«Попаданец» на престоле - Сергей Шкенев

— Стоять, бараны! — Полковник рывком преодолел разделявший их десяток шагов и ударом в челюсть сбил юного героя на землю. — Расстреляю уродов!

Поздно! Порыв был подхвачен, и залегшие в укрытиях гвардейцы поднимались в полный рост, офицеры и солдаты обнажали шпаги… Пошли! Пошли и прекратили стрельбу, позволив шотландцам зарядить ружья. Отрывистые лающие команды… залп, выбивающий из защитных мундиров яркие алые фонтанчики… Но дотянулись! Бей, гадов!

— Болваны! — орал на бегу Бенкендорф.

Он несся одним из первых, укоряя себя за то, что не смог удержать людей, за ненужные потери, за отсутствующие на переделанных из штуцеров винтовках штыки… Выстрел в поднимающего ружье горца. Осечка. Бесполезный пистолет летит в чужую, с распахнутым в беззвучном крике ртом морду. Успел упасть на колени — пуля больно дернула за волосы — и полоснул шпагой по голым волосатым ногам. Пробегающий мимо гренадер ткнул шотландца в живот, повернув клинок в ране, кивнул молча и пропал из виду где-то впереди. Александр Христофорович бросился следом, по широкой дуге, огибая бьющихся в артиллерийской упряжке лошадей. Перепрыгнул через лежащую на боку пушку с одним колесом… и замер, остановленный вспыхнувшей в голове болью.

Шум казался морским прибоем — так же нахлынет и отступит, слизывая с песка оставленные следы. А сейчас слизал память.

— Их высокоблагородие очнулись! — Загрохотало море и плеснуло в лицо холодной водой, почему-то с запахом болота.

— Вашу мать, — единственное, что смог произнести Бенкендорф, и схватился за голову, не давая ей взорваться от гулко заметавшегося в пустом черепе эха. — Ты кто?

— Старший унтер-офицер Кулькин, ваше высокопревосходительство!

— Понятно… А я?

— Вы? Так это… наш командир.

— Давно?

— Дык в аккурат с указа государя императора о создании дивизии.

— Не про это. — Александр Христофорович болезненно поморщился, пытаясь привстать. — Давно валяюсь?

Унтер взглянул на низко висящее солнышко:

— Почти половину дня. Мы уж думали… Шутка ли — зарядный ящик чуть не под ногами рванул.

— Понятно… Офицеров позови.

— Сей момент!

Гвардеец ушел, чуть приволакивая ногу, и полковник наконец-то смог оглядеться. Лежал он в роскошном шатре, наверняка принадлежавшем ранее неприятельскому командиру. Но сквозь огромную прожженную дыру в полотняной стенке заглядывало солнышко, доносилось пение птиц, ржание лошадей. Мирная идиллия. И стоны раненых с той стороны, где шатер остался неповрежденным.

— Разрешите, господин полковник? — Откинулся полог, и первым вошел тот самый подпоручик, воодушевивший людей на штыковую.

Десять офицеров из четырнадцати, отправившихся из Петербурга. Ур-р-р-оды… Практически все ранены, кто-то чуть стоит на ногах, опираясь на шпагу, как на трость.

— Доложите о потерях, господа.

— Они минимальны, господин полковник! — оживился подпоручик, хотя с трудом выговаривал слова из-за распухшей челюсти. — Враг наголову разбит, захвачено знамя и двенадцать пушек! Взято в плен шесть офицеров и более сотни солдат!

Александр Христофорович опять попытался встать самостоятельно, но пришлось попросить:

— Помогите подняться.

Капитан Денисов, переведенный недавно в гвардию из Нижегородского драгунского полка, протянул руку. Левую, потому что правая висела подвязанной к шее.

— Подпоручик! — Бенкендорф заглянул энтузиасту в лицо. — Мне совершенно насрать на вражеские знамена и вражеских пленных, тем более у воюющих против Отечества нашего разбойников не может быть знамен! Брать же вторых — претит дворянской чести! Вор должен висеть в петле!

— Но как же так? — побледнел офицер.

Контузия контузией, но сил достало на то, чтобы ударом в ухо сбить спрашивающего с ног. Под молчаливое неодобрение остальных Александр Христофорович подошел, присел на колено и сгреб подпоручика за грудки:

— Ты думаешь, сука, чужими знаменами солдатские жизни заменить? Сколько наших полегло?

Денисов попытался отвлечь командира от жертвы:

— Наши потери составляют двести семнадцать человек убитыми и сорок три человека ранены.

Бенкендорф поднял искаженное злой гримасой лицо:

— И это вы называете викторией?

— У противника убито свыше полутора тысяч…

— Плевать! Это поражение, господа! Это наше поражение. Капитан Денисов!

