Другой Путь. Часть 1 - Дмитрий Бондарь

– Играем против немецкой марки!

– Мы не сможем играть по всем счетам против марки. Часть из них не может быть использована для валютных операций…

– Чарли, ты же прекрасно меня понял, – уже немного успокоившись, сказал я, – запускай в дело те депозиты, где эта операция возможна! Лезь в максимальное плечо. И не спрашивай объяснений ради всего святого! Делай!

– Подожди-ка… Я смогу разместить только сто тысяч, – что-то посчитав, сообщил Чарли.

– Пусть так. На остальное пока купи золото, – решился я.

– Да, сэр! – в манере американского морпеха ответил Чарли и отключился, спеша выполнить свое обещание – потому что до закрытия торгов оставалось меньше полутора часов.

Я положил трубку и посмотрел на Захара.

– Началось! – Я не верил себе, что наконец-то запустил ту машину, что придумал Изотов.

Захар, так же переполненный чувствами, прошелся по комнате колесом и заорал:

– С почином нас, Глеб Егорыч!

Я показал ему кулак – чтоб внимательнее относился к конспирации, и опустошенно опустился на деревянный стул у телефонного столика.

– За это нужно выпить! – Захар уже бежал с кухни с бутылкой нелюбимого Сэмом бурбона, купленного однажды на пробу.

– Сопьемся, дружище, – предупредил я его, подставляя стакан под золотистую струйку кукурузного виски.

– Мы по чуть-чуть, – отмахнулся Захар. – Событие у нас с тобой не рядовое. Сегодня мы сделали первый выстрел в нашей войне. Главное, чтобы он не оказался холостым!

Мы успели выпить по паре раз, когда зазвонил телефон и пунктуальный Чарли доложил, что все сделано, распоряжения отданы и теперь остается только ждать. Он тоже поздравил нас с началом и сказал, что непременно сегодня вечером заглянет в бар к рыжему Джейку пропустить пару стаканчиков за успех.

Хоть я и был уверен в точности своей памяти, но волновался так, будто от меня зависело – погаснет зимой солнце или еще посветит несколько миллиардов лет? Не помогали уговоры Захара и успокоительное «пивко» от Сэма. Я то и дело срывался на них, словно бешеный пес. Меня трясло ежедневно до самого двадцатого февраля, когда нарисовав «флаг» в районе отметки 3,20, котировки понеслись ввысь! Я расслабился и даже позволил уговорить себя на посещение кинотеатра во Франкфорте. На премьеру «Однажды в Америке» от Сержио Леоне – с Де Ниро, Вудсом, удачно исполнивших роли еврейских гангстеров.

В предпоследний день февраля мы «перевернулись» и стали играть за марку – доллар должен был вот-вот обрушиться.

На следующий день это и случилось, вызвав истерику по телевизору у многочисленных аналитиков, еще вчера предвещавших, что доллар продолжит укрепляться. Курс грохнулся сразу на двадцать пунктов, потом котировки развернулись и попытались восстановиться, но уже через неделю рухнули еще ниже! Сразу нашлись объяснения такому поведению валют и те же самые аналитики, что неделю назад рассказывали всем как выгодно вкладываться в доллар, наперебой стали советовать перекладываться в любую другую валюту. Начиналась биржевая паника.

Я с утра и до вечера пританцовывал, подсчитывая барыши.

8 марта, в пятницу, приехал Чарли. Разумеется, здесь этот день никто не отмечал и мы с Захаром тоже не были исключением – международный женский праздник остался для нас в далеком прошлом, на другом континенте.

Мы немножко поболтали о том о сем, Сэм успел в очередной раз погрызться с Расселом на почве неверия в эффективность реформ президентской администрации, но не всерьез. Пропустили по стаканчику бурбона и сыграли в покер. Захар всех ободрал (я старался играть честно – не заглядывая ни в чьи карты) и разбогател на целых двести семнадцать долларов. Досадливо хлопнув ладошкой по столу, Сэм ушел смотреть телевизор – «Санта-Барбара» была бесконечна.

Отозвав меня в сторону, Чарли сделал заговорщицкое лицо и спросил:

– Как вы это сделали, парни?

– Что? – не очень понимая, о чем он, переспросил я на всякий случай.

– Я про Форекс[46] говорю. Невозможно иметь такой инсайд! Я понимаю, что сейчас это была только проверка работоспособности схемы, и я со страхом смотрю в завтра – когда она заработает в полную силу! Кто стоит за вами на самом деле? Вы понимаете, что вот так можно запросто обрушить любую экономику?

Понимал ли я? У меня были хорошие учителя вроде Джорджа Сороса, его партнера Джима Роджерса или Ларри Уильямса. Я не стал говорить об этом вслух.

