Роковой срок - Сергей Алексеев

Вместо того чтобы выгонять с ночных пастбищ табуны, запрягать повозки и телеги, по ожившему стану во все стороны поскакали всадники, оглашая недобрую весть: иноземные мореходные гости отчалили от сарских пристаней на Азаре и порожними отправились к своим далеким берегам.

В прошлые времена подобное случалось не один раз, однако хитрые купцы таким образом вынуждали саров спешно заканчивать кочевье и гнать табуны к побережью день и ночь, отчего кони худели и теряли свою истинную цену. Сами же, отвалив от причала, становились за окоемом на якоря, выжидали срок и возвращались, будто бы сделав милость. Однако на сей раз заморские гости не хитрили, верно, зная через своих лазутчиков, что сары в двадцати днях пути от Азара и скорее никак не придут, ибо невозможно столько времени кочевать круглыми сутками, не останавливаясь на ночные кормежки.

Носясь по стану, глашатаи, словно дурную траву, сеяли ропот, волнами вскипавший повсюду, и, слушая их плеск, Ураган с тревожной тоской вглядывался в даль – не покажутся ли стройные ряды Скуфи или хотя бы стремительный, как росчерк молнии, вид одинокой всадницы. С холма открывался далекий окоем, и по всему пространству окрест были видны лишь родовые стоянки кочующих саров, дымы затухающих костров да пасущиеся табуны коней.

И все это, словно горючим покровом, было облито алой зарей, вздымавшейся на востоке.

Обава прискакала тотчас, когда ударили в бронзовую чашу, обращенную в колокол, и когда по стану засновали рабы с носилками, в коих возлежали сары. С взмыленного коня валилась наземь пена, а выпущенные на волю космы спутал ветер. Ураган вышел к ней навстречу, принял повод, дабы принять добрую весть.

– Порадуй же меня, Обава! Скажи, отыскала Скуфь?

– Отыскала...

– Витязи дар мой приняли? И нет теперь между нами обиды?

– Приняли дар, и обиды нет...

– Отчего же не привела с собой?

– Не пожелали, ибо рок свой изведали.

– Неужто и от скуфейчатых шапок отказались?

– Велели передать: не нужны волкам волчьи шапки.

– Подрезали мне крылья, – загоревал государь. – Нет у меня более Скуфи. А ведь из рокового срока всего один день миновал.

– Будет у тебя Скуфь, и еще приумножится, – утешила дочь. – И невесту тебе отыщут. Только слушай моих советов!

– Покуда я еще ничего не обрел, а только теряю...

– Сегодня обретешь, – вдруг заявила Обава. – Только не жди, когда на вече позовут, а сам ступай, чтобы ускорить дело.

– Не стану обычаев нарушать, – заявил Ураган. – Пускай старцы позовут.

– Тогда изготовься и жди, дабы врасплох не захватили. Ныне совет будет недолгим.

Тройной вечевой круг образовался прямо среди стана, у подножия «царевой горки», раздвинув родовые таборы, и голоса хорошо были слышны в утреннем звонком воздухе. В первом, самом малом круге, держась за руки, стояли вечевые старцы. Они только прозывались старцами, а возрастом лишь немного за сорок лет, но поскольку густая кровь и грузность тела укорачивали жизнь, то саров старше их на всех кочевых путях было не сыскать. Эти еще как-то блюли законы и себя, воздерживаясь от непотребной жирной пищи и сластей, поэтому могли еще сидеть в седле и явились конными, как подобало на сарском вече. Но сразу же за их спинами, во втором круге, на пуховых подушках сидели в носилках племенные князья и именитые ярые мужи, которые по обычаю держаться по-братски не могли из-за короткости рук, а посему цеплялись за бичи друг друга. Отличить их от женщин можно было лишь по бичам, головным уборам и украшениям, ибо у мужчин давно перестали отрастать бороды, а у кого и пробивались сквозь жир, то к зрелому возрасту выпадали. А одежды они давно носили одинаковые, без кроя и шитья, ибо непомерные туловища нельзя было нарядить не то чтобы в боевые доспехи, как прежде наряжались вельможи, следуя на вече, но в обычные сарские кафтаны и шаровары. Поэтому слуги оборачивали их шелковыми, парчовыми и суконными тканями и стягивали игольчатыми золотыми пряжками.

За князьями, уже в третьем, великом, круге, кто не мог забраться в седло, то пеший, кто еще мог, то конный, стояли их племена, разверстанные на роды, лучами расходящиеся от плотной конницы старцев. Судя по свежему преданию, вечевой собор выстраивался по образу солнца, и, когда народ, обнимая друг друга за плечи, начинал пляску, вращаясь посолонь либо против, к небу вздымался раж – столп света, и боги, взирая, радовались...

