Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

Два дня он отдыхает в Вероне, а 2 1, в воскресенье, перед возвращением на походную койку набрасывает Жозефине несколько пылких строк, тон которых напоминает письма, адресованные ей в начале года:

«Я ложусь спать с сердцем, где царит твой обожаемый образ, моя маленькая Жозефина… Ты больше мне не пишешь, не думаешь о своем верном друге, жестокая! Разве ты не знаешь, что без тебя, твоего сердца и любви для твоего мужа нет ни счастья, ни жизни. Боже праведный! Как я был бы счастлив, если бы мог присутствовать при твоем очаровательном туалете и видеть твое плечико, твою белую упругую твердую грудку, а еще твою такую соблазнительную гримаску и рот, по-креольски прикрытый платком. Верь, не забываю я и маленькие прогулки в темную рощицу., Я целую тебя в нее тысячу раз и с нетерпением жду, когда окажусь там. Я — весь твой; жизнь, счастье, наслаждение — все даешь мне только ты. Жить в Жозефине, значит жить в елисейских полях. Целую тебя в губы, в глаза, в плечо, в грудь, везде, везде!»

Двумя днями позже, 23, по-прежнему не получая известий от жены, он пишет;

«Я тебя больше не люблю, напротив, ненавижу. Ты противная, неловкая, глупая замарашка. Ты перестала мне писать, ты не любишь мужа; зная, какую радость доставляют ему твои письма, ты не можешь набросать ему даже полдюжины строк! Чем вы заняты весь день, сударыня? Какое важное дело отнимает все ваше время и не дает вам написать тому, кто вас любит? Какая иная привязанность заглушает и отгоняет нежную и неизменную любовь, которую вы ему обещали? Кто этот замечательный новый любовник, что отнимает у вас каждое ваше мгновение, тиранически правит вашими днями и мешает вам заняться собственным мужем? Жозефина, остерегитесь! Однажды ночью я выломаю двери и ворвусь к вам».

Он думает только о «темной рощице»![135]

На другой день, 24, письмом в четыре строки он извещает о скором своем приезде: «Люблю тебя до безумия. С этим же курьером пишу в Париж, Все идет хорошо. Вюрмсер разбит вчера под Мантуей. Для полного счастья твоему мужу не хватает только любви Жозефины».

27 ноября, в субботу, он, как сумасшедший, врывается во дворец Сербеллони. Его экипаж останавливается перед монументальным фасадом с ионическими колоннами, камни которого посверкивают на бледном осеннем солнце. Бонапарт взлетает по лестнице, ведущей на галерею второго этажа, где расположены будуар Жозефины и их camera matrimoniale. Распахивает дверь.

Покой пуст.

Жозефина уехала в Геную, и, без сомнения, с Шарлем.

Со слезами на глазах Бонапарт хватает письменные принадлежности и пишет: «Я приезжаю в Милан, лечу в твои покои — я ведь бросил все, чтобы увидеть и обнять тебя… Но тебя там нет, ты порхаешь по городам и празднествам, ты бежишь от меня, когда я появляюсь, тебе больше нет дела до твоего дорогого Наполеона. Ты полюбила его из каприза, из непостоянства прониклась безразличием к нему.

Я привык к опасностям, и мне известно лекарство от житейских огорчений и бедствий. Несчастье мое безмерно: я же был вправе не ждать его. Пробуду здесь до полудня 9. Не беспокойся и продолжай развлекаться: счастье — твой удел. Все в этом мире счастливы, коль скоро нравятся тебе; только твой муж очень, очень несчастлив».

На следующий день, в воскресенье, более счастливый Бертье показывает своему командующему письмо от Жозефины из Генуи. Бонапарт в исступлении пишет жене:

«В мои намерения не входит ни нарушать твои расчеты, ни мешать устраиваемым для тебя развлечениям; я не стою того, чтобы ими жертвовали ради меня; человек, которого ты не любишь, не вправе требовать, чтобы ты интересовалась, счастлив он или нет… Будь счастлива, ни в чем меня не упрекай, не интересуйся блаженством человека, который живет лишь тобой, радуется лишь твоим радостям, твоему счастью. Я не прав, что требую от тебя любви, равной моей: можно ли требовать, чтобы кружево весило столько же, сколько золото… Но я все-таки заслуживаю уважения и бережности со стороны Жозефины, потому что безумно люблю ее и только ее. Прощай, обожаемая женщина, прощай, моя Жозефина. Пусть судьба сосредоточит все горести и муки в моем сердце, но пошлет моей Жозефине дни счастья и процветания. Кто больше заслуживает этого, чем она? Когда станет ясно, что она не может больше любить меня, я замкнусь в глубокой скорби и удовлетворюсь тем, что хоть на что-нибудь ей пригожусь».