– Чарли, мы же не зря придумывали все эти хитрые ходы? – Спросил я. – Нам вовсе не нужно обрушать чью-то экономику. Это не наша цель. Большие люди просто желают немного заработать. И, кстати, готовься ко второму этапу нашей операции – реинвестированию полученной прибыли в реальные производства. Начнем мы этим заниматься примерно через годик, но нужно заранее присмотреть способы – как это сделать. По-прежнему главные условия – конфиденциальность и безопасность.

– Сардж, – проникновенно заглянув в мои глаза, произнес Чарли, – скажи мне вот что: если я вложу в ваши ордера немного своих денег, наши хозяева не сильно расстроятся?

Я ждал подобного вопроса. Вернее, я бы не удивился, если бы он стал так делать, не известив нас, но, видимо, страх в нем был сильнее алчности – поэтому он и спросил. А скоро к его пухнущим депозитам начнут приглядываться и другие, и с этим нужно было что-то делать. Но запретить совсем я тоже не мог – он бы просто не стал меня слушать, ослепленный блеском пиастров и тогда могло случиться все, что угодно.

– Нет, Чарли, – обнадежил я его, – им нет дела до того, как ты распорядишься своими доходами. Но не нужно злоупотреблять. Это может плохо кончиться.

Рассел оглянулся на Захара.

Майцев сидел за карточным столом и старательно делал вид, что не имеет к нашему разговору никакого отношения.

А в воскресенье умер Черненко, последний Генсек из «древних». Его похороны не были так пышны как у Брежнева или Андропова – все прошло как-то буднично и привычно. Сэм, посмотрев как на CBS[47] соловьем заливается Майк Уоллес, строя прогнозы о дальнейших отношениях Рейгана с Россией, напился нелюбимого бурбона и стрелял в ночное небо, надеясь сбить «все эти чертовы штуки, что подвесил там Ронни, чтобы разозлить русских». Ему не нравилась концепция «Звездных войн», придуманная в администрации сорокового президента. Сэмэль Батт считал, что эта доктрина не что иное как «способ загнать население в пожизненное рабство».

А у нас с Захаром состоялся напряженный разговор.

Когда дядюшка Сэм успокоился и уснул, мы с Захаром вышли на улицу, прибрали гильзы от сэмова «Моссберга», разбросанные по всему двору, а потом, глядя в небо, Майцев вдруг сказал:

– Знаешь, Серый, так странно знать, что все произойдет так, как ты говоришь. Еще страннее присутствовать в предсказанных событиях. Ты ведь торопился до похорон Черненко доказать Павлову, что можешь давать результат?

– Ну, в общем – да, – согласился я.

– Вот я и говорю, что очень странно жить вот так, когда точно знаешь, что будет впереди. И я не про тебя. Ты-то к этому, наверное, привык уже. А мне очень трудно понять эту предопределенность. Получается, что всё, должное произойти – произойдет? Как бы мы ни пыжились?

Я задумался, потому что и сам часто задавал себе этот вопрос.

– Я ведь, хоть и верил тебе с самого начала, но все равно были какие-то сомнения. Мне казалось, что начни мы изменять наше с тобой будущее и весь мир изменится неузнаваемо, но этого не происходит! Черненко умер в начале весны, точно по твоим словам, и ничто не могло ему помочь, – продолжал размышлять Майцев. – Точно так же Михаил Сергеевич объявит свою перестройку…

– Да, в Ленинграде объявит, на площади Восстания, на углу Невского и Лиговского проспектов в середине мая.

– Тогда Ленинград «колыбель» не трех революций, а четырех, – невесело уточнил Захар. – Но я не об этом. Ты же знаешь, когда я умру?

Я поднял голову – в черном ночном небе над нами пролетел то ли очередной спутник, в который пытался попасть Сэм, то ли падающая звезда. Захар посмотрел ту да же:

– Не хочешь об этом говорить? Не говори. Я и сам знаю, что ты знаешь. Но черт со мной, неужели тебе не жалко тех людей, что остались там, дома? Ведь ты же мог при большом желании обратиться к журналистам, в органы, все это сообщить? Почему ты думаешь, что тебя не послушали бы? Раньше мне все происходящее казалось какой-то игрой: увлекательной, опасной, но «понарошку»! Сейчас я вижу, что происходящее с нами – совсем не игрушки. Так ответь мне – неужели не было шансов сделать там, в Москве, все так, чтобы люди жили хорошо, без тех потрясений, что ты напророчил?

Середина марта в Кентукки – странная пора. С ясного неба может хлынуть ливень или из-за леса вдруг выскочит торнадо; погода переменчива, как настроение школьницы. Но этот вечер выдался теплым и поэтому я сходил за недопитым Сэмом бурбоном, молча выволок на веранду два кресла, и только усевшись в одно из них, ответил: