Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что случилось, Любава? Что изменилось? Почему?
– Я… – вздыхает она. – Ник, я… Ну, просто мне нужен настрой и… Мне и так было очень хорошо.
– Люба…
– Правда, всё в порядке. – Она оплетает его руками, ногами. – Давай просто полежим так, ладно?
– Ладно, – со вздохом соглашается он.
* * *
Провожать она его не поехала. С чего бы? Лишь за полчаса до вылета отправила эсэмэску: «Удачного полёта». Ответ пришёл традиционный: «Спасибо». Пусть летит. В Африку. К чёрту. К памятнику Пушкину! К крокодилам и бегемотам! Она обойдётся прекрасно без него. Подумаешь, три месяца. Подумаешь, одно лето. Как долго. Как же это бесконечно долго.
Глава тринадцатая,
в которой на авансцену выходят по заказу публики: фигура третья, разлучная, а затем Денис Валентинович Батюшко
Первое время она надеялась, что они будут общаться хотя бы виртуально. Но Ник бывал онлайн редко, набегами.
«Тут кошмарный африканский Интернет. Работает на магии вуду, по-моему. И на человеческих жертвоприношениях. И времени реально нет. Я один на пятьдесят детей, в среднем. Ничего не успеваю. Не зря заставляют делать прививку от жёлтой лихорадки».
«Да?» – Она не представляет, что еще можно на это ответить.
«Господи, Любка, здесь такая грязь, знала бы ты…»
«Да?» – Ну, что она может еще сказать?
«Здесь вообще не знают, что такое гигиена. Это другая планета. Чёрт! Опять. Всё, убежал».
«Мне дали африканское имя. Теперь я Тэкле-Никос».
«Ну, здравствуй, Тэкле».
«Привет. Научил санитара Фикаду ругаться матом».
«По-русски?!».
«Они не понимают значения слов «operating room urgently». А когда я ору: «Бегом, на х*й, бл*дь!» – хоть как-то начинают шевелиться».
«Трудно?»
«Очень. Всё, исчез».
«Как дела, Тэкле?»
«Принимал роды сегодня».
«Это же не твой профиль!»
«Никого это не интересует, по большому счету. Ну, так вышло, в общем».
«И… как?»
«До сих пор в шоке».
«Страшно?»
«Ой, погоди, я тут с ДарьСанной консультируюсь параллельно».
И всё – офлайн.
«Ты там жив вообще?»
«Условно. Хочу борща. Хочу овсянки. И аппарат УЗИ».
«Чего больше?»
«Не знаю. Зато тут никакой бюрократии. Никто тебя не контролирует. Кроме бога – так они считают».
«Ник…» – Она не знает, что ему написать.
«Приходится полагаться только на собственные глаза и уши. У нас тут есть инфекционист Хабаров. Пьёт страшно, но не в этом дело. Он мне твердит: “Развивай клиническое мышление, Николай”».
«Развивается?»
«Семимильными шагами. Не расстаюсь с учебником по тропическим болезням. Хорошо, что взял с собой».
«Ник…»
«Лучше тебе не знать, что такое муха Тумбу. Всё, ушёл. Извини».
И так целый месяц.
Один раз она не выдержала и написала ему в офлайн.
«Я понимаю, что тебе трудно. Я чувствую. Не знаю, захочешь ли ты это прочитать, но я скучаю по тебе. Очень».
Написала. Перечитала. Нет, не надо ему это видеть. Но палец дёрнулся на кнопке мышки. Сообщение ушло. Удалить не успела – как по заказу онлайн. Ответил он через минуту.
«Спасибо, что сказала. Я тоже ужасно скучаю. И… мать их! Ушёл».
«Дурак я. Опыта захотелось набраться. Романтики африканской. Набрался столько, что не унести».
«Жалеешь?»
«Хочу домой. Но останусь до истечения срока контракта. Извини, что ною. Всё, больше не буду».
«Ты не ноешь!»
«Всё, убежал».
Потом он как бы втянулся, привык там. Сообщения стали еще реже. Сплошное «времени нет», «убегаю», «труба зовёт». А затем у нее наконец-то случился запланированный и долгожданный отпуск, который она собиралась провести с Соней. Шенген, серебристый «Фольксваген Гольф» и две синеглазые брюнетки в машине. Трепещи, старушка Европа! Только вот настроение было не особо боевое. Но не подводить же сестру Соню? Тем более что они планировали совместный отпуск еще с осени. Ударить автопробегом по Бургундии, Оверни и Лангедоку. А потом по Каталонии и Валенсии. Там, в Валенсии, и планировали недельку пожариться на пляже. А потом обратно – Каталония, Лангедок, Овернь, Бургундия, Париж. Отличный план. Еще бы с настроением что-нибудь сделать.
* * *
– Любашкин, так не честно! Бедный Серхио истомился от твоей холодности, на него даже мне жаль смотреть.
– Ну и не смотри. Было бы на что.
– Как это «было бы на что»? Взор горящий, щетина брутальная, пресс кубиками. Что тебе еще надобно, капризная ты моя?
– Ничего, – Люба лениво переворачивается на живот, стряхивает песок с ног. – Вот именно что – ничего.
– Люба! А как же я?
– А что ты? Воркуй с этим… как его… Фелипе.
– Люба! Не притворяйся, что не понимаешь. Их двое. Нас двое. Ну, хотя бы разговор поддержи.
– Языками не владею.
– Сейчас подзатыльник получишь! Твой испанский на порядок лучше моего.
– Вот и тренируй свой испанский.
– Любка!
– Не хочу.
– Что ты уставилась на волны? Что пытаешься увидеть, Любовь Станиславовна? Другой берег моря? Там нет ничего интересного. Там за морем – Африка.
– Угу. Помашем ручкой Кольке?
– Какому Кольке?
– У тебя много знакомых Колек?
– Самойлову, что ли? – Соня соображает несвойственно ей долго. – Что он делает в Африке?
– Работает.
– Вот же оригинал, – Софья звонко смеётся. – Чудак он все-таки. Смешной. Неужели так буквально проникся с детства сказкой о Докторе Айболите? «Он в Африке, он в Африке под пальмою сидит, – с чувством продекламировала сестра. – И на море из Африки без отдыха глядит: не едет ли в кораблике Доктор Айболит?» Между прочим, Доктор Айболит был ветеринар. Зверюшек лечил.
– Наверное, – деланно безразлично пожимает плечами Люба, загребая ступнями песок.
– Вот насобирает он там приключений на свою рыжую задницу.
– Почему рыжую?
– Понятия не имею. – Сестра зеркальным жестом пожимает плечами. – Голова рыжая же? Может, у него и задница рыжая и волосатая? Я как-то особо не задумывалась на эту тему.
Люба молчит. А могла бы сказать, что задница у него совсем не волосатая. Гладкая, упругая, очень аппетитная. И Люба бы весьма шокировала сестру, если бы сказала это вслух.
Даже вообразить себе нельзя, что можно рассказать Соне о том, что у нее отношения с Ником. Потому что предвидит сто и один вопрос, которые обрушит на нее сестра. Но не представляет, как на них отвечать.
Первая и единственная, спустя десять лет, запись в девичьем дневнике Любы Соловьёвой
Покатилось красным шаром лето. Мне тебя не хватает. Это кошмарное лето – я теперь точно понимаю. Как будто что-то было, а потом прошло. Что это «что-то» – мне трудно описать. Попробуй додумать сам.
Подземелье лета. Не
