Джон Фицджеральд Кеннеди - Алан Бринкли

Долгое время никто не сомневался в правильности этой точки зрения. Но через десять лет после смерти Кеннеди появилась иная, куда более критическая, интерпретация произошедшего. Некоторые историки и аналитики стали утверждать, что ответственность за появление советских ракет на Кубе лежит на самом Кеннеди. По их мнению, именно события в Заливе Свиней вызвали ракетный кризис. Русские ракеты были размещены на Кубе не потому, что кто-то планировал нападение на США, а с целью защитить остров от весьма реальной и постоянно присутствующей угрозы американского вторжения. Другие исследователи связывали возникновение кубинского кризиса с одержимостью Кеннеди идеей Холодной войны и его склонностью к созданию конфликтов. Он считал, что должен проявлять «жесткость» несмотря на возникающие вследствие этого чрезвычайно опасные ситуации. Кеннеди упорно отказывался пойти на компромисс, и убрать из Турции американские ракеты, которые не представляли особой стратегической важности для США. (Эти ракеты находились гораздо ближе к советской границе, чем кубинские — к американской.) В 1959 году в частной беседе Эйзенхауэр, при котором ракеты «Юпитер» и были установлены в Турции, признал, что «в военном отношении эти действия можно приравнять к размещению советских ракет средней дальности на Кубе или в Мексике. Опять же в неофициальной обстановке, он сказал, что Хрущев был абсолютно прав, обвинив США в провокационных действиях, и что, если бы подобным образом повел себя Советский Союз, США сочли бы необходимым прибегнуть к военной силе» [410]. Эйзенхауэр был удивлен, что Хрущев не протестовал.

Некоторые историки утверждают, что Кеннеди, в отличие от Эйзенхауэра, не сумел понять причин поведения Хрущева. Один из них, Ричард Уолтон, заявил, что стремление Кеннеди показать себя настоящим «мачо» заставило его «развязать антикоммунистическую кампанию, чреватую куда более серьезными последствиями, чем любые политические действия его предшественника Эйзенхауэра». По утверждениям еще одной группы историков, не Кеннеди, а Хрущев рисковал своим положением (и действительно вскоре лишился всех постов), чтобы избежать ядерного конфликта. С точки зрения Уолтона, «если бы Хрущев так себя не повел, очень возможно, что [после обмена ядерными ударами] президента Кеннеди некому было бы прославлять» [411].

Но с течением времени, особенно после того, как открылся доступ к архивным материалам бывшего Советского Союза, появилась возможность лучше понять и выше оценить действия Кеннеди. Не афишируя своих контактов, Кеннеди и Хрущев не прекращали совместных усилий по преодолению кризиса и предотвращению катастрофы. Их общение происходило почти каждый день и не прервалось с окончанием кризиса. Между собой они договорились, что Кеннеди уберет американские ракеты из Турции вскоре после того, как Хрущев вывезет советские с Кубы. Кеннеди не объявлял публично об этом соглашении, поскольку оно могло повредить его политической репутации. Что касается рискованности его действий, то, хотя в создавшихся условиях любая выбранная им линия поведения была сопряжена с риском, ему удалось отбросить наиболее опасные варианты. Кеннеди отверг попытки представителей военного командования настоять на силовом разрешении конфликта путем нанесения бомбовых ударов по ракетным пусковым установкам на Кубе. Вместо этого он выбрал куда более мирную альтернативу морской блокады, во время которой США не произвели ни одного выстрела. Кеннеди воздержался от ответных действий, когда во время кризиса советские противовоздушные силы сбили два разведывательных самолета Локхид У-2.

Ни один американский президент, не мог позволить оставить ядерные ракеты на Кубе, не потеряв при этом политической и военной поддержки в своей стране. Ни один советский лидер не мог бы отступить в этом кризисе, не добившись компромисса: публичного обещания не нападать на Кубу и негласного обещания ликвидировать ракетные базы в Турции. В конечном счете, и Кеннеди, и Хрущев в этой сложной кризисной ситуации действовали с должной осмотрительностью, осторожностью и гибкостью.

В результате ракетного кризиса наступили серьезные геополитические изменения в реалиях Холодной войны. Вопреки опасениям президента, давно ожидаемый им «Берлинский кризис» так и не наступил, поскольку Советский Союз (если, возможно, не Восточная Германия), по-видимому, решил ограничиться Берлинской стеной. До 1989 года не было никаких значительных политических акций с требованием объединения Германии. Оптимизм внушали и первые серьезные попытки Хрущева и Кеннеди прийти к соглашению о запрете испытаний ядерного оружия, которое должно было способствовать достижению нескольких важных целей [412]. Во-первых, предполагалось частично или полностью очистить атмосферу от радиоактивных веществ, во-вторых, снизить темпы гонки вооружений и предотвратить распространение ядерного оружия [413].