— Слушаю, господин полковник!

— Знамя утопить в болоте, разбойников повесить. Распорядителем экзекуции назначается рядовой… рядовой… вот он.

— Закреневский. Но он же подпоручик?

— Я сказал — рядовой! Выполнять!

«МЕМУАР О РАБОТАХ ПО МАТЕМАТИКЕ, КОТОРЫЙ Я ИМЕЛ ЧЕСТЬ ПЕРЕДАТЬ ЕГО ЦАРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ

Большой угломер с телескопом, с четырьмя стеклами, в футляре.

Большой уровень с отвесом к телескопу и к диоптрам, самый удобный и самый точный.

Другой большой уровень в стеклянной трубке, в которой находится пузырек воздуха.

Другой уровень того же фасона, самый маленький из всех, для проведения воды.

Другой двойной уровень, для использования в разнообразных работах.

Большая готовальня, из самых хорошо отделанных и самых необыкновенных.

Два наугольника разных фасонов с полукруглым транспортиром в футляре.

Большая медная буссоль в футляре.

Пантограф, или инструмент для превращения большого в малое и малого в большое и для всех видов чертежей.

Пропорциональный циркуль с подвижной крышкой, деленной на прямые линии и круг.

Циркуль для проведения всякого рода эллипсов и овалов.

Подставка для установки всякого рода инструментов в поле.

Малый письменный прибор, украшенный серебром, самый удобный.

Три трактата об устройстве и принципах пользования математическими инструментами, в шести частях.

Трактат о пользовании глобусами и все то, что есть самого любопытного относительно движения звезд.

Трактат о физических экспериментах.

Трактат об устройстве и использовании астролябий.

Куплено царскому величеству математических инструментов на шесть сот на двадцать гулдинов. Афанасей Татищев покупал.

Помянутые денги выдал с роспискою и записал: „выдал и записал в день 3 июня“.

ГЛАВА 16

— Что ни говори, Матюха, а супротив нашей эта землица вовсе негодящая выходит! — Старший унтер-офицер Кулькин оперся на лопату и перевел дух. — Камни тута одни да песок. А у нас воткни оглоблю, через неделю яблоня вырастет.

— Оно так, — согласился работавший рядом гвардеец. — Да только ведь барская она, не своя…

— Ну ты дурачок, Матвей! — В голосе унтера прозвучала насмешка. — Царские указы не читал?

— Которы?

— Те, что надо, дурень. Не знаю, как прочие, но я свои сто десятин выслужил.

— Нешто в отставку пойдешь, Лексан Юрьич?

— Зачем? Куды же мне без гвардии? Мне без гвардии никак нельзя. Подпишу бумагу на полный пенсион — служить, пока в силе, а там до самой смерти по пол сотни рублей в год получать буду. Серебром! А то на офицерски курсы пойду, как их превосходительство советовали. В дивизии таки открывают, говорят, и струмент математический государем прислан.

— Не-е-е, а я, как срок выйдет, домой вернусь. Хутор Глинище, может, слыхал?

— На берегу Медведицы который? Бывал даже там по молодости. От Царицына-то всего ничего.

— Ага, он и есть. Приеду, значится, весь из себя герой в медалях, и в первую голову женюсь.

— Дело хорошее. А потом?

— Да не знаю. Если жив останусь, то и придумаю чего, — солдат кивнул на погибших, для которых они и копали могилы. — Наше дело такое…

— Не боись, — подбодрил унтер и ткнул пальцем за спину, где другая команда торопливо забрасывала землей яму с застрелившимся час назад подпоручиком Закреневским: — Видишь? Нарушил господин офицер слово о сбережении солдат, данное государю императору, совесть его со свету и сжила. Теперь вот без отпевания, как пса какого…

— Храбрый человек был, — пожалел самоубийцу Матвей.

— Храбрость-то с дуростью не путай! И вообще, хватит базлать, работу заканчивать надобно! А то, вишь, батюшка уже кадило раздувает.

Священника, рекомендованного в дивизию лично отцом Николаем, тем, что из Красной гвардии, уважали. Именно уважали, но не любили за тяжелую руку и своеобразные епитимии, накладываемые на согрешивших. Положит, бывало, прочитать двести раз «Отче наш», да не просто так, а во время учебной сабельной рубки. Или полтыщи земных поклонов в полном снаряжении да с набитым песком ранцем. А до места поклонов еще бежать три версты, а после них по мишеням тридцать патронов выпустить. Изверг, как есть изверг. А сам стоит рядышком, в бородищу ухмыляется. И попробуй слово поперек сказать — брови нахмурит, старые шрамы на лице кровью нальются… Жуть! Лучше не грешить.