Безмужняя - Хаим Граде

— Пощечину схватил не я, а младший шамес.

— И слушать нечего, — орут маляры, и их широкие могучие груди прямо-таки трещат от смеха. — Если дали пощечину младшему шамесу, то и тебе ее дали, а если предали отлучению твоего блатного раввинчика, то и ты отлучен.

Калман встрепенулся: «Как это я отлучен?» А парни потешаются: «Отлучен, приятель, отлучен!» Ни разговаривать с ним нельзя, ни рядом стоять: надо его остерегаться, как проказы. Они его друзья и лишь потому рискуют жизнью и водятся с ним. «Ты, верно, дитя от груди отлучал и не заметил собственного отлучения!» — кричат они ему. Тогда он и вправду баран. А новогрудская женушка его уж никак не овечка, она женщина с перчиком. Ошарашенный Калман таращит глаза и возражает, что жена его не из Новогрудка[115], а с Полоцкой улицы. Но маляры галдят еще громче: тут, мол, и слушать нечего. Женушка его родом из новогрудских подонков; это теперь она живет на Полоцкой. И сам бы он мог понять, баран эдакий, что она из новогрудских подонков, хотя бы по тому, как она его окрутила и опоганила.

Калман видит, что в городе и стар и млад смеются над ним. Он чувствует себя так, как если бы, слезая со стремянки, ступил не на землю, а залез одной ногой в ведро с краской, а другой — в горшок с клеем. И он, кряхтя, обнажает перед товарищами свою изболевшуюся душу:

— Этот полоцкий даян сделал меня несчастным.

— Так развязаться надо и с полоцким даяном, и с такой женой! Вот еще новоявленная Двойре-Эстер[116] благочестивая! Спроси у Морица, он расскажет тебе, что за цаца твоя жена. Ведь она когда-то водила с ним шуры-муры.

Говорит все это тощий Айзикл Бараш в куцем пиджачке и таких узких штанах, словно он их стащил с веревки на заднем дворе, где они сушились. Калман щупает свои длинные торчащие уши и сообщает, что жена его никогда не водила с Морицем шуры-муры. Мориц собирался на ней жениться еще до того, как она первый раз вышла замуж, но она не захотела.

— Ну и баран же ты, однако! Пойди поговори с Морицем, и он тебе кое-что расскажет. Уже несколько раз спрашивал он о тебе и хочет с тобой познакомиться. Идем! — Маляры хватают Калмана под руки и втолковывают ему, что Мориц все время проводит на дровяном базаре: он скупщик и ведет крупные дела.

Калман умоляет приятелей отпустить его. Нет у него желания иметь дело с Мойшкой-Цирюльником, этим блатным субъектом! Но маляры совершенно глухи к мольбам Калмана. Цирюльник обещал им выпивку и хорошую закуску, если они приведут к нему кладбищенского хазана. И они тащат Калмана под руки, словно курицу для искупительной жертвы в Йом Кипур, крича и гомоня, что, мол, ему нечего бояться. Мориц ему друг. Они опорожнят кварту водки[117], и на сердце станет легче.

В шинке

Мойшка-Цирюльник стоит на рынке у воза с мешками лука, моркови, картофеля и с маху хлещет по ладони зеленщика, склоняя того на свою цену. Так водится у рыночных скупщиков, это испытанное средство. Крестьянина лупят по ладони, пока ладонь не вспухнет и он не уступит, чтобы избавиться от боли. Увидев, как маляры тащат под руки маленького человечка и вопят «Мориц!», Мойшка оставляет зеленщика со вспухшей ладонью, и маленькие сальные глазки его становятся еще меньше.

— Вот тебе и крестьянин — продавец картошки, — маляры ставят перед ним человечка. — Это Калман, ее муж, сам знаешь чей.

— Чей же? — никак не может вспомнить Цирюльник.

— Муж агуны, твоей любовницы, — напоминает Айзикл Бараш.

— Муж агуны? — пожимает Мориц плечами, как бы показывая, что у него есть дела поважнее, и нападает на высокого тощего маляра: — Чтобы ты вопил на гойских улицах! С чего ты взял, что агуна была моей любовницей? Не слушайте его, реб Калман, он врет.

Парни переглядываются: Цирюльник разыгрывает комедию. Но Калман глядит на него уже с большим доверием и с меньшим страхом. Однако когда Мориц дружески спрашивает его, не желает ли он зайти в ресторан и хорошенько закусить, Калман вспыхивает: он не ест трефного.

— А я разве ем трефное? — удивленно спрашивает Мориц, прижав руку к сердцу, и предлагает Калману самому выбрать. Если он хочет, можно зайти в «Савой»; кто не был в «Савое», тот ничего не знает о жизни. Но если реб Калман очень голоден, можно пойти в ресторан, где платят не за блюда, а за время. Сколько часов едят, столько и платят. Он не голоден? Тогда они никуда не пойдут. А только зайдут в погребок напротив рынка, где ничего не подают, кроме студня, рубленой печенки, рыбных и мясных кнедликов, пива и водки. Больше ничего.

