Ганнибал - Илья Кораблев

С наступлением зимы военные действия у Гереония постепенно прекратились. Не прекратились, однако, события, демонстрировавшие полное одиночество Ганнибала в Италии, — следствие того военно-политического поражения, которое он потерпел от Фабия. В особенности серьезным актом было появление в Риме послов с дарами из Неаполя — одной из крупнейших греческих колоний на юге Апеннинского полуострова. Аналогичное посольство прибыло в Рим и из Пестума [Ливий, 22, 36, 9]. Сиракузский царь Гиерон также прислал в Рим огромные запасы продовольствия и вспомогательный отряд — 1 000 стрелков и пращников [Ливий, 22, 37]. Когда принимали дары от неаполитанцев, были, если верить повествованию Тита Ливия [22, 32, 4 — 9], произнесены слова о том, что Рим — глава и акрополь всей Италии — борется не только за себя и свою власть, но и за своих союзников, их города и поля. Такова была та политическая пропаганда, которую римское правительство сочло нужным противопоставить речам Ганнибала, однако последний и в данном случае ничего не мог предпринять. Победы не было, а грабежи, убийства и пожарища очень слабо вязались с тем обликом освободителя Италии, в котором пунийский полководец хотел предстать перед ее многочисленными племенами и народностями.

Единственное, что оставалось Ганнибалу, это, пользуясь зимним перерывом, выжидать дальнейшего развития событий. Ему повезло. К моменту, когда в Риме должны были происходить выборы консулов на новый, 216 год, там разразился еще один острейший политический кризис, исход которого непосредственно повлиял на ведение боевых операций как самими римскими военачальниками, так и Ганнибалом.

Этот политический кризис представлял собой очередную вспышку борьбы за власть между римским плебсом и сенатом. Спорили о том, как следует проводить выборы. По поручению сената претор Марк Эмилий обратился к Сервилию и Атилию с письмом, настаивая, чтобы один из них явился в Рим для проведения выборов. Сервилий и Атилий отказались: они считали, что без вреда для государства не могут покинуть армию, и, в свою очередь, предлагали, чтобы это было поручено междуцарю. Сенат счел более целесообразным прибегнуть к диктатуре. Консулы остановились на кандидатуре Луция Ветурия Филона, который и назначил своим начальником конницы Марка Помпония Матона. Однако не прошло и двух недель, как авгуры обнаружили в процедуре назначения какие-то упущения, и диктатор вместе со своим помощником получили приказание отказаться от должности; проведение выборов сенат поручил междуцарю, приняв, таким образом, точку зрения Сервилия и Атилия [Ливий, 22, 33, 9 — 12]. В рассказе Ливия изложена официальная версия. Можно полагать, что сенат рассчитывал, используя механизм диктатуры, сломить сопротивление оппозиции, но эта попытка оказалась неудачной. Возможно, однако, что диктатура была уступкой плебсу, от которой в ходе выборов поспешили отказаться. Не случайно Ливий [22, 34, 9 — 10] вкладывает в уста одного из ораторов на выборах. Квинта Бэбия Геренния, слова о том, что диктатор был ненавистен сенату и что к междуцарствию прибегли только с одной целью — дать сенату возможность свободно распоряжаться на выборах.

Однако гораздо важнее был другой вопрос: кто получит на следующий год консульские должности. В роли одного из кандидатов выступал Гай Теренций Варрон — тот самый, который настаивал в свое время на уравнении в правах Фабия и Минуция, плебейский вождь, снискавший себе исключительную популярность. Ливий [22, 25, 18 — 26, 3; ср. у Диона Касс., фрагм., 57, 23 — 25] изображает этого человека — несомненно, выходца из социальных низов — выскочкой и карьеристом. «Передают», что его отец был мясником, сам разносил свой товар и в этом рабском занятии пользовался помощью сына. Сын же, которому деньги, нажитые отцом, дали возможность в будущем выбиться в люди, избрал для себя политическую карьеру. Произнося речи в защиту людей низкого происхождения, против интересов знати, он обратил на себя внимание, а затем достиг и должностей, проделав обычную для Рима карьеру — был квестором, плебейским и курульным эдилом и претором; теперь он претендовал на высшую государственную должность. Из этого, очень пристрастного и далекого от объективности изображения мы можем тем не менее уловить черты народного вождя, очевидно преемника Фламиния, ненавистного знати.

