу и Вику грозило как минимум то же наказание, что и Сергею Петровичу.

В данный момент симарглы просто бездельничали. И молчали, потому что все, о чем можно было переговорить, было переговорено, а к пустой болтовне не лежала душа.

Вик читал какую-то книгу на французском, Лена не смогла даже разобрать имени автора. Станислав Ольгердтович стоял у окна и курил, а потом стал чиркать что-то в своем блокноте. Лена догадывалась, что он рисует. Сама она по недавно выработавшейся привычке смотрела телевизор, перескакивая с канала на канал и выискивая новости. Новостей не попадалось. Мертвая зона. Время домохозяек и школьников, которым, по мудрому мнению продюсеров телеканалов, можно скормить что угодно.

— Очередной роман знаменитой певицы привлек внимание… Новый усовершенствованный тренажер для снижения веса… Концерт состоится в… Как, неужели Паула могла… Несомненно, новая коллекция станет писком…. Открытие памятника этому человеку, так много сделавшему для нашего региона…

Бредятина. Современная цивилизация вырабатывает слишком много мусора. Взять тот же город: мусор — девяносто процентов.

— Слушайте, вы знаете, кто такой Иванов И.В.?.. — спросила вдруг Лена у напарников.

— Понятия не имею, — Вик зевнул. — Хотя уверен, что все по краеведению этого вшивого городишки перелопатил. Нет, тут была парочка Ивановых…. Но И. В.?.. Ладно, я все-таки не музейный работник. Их хлебом не корми, дай какую-нибудь новую знаменитость откопать.

— Это мерзко, — Лена передернула плечами, глядя на экран, где показывали подготовку народного гуляния в честь открытия памятника. — Раздувают восторги по поводу всякого… идиотизма, — она удержалась от менее цензурного слова. — Лучше бы какой-нибудь школе эти деньги отдали, а не вбухивали бы их на очередной насест для голубей.

— Здесь голубей еще не так много, — фыркнул Вик, — климат не тот. Видела бы ты где-нибудь на югах… Лена, с некоторыми человеческими глупостями приходится просто смиряться.

— Это подмена прошлого… — начала было Лена, но продолжить не смогла.

— Тебе никогда не казалось, что люди похожи на манекены? — вдруг спросил Станислав Ольгердтович, не прекращая рисовать.

— Что? — от неожиданности Лена вздрогнула и машинально выключила телевизор.

— Это старое сравнение. Пустые лица, пустые глаза, пустые улицы… — неразборчиво пробормотал Станислав Ольгердтович, продолжая яростно орудовать карандашом. — Читал об этом в сотне книг.

— Н-нет… — Лена почувствовала себя неловко. — Может быть, только женщины. А мужчины похожи на покупателей.

— И вот ради этих людей… — Станислав Ольгердтович не обратил внимания на ее слова, нервно отложил карандаш, и видно было, что пожилой симаргл собирается сказать нечто хлесткое и по поводу писателей, неразборчивых в сравнениях, и по поводу всей современной цивилизации в целом, — и ради них…

Но тут зазвонил телефон.

Он стоял на кухонном столе, чтобы не пришлось ходить в коридор. Лена сразу же схватила трубку.

— Алло? — мрачный голос. — Это Головастов.

— Да, это…

— Все правильно, я знаю, — оборвал он. — Немедленно приезжайте к Главпочтамту. У вас ЧП.

И гудки.

— У нас ЧП… — растерянно сказала Лена, опуская трубку. — И надо ехать к Главпочтамту.

— Только одно ЧП? — спросил Вик. — Он что, не нашел?

— Кажется, я догадываюсь, что он нашел, — сказал Станислав Ольгердтович. — Я сам только что это почувствовал, когда пытался следить за Головастовым.

— Вы пытались следить? — удивилась Лена.

— Стас же ясновидящий, — Вик нетерпеливо подскочил к напарнику. — Ну? Что он нашел? Что-то, что отвлекло его внимание от этих?

— Не знаю, отвлекло или нет, — покачал головой Стас, — но нашел он вот что.

И показал им листок своего блокнота. На нем было нарисовано испуганное девичье лицо, приоткрывшее рот в отчаянном крике. Лена никогда раньше не видела ее, но испытала смутное чувство, что эта девушка ей знакома. И в любом случае было ясно — ей очень-очень плохо.

Девушка смотрела с мятого листка бумаги, а казалось — с другого измерения. И Лена отлично знала, что талант художника здесь ни при чем.

Дни тянулись странные, очень легкие, практически невесомые. Это нравилось. Дурные предчувствия по-прежнему оставались, но где-то далеко, не тревожа сердца. Ирина улыбалась солнцу, когда просыпалась, и улыбалась луне, когда засыпала. Она не читала книг. Она не смотрела телевизор. Она не ругалась с матерью. Она ждала. Что-то должно было случиться…

На работе все было по-прежнему. Все так же вкалывала, механически разрисовывая одинаковые лица, даже улыбалась и мурлыкала что-то про себя. Ничего особенного: то же, что крутили по радио. Помнится, в основном «Корни».

Еще Ирина почти ни с кем не разговаривала. Ни с матерью — что с ней, в самом деле, говорить? — ни с коллегами по работе (Наталья Евгеньевна способна болтать исключительно о болячках своей ненаглядной доченьки и о том, светит или не светит ее муженьку повышение, а с заведующим что-то обсуждать — это надо совсем из ума выжить…). Да и в мастерской была совсем не та атмосфера, чтобы вешать на стену картинки «Хомячок в гневе» и всякое прочее в том же духе. Ира и Наталья Евгеньевна просто приходили сюда, и каждый раз словно умирали… В комнате стоял дух невозможности, запредельности, отрезанности от всего остального мира. Здесь всегда по углам копилась темнота, в которой обрастали паутиной обломки чужих тел. На самом деле никаких обломков там быть не могло — уборщица мыла пол через каждые два дня — но Ира словно видела воспоминания о них. Мороз продирал до костей, и даже дальше, в самую суть существа. Когда потом ты оказывался на улице, солнечный свет уже ничего не мог с тобой поделать, и только через некоторое время ты начинал неуверенно понимать, что на свете существует что-то еще кроме запаха краски и пустых, ничего не выражающих искусственных лиц. Но это понимание еще довольно долго оставалось абстрактным.