Вначале обе стороны хотели подписать договор о полном запрещении испытаний атомного оружия, включая взрывы в атмосфере и под землей. Однако, хотя отношения между двумя сверхдержавами несколько потеплели, сохранившееся взаимное недоверие делало контроль за соблюдением договора крайне сложной задачей. Все было легко и просто с отслеживанием ядерных испытаний в атмосфере, но обнаружение подземных ядерных взрывов сталкивалось с практически неразрешимой проблемой организации частых визитов американских инспекторов на территорию Советского Союза, а русских — в США. В руководстве обеих стран были силы, выступающие решительно против такого соглашения, и Кеннеди сказал, что понимает, почему подобные инспекции создали бы для Хрущева «значительные трудности». Тем не менее, президент пытался заверить советского лидера, что «урегулирование возможно» [414]. Кеннеди стремился заключить договор о запрете ядерных испытаний, поскольку полагал, что тот помешает таким странам, как Китай, Франция, Германия и Израиль, создавать собственные атомные бомбы.

Однако к началу апреля стало ясно, что инспекционные поездки вряд ли осуществимы, а договорный процесс, который совсем недавно сулил столь радостные перспективы, зашел в тупик. Временами казалось, что Кремль вернулся к риторике худших лет Холодной войны. «Кто вы там, по-вашему, такие, чтобы диктовать условия Советскому Союзу? Соединенным Штатам следует запомнить, что Советский Союз так же силен, как и Соединенные Штаты, и ему не нравится, когда с ним обращаются как с второстепенной державой», — так выглядело в неуклюжем переводе Госдепартамента, одно из посланий советского правительства. «Соединенным Штатам следует понять, что Советский Союз такое же сильное государство, как и США, и к нему не следует относиться, как к второстепенной державе» [415]. В какой-то момент показалось, что договор обречен. Но даже после таких враждебных слов президент не опустил рук, он по-прежнему прилагал все усилия для улучшения советско-американских отношений. Его труд не прошел даром: вскоре из Кремля сообщили, что Советский Союз хочет добиться «мирного сосуществования», и это «искреннее желание нашего правительства, нашего народа и нашей партии» [416].

Воодушевленный таким примирительным тоном, Кеннеди решил воспользоваться представляющейся возможностью и изложить свое новое видение Холодной войны в запланированном на июнь 1963 года выступлении в Американском университете в Вашингтоне. Мало кто в правительстве, не говоря уже об американском обществе в целом, представлял себе, как неожиданно прозвучит его речь. Кеннеди не допустил ни Государственный департамент, ни Министерство обороны к участию в ее написании; более того, до выступления президента никто из этих ведомств не видел подготовленного текста. В те дни Артур Шлезингер записал в дневнике: «Полагаю, что такой способ подготовки серьезного заявления по внешнеполитической проблеме плох с точки зрения традиционной администрации. Но Госдепартамент не смог бы подготовить такую речь, даже если бы трудился над ней тысячу лет» [417].

«Я выбрал это время и это место для того, — начал Кеннеди, — чтобы обсудить тему, по поводу которой очень часто проявляется невежество и очень редко преследуется цель добиться правды, хотя эта тема является наиболее важной в мире — мир во всем мире». Он говорил о подлинном «мире, который делает жизнь на Земле достойной того, чтобы ее прожить, о том мире, который позволяет людям и государствам развиваться, надеяться и строить лучшую жизнь для своих детей, не о мире исключительно для американцев, а о мире для всех мужчин и женщин, не просто о мире в наше время, а о мире на все времена».

Кеннеди говорил об опасности ядерного оружия и о «мире как о необходимой рациональной цели рационально мыслящего человека». Он также говорил о роли Америки в современном мире и о том, что «каждый мыслящий гражданин, обеспокоенный опасностью войны и желающий добиться мира, должен заглянуть себе в душу и проверить свое собственное отношение к возможностям достижения мира, к Советскому Союзу, к ходу „холодной войны“, и к свободе и миру в нашей собственной стране». Он довольно дружелюбно отозвался о значительных достижениях Советского Союза, сказав: «Ни одно правительство, ни одна общественная система не являются столь зловещими, чтобы считать народ лишенным достоинств. Мы, американцы, считаем коммунизм глубоко отвратительным как систему, отрицающую личную свободу и самоуважение. Но мы можем по-прежнему уважать русский народ за его многочисленные достижения в науке и космосе, в экономическом и индустриальном развитии, в культуре, а также за его отважные подвиги».