По обыкновению, государя трижды призывали на вече, когда после долгих словопрений, прошедших по всем трем кругам, старцы выносили глагол – свое слово. В первый раз он отказывался ехать, говоря, мол, не хочу вас слушать, ибо слишком скоро судили и не нашли правды, а кривда мне не нужна. Вече опять оживало, и глагол, будто ковыль под ветром, испытывался волнами по всем кругам, пока не приходили к единогласию, после чего вновь посылали за государем. А он тогда говорил: дескать, сначала привезли одну правду, теперь другую, так что ступайте и найдите мне третью. Она и станет истиной.

И в самом деле, когда вечевые старцы в третий раз вопрошали народ, как поступить в том или ином случае, то находился третий глагол, не похожий на два первых.

На сей раз все три круга сотрясались от многоголосья, и Ураган не слышал ни правды, ни кривды, ибо, прежде чем прийти к разумению и смысленности, народ должен был выметать свое гневное возмущение – пожалиться. Никто друг другу не внимал, да и внимать не хотел, и этот всеобщий рев напоминал безумство растревоженной зверем пчелиной борти. И только отупевший от крика, охрипший и подавленный, он начинал прислушиваться и приходить в себя. Вечевые старцы терпеливо ждали, сомкнувшись в плотный круг и как бы устранившись от всего собора, а их лошади, всю ночь бывшие на пастбище, теперь то и дело вскидывали хвосты и сыпали помет в золоченые носилки именитых саров. Они же оказывались беспомощными, поскольку рабы, принесшие на вече своих господ, тотчас удалились, и оттого князья и ярые мужи кричали еще громче.

Миновало более часа, прежде чем угасло жаление, и гнев, словно яд с жала, стек и ушел в землю. И тогда вечевые старцы развернулись к народу и стали вещать по старшинству, однако вторя друг другу, поскольку были единогласны. Всякое слово, провозглашенное ими, обращалось в молву, растекалось от плотной середины к жидким лучам и, усиленное многократно, возвращалось назад.

И не было разнобоя в глаголе.

– Заточить в вежу?

– Заточить в вежу!

Как и не было сомнений, кому уготовили кару.

Слово вечевых старцев одного, хоть и государева, кочевого пути еще ничего не значило. Таких же великих и малых путей от Одра до Обавы-реки было десятки, и с каждым следовало согласовать глагол. Даже заполучив согласие всех путей и заключив государя в каменную башню, никто не посмел бы да и не смог отлучить его от власти. Лишенный свободы, но не воли, он по-прежнему владычествовал над сарскими землями, и народ, включая вельмож, покорялся ему с еще большим смирением. После того как старцы приводили вечевую невесту, вход в вежу замуровывали и оставляли только узкие бойницы, сквозь которые подавали пищу, воду и чистую одежду. Любая воля государя, всякое его повеление исполнялись с особым рвением; так же, как и прежде, он казнил и миловал, возвышал и низвергал, принимал чужеземных послов и отправлял Скуфь в военные походы. Вокруг государева узилища день и ночь толпился служивый и вельможный народ, а кроме того, сюда со всей сарской земли тянулись хворые, убогие, нищие и прочие страждущие, никогда не знавшие счастья. Они по многу дней стояли перед вежей, дабы позреть на заточника, ибо искренне верили, что один лишь его вид или случайно брошенный взор излечивал язвы и душевные болезни; они взывали к государю, как к богу, и он совершал деяния, сравнимые с божественными. Особенно много народа сходилось и съезжалось к веже, когда истекал девятимесячный срок. Люди ставили кибитки и шатры и долгое время жили в ожидании наследника. Если кому-то первому удавалось услышать крик новорожденного, то этот человек становился счастливым, ибо ему в тот миг открывалось тайное имя Тарбиты.

Сары считали, что государь-заточник, пребывая с молодой, назначенной ему женой в замурованной башне, будучи причастным к таинственным именам богов, взывает к ним ежечасно и бывает всегда услышан, и оттого сама каменная вежа и даже земля вокруг становятся священными.

На сей раз можно было не ждать, когда позовут трижды, суровый глагол веча вряд ли бы поколебался, однако Ураган, более следуя обычаю, отослал назад первого нарочного, коих, по обыкновению, назначали из числа ярых мужей, способных сидеть в седле. Собор под холмом сгрудился, уплотнился и стал напоминать тугой войлок; гомон голосов, словно стая грачей, взреял над головами, покружил, ища поживы, и вновь опустился на землю.

В это время приехал Свир, голова ниже плеч и конь едва ковыляет.

– Что скажешь, ярый муж? Привез ли мертвую омуженку?