Опасаясь слишком огорчать жену, Бонапарт распечатывает письмо, «чтобы послать ей поцелуй» и добавляет: «Ах, Жозефина, Жозефина!»

На другой день из Парижа прибывает Кларк[136] и находит, что «Бонапарт бледен, худ — кожа да кости, — и глаза у него блестят от постоянной лихорадки. Мыслями он все время с женой, которая возвращается из своего бегства лишь 1 декабря. Вот тогда она и бросится в мужние объятья. Но коготь ревности уже оцарапал ему сердце. Вспомнит он и о векселях „на три-четыре тысячи экю для уплаты ее долгов“. Рана еще не глубока. Однако с той субботы во фримере[137], когда он не сумел удержать слез, отдав себе отчет, что жена не оказывает ему должного „уважения“, он, конечно, еще будет писать ей письма, нежные, но уже не пламенные, — те письма, в связи с которыми Жозефина в послании к тетке скажет два месяца спустя, „что у нее самый милый муж, какого только можно встретить“, „Муж, не оставляющий ей даже случая чего-то пожелать“. „Моя воля — закон для него, — добавила она. — Он целыми днями восторгается мной, как будто я — божество“. Нет, отныне этому конец: она перестала быть для него „божеством“».

Он любит ее просто как женщину.

Г-жа Бонапарт

Гро[138] приехал в Милан писать Бонапарта. Он хочет изобразить его с обнаженной головой и знаменем в руке бросающимся на Аркольский мост. Но генерал непоседлив. Вмешивается Жозефина. Каждый день после завтрака она сажает мужа к себе на колени, заставляет принять нужную позу, и художник может приступить к эскизам. Гро, ученика Давида[139], художника, которого суровое время вынудило сменить кисть на ружье, представила ей в Генуе г-жа Фепуль, супруга французского посланника. Гро очаровал Жозефину, и поскольку он изъявил желание написать портрет командующего, она привезла его с собой.

Жозефина ломает комедию, изображая из себя счастливую женщину. На самом же деле ей смертельно скучно. Шарлю, даже когда он бывает в главной квартире, не удается ее видеть так, как им обоим столь сильно хочется. Жозефина уже царит. Она написала хорошенькой г-же Амлен: «Поскорей приезжайте: вы увидите необычайное зрелище. Здесь все веселятся до упаду». «Все», но только не она! «Озорная» Фортюне Амлен примчалась. И не одна. В Милан, кроме нее, съезжаются лакомка г-жа Бараге-д'Илье, генеральша Пуэнсо, г-жи Тьерри, Бремон, Делаверн, бывшая певица знаменитая Сент-Юберти[140] и даже г-жа Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, дочь одной из колыбельщиц финансиста Божона[141], которые на Елисейских полях составляли компанию бедному больному.

Все эти дамы отличаются не слишком строгой добродетельностью и задают «двору» г-жи Бонапарт тон, отнюдь не проникнутый достоинством. Дни Жозефины плотно заполнены радостями любви, сплетнями, признаниями, примеркой платьев, просителями и особенно визитерами. Очаровательная креолка, как известно, отличается в искусстве беседы. Ее непринужденность ошеломляет. Среди стольких выскочек она выглядит знатной дамой. Итальянские аристократки — «коллаборационистки»: они «сотрудничают» с захватчиком и принимают приглашения Жозефины. Таковы маркиза Паола Кастильоне, говорившая по-латыни и по-гречески, ее сестра Мария, брюнетка с великолепными волосами, в которую влюблен Мюрат, грациозная графиня Ареза, объявившая, что любит Бонапарта, и, наконец, г-жа Висконти, также притязающая на любовь победителя. «Я думаю, что никогда не видела столь очаровательной головки, как у нее, — говорит герцогиня д'Абрантес. — У нее были некрупные, но правильные черты лица, особенно неповторимо хорошенький нос. Он был чуточку орлиный и тем не менее вздернутый на конце, где различалась еще заметная ложбинка. В то же время его нервные крылья придавали улыбке г-жи Висконти невыразимую тонкость. Зубы ее напоминали два ряда маленьких жемчужин, а очень черные волосы, всегда безупречно убранные в самом чистом античном вкусе, сообщали ей большое сходство с камеей, изображающей Эригону[142]». Она повесилась на шею Бонапарту, который неучтиво дал ей понять, что сердце его занято, и, словно решая служебный вопрос, передал это маленькое чудо Бертье. Простодушный начальник штаба, урод и почти заика, без памяти влюбился в эту спустившуюся с Олимпа богиню, добился назначения ее мужа — фигурировал тут и муж — послом новой Цизальпинской республики в Париже, и так началась довольно живописная жизнь втроем, дававшая пищу пересудам в окружении Жозефины вплоть до смерти последней.