Парни хватают Калмана-барана под руки, и, прежде чем он успевает пискнуть, вся компания вкатывается в погребок, где их окутывают клубы пара. За столиками сидят грузчики и перекупщики в рубахах из мешковины и в высоких сапогах. Они курят, сплевывают на пол, запрокинув голову, льют водку прямо в горло, орут хриплыми голосами и клянутся смертными клятвами. Маляры здесь частые гости. Мгновенно сдвигают они с полдюжины стульев вокруг столика и сажают во главу его Мойшку-Цирюльника: он платит — он и царь! Калмана втискивают в середину, поближе к Морицу, и тесно сжимают со всех сторон. Будь он даже птицей, ему не улететь, не вырваться! Они поворачивают голодные лица к буфету, и мигом вырастают возле них девки с пылающими лицами, в грязных передниках. Мориц им подмигивает, а маляры требуют за его счет все, что душа желает. Стол заполняется бутылками водки и пива, чайными стаканами, рюмками и пузатыми бокалами. «Маринованную селедку в молоке! Селедка любит плавать в молоке», — кричит один, а другой заказывает рубленую печенку. «Холодца, но чтобы было много мяса и чеснока!» — орет третий, водя пальцем по усам, точно нож точит. Компания разливает водку по чайным стаканам.

— Лехаим[118], Мориц, будем здоровы!

— Пейте на здоровье! — отвечает Мориц с меланхоличной усмешкой продувного мошенника, знающего, что его морочат. Но он обещал этим голодранцам выпивку и закуску за то, что они приведут к нему Калмана-барана, и вот они бессовестно объедают его, грызут, как селедочную голову. И хоть его трясет от досады, он вынужден молчать, чтобы этот кладбищенский хазан, этот маляришка видел, что имеет дело с человеком широкой натуры. У Айзикла Бараша бездонный желудок. Он заказывает все, что язык может произнести, и выхватывает полные тарелки из рук официанток, будто хочет проглотить блюдо вместе с несущими его жирными женскими пальцами. Он уписывает за обе щеки, пока пот не начинает течь у него со лба, и, жуя и глотая, льстит Цирюльнику:

— Мориц, почему не надел ты сегодня свой белый шелковый галстук? Мориц, у тебя, говорят, есть портсигар, усыпанный бриллиантами. Ты слышишь, Калманка? Хоть обойди всю Вильну вдоль и поперек, тебе не найти такого друга, как Мориц! — Айзикл наливает пива и опрокидывает в себя. — Почему ты не пьешь, Мориц? Почему ты не ешь, Мориц?

— Я жду реб Калмана, — отвечает перекупщик.

— Ведь я еще раньше вам сказал, что не ем трефного, — съеживается Калман, словно волк выбрал его себе на обед.

— А я думал, что вы не хотите есть вареное мясо, потому что оно может быть некошерным. Но что некошерного в холодном паштете? — Мориц наливает рюмочку с наперсток для Калмана, а себе три четверти чайного стакана. Он глотает водку залпом, без закуски, даже не морщась. Лишь глубоко вдыхает запах черного свежего хлеба и с презрением глядит на собутыльников: «Ну!»

Калман наспех бормочет благословение и тоже выпивает рюмочку до дна, чтобы выглядеть молодцом. Но он морщится, как от касторки, и кряхтит. «Грех влечет за собою грех», — размышляет он. Начал с агуны, а теперь пьянствует в шинке со шпаной.

— Возьмем еще по капельке. — Мориц наливает еще рюмочку гостю и полстакана себе; он глядит на Калмана как сержант на новобранца, не умеющего держать винтовку. — Залпом! Если женился на молодой, то и пить должен уметь. Кто не умеет пить, тот не умеет и ничего другого. Вы, вероятно, не пробовали водки с самой Симхас-Тойре?

— На Симхас-Тойре ему водка не шла на ум. Он в тот день схватил пощечину из-за твоей любовницы! — кричит Морицу Айзикл Бараш.

— Не меня ударили, пощечину дали младшему шамесу, — говорит Калман, а Мориц принимает его сторону и потчует тощего маляра своим благословением:

— Чтобы ты вопил на гойских улицах! Не реб Калман получил пощечину, а младший шамес! Не обращайте на него внимания, реб Калман, положитесь на меня. Я вам друг.

— Почему это вы мне друг? — Калман откусывает кусочек сухой булки и жует быстро-быстро, словно белка.

— Потому что я исстрадавшийся человек! Оттого я друг вам! — меланхолично отвечает Мориц. — Я так настрадался, что только вы можете меня понять. Если б собака лизнула мое сердце, она тут же упала бы, отравленная насмерть!

— Если твоя женушка сумела вскружить голову Морицу, то уж твою баранью голову она вскружит с одного раза! — тощий маляр снова пытается завладеть вниманием Цирюльника.