Для нас чрезвычайно существенно уяснить, какова была политическая программа, с которой пришел на выборы Гай Теренций Варрон. Ливий [22, 34, 3 — 11] вкладывает в уста его сторонника и родственника, уже упоминавшегося Квинта Бэбия Геренния, речь в поддержку плебейского кандидата: нобили на протяжении многих лет стремились к войне с Ганнибалом и в конце концов привели его в Италию; много раз имея возможность победоносно завершить войну, что показал пример Минуция, они злонамеренно ее затягивают. Не иначе как между нобилями существует сговор, и война может кончиться не прежде, чем консулом будет избран настоящий плебей, то есть новый человек, не принадлежащий к нобилитету, потому что знатные плебеи (нобили) потеряли связь с плебсом и презирают его, как и патриции. Показательно, что здесь Бэбий, в изложении Ливия, как бы подхватывает то бранное обозначение выскочки (homo novus), которое было в ходу в Риме, и возвращает ему буквальный его смысл. Речь, сочиненная Ливием, разумеется, не представляет собой буквального воспроизведения слов Бэбия или других сторонников Варрона. Тем не менее едва ли можно сомневаться в том, что в ней приводятся какие-то шаблоны плебейской пропаганды, сведения о которых дошли до Ливия в сочинениях римских историков, прежде всего Цэлия Антипатра. Речь Бэбия — это яростная атака против методов Фабия, который сначала помешал римлянам победить и уже только потом — быть побежденными. Причины, вызвавшие подобные настроения, очевидны: все отрицательные последствия стратегии Фабия для римского, прежде всего мелкого, землевладения сохранились; если бы консулы и на будущий год ее сохранили, то и будущий год не принес бы ничего, кроме разорения.

Предвыборная борьба была исключительно острой. Был избран только Варрон. Победила плебейская линия, направленная на быстрое и решительное окончание войны. И все же другим консулом согласно действовавшим в Риме политическим установлениям должно было избрать патриция. Единственным, кто мог сколько-нибудь успешно вести политическую борьбу с Варроном и заставить его отказаться от своих замыслов, нобилитет в этих условиях считал известного врага плебеев Луция Эмилия Павла. Все те, кто ранее добивался консульства, сняли свои кандидатуры, прямые ставленники Фабиев ретировались, и на ближайшем народном собрании консулом был избран Луций Эмилий Павел, единственный претендент, — не столько в качестве коллеги, сколько в качестве противника Варрона, замечает Ливий [22, 35, 1 — 4].[80]

Результаты выборов в Риме предопределили ход кампании 216 года. Ганнибал мог быть доволен: в римском правительстве не было и не могло возникнуть единства, так как теперь борьба между нобилитетом и плебсом превратилась в борьбу между консулами; у последних не только не было единогласия по вопросу о том, как бороться с Ганнибалом, но они придерживались прямо противоположных политических концепций; римская система управления (консулы либо делили армию на две части, либо командовали ею по очереди) позволяла Ганнибалу надеяться, что Варрон так или иначе проведет свой план в жизнь, и, следовательно, давала ему определенные шансы победить, выйти из того затруднительного положения, в которое он попал.

Как уже говорилось, одним из важнейших результатов стратегии Фабия было то, что Ганнибал фактически лишился военной инициативы и ход событий в значительной степени определялся действиями римского командования. Последнее начало подготовку к новой кампании в обстановке крайней нервозности. По городу снова распространялись слухи о грозных предзнаменованиях, что очень терроризировало население [Ливий, 22, 36, 6 — 9]. Однако Варрон и Эмилий Павел не смущались этими разговорами. Они намного увеличили численность армии. Мы, правда, не знаем точно, как это произошло. Уже Ливий [22, 36, 1 — 5] имел различные сведения о мероприятиях консулов. По одним источникам, они мобилизовали дополнительно 10 000 человек; по другим — сверх уже действовавших против Ганнибала 4 легионов, из которых состояла римская армия, они сформировали еще 4, увеличив, кроме того, численность пехотинцев в каждом легионе на 1 000 человек (то есть до 5 000) и всадников — на 100 (то есть до 300). Более чем вдвое увеличилась и численность союзнической пехоты — до уровня собственно римских легионов, а союзническая кавалерия должна была вдвое (по Полибию, втрое [3, 107, 9 — 12]) превосходить собственно римскую. Если исходить из второго варианта, который представляется более достоверным, можно сделать вывод, что всего в римском строю находилось 87 200 человек. Плутарх [Плут., Фаб., 14] называет другую цифру — 92 000. Значение этого факта станет понятно, если учесть, что армия Ганнибала непрерывно уменьшалась, даже когда активные боевые операции не велись (множество солдат гибло во время экспедиций за продовольствием и фуражом), и резервами он не располагал. Кроме того, вновь избранный претор Луций Постумий Альбин был направлен с легионом в Галлию, чтобы отвлечь туда внимание Ганнибала, а галлов, находившихся в его армии, побудить вернуться на родину [Полибий, 3, 106, б]. Наконец, в Сицилии был увеличен римский флот, и пропретор Тит Отацилий получил полномочия, буде он сочтет полезным, высадиться в Африке [Ливий, 22, 37, 13]. Правда, Полибий [3, 106, 7] иначе изображает приготовления римских войск в Сицилии. По его словам, римляне в Сицилии были озабочены тем, чтобы возвратить флот, зимовавший в Лилибее; судя по тому, что известно о дальнейших событиях, Полибий или его источник несколько спутали последовательность того, что происходило.