Там, на неведомых тропинках - Юрий Греков

И у моша Костаке забот прибавилось — надо было Ежишку человеческому языку научить. Так вот и жили мы.

Но такое тогда было время — рядом со счастьем всегда беда ходила. Однажды поздним осенним вечером кто-то слабо постучал в окошко. Выбежала Иляна из хаты, думала — Драгош. Под окошком лежал на земле человек в залитой кровью рубашке. Бросилась к нему Иляна и в слабом лунном свете узнала Георге, дружинника Драгоша.

Приоткрыл с трудом глаза Георге и прошептал едва слышно:

— Там, у Старого Дуба, в засаду попали мы. Я один спасся. Гнаться за мной не стали, видно, думали - раненый, далеко не уйду. Сковали ребятам руки-ноги и приковали железной цепью к дубу, чтоб не ушли. А завтра на казнь поведут их.

Сказал гайдук и закрыл глаза. Умер от раны. Внесли его в хату, положили на широкую лавку.

Заломила руки Иляна, бросилась к деду Костаке.

Долго думал старый гайдук, гневно сдвинув кустистые брови. И сказал:

— Есть выход...

— Ежишка! — позвал мош Костаке.

Из-под кровати выкатился колючий шарик и, развернувшись, подбежал к деду. Взял старый Костаке ежика на руки и спросил:

— Скажи, внучек, а учила тебя мама находить разрыв-траву?

Ежонок кивнул мордочкой.

— Ты слышал, о чем говорили мы сейчас? Только ты сможешь помочь. Сумеешь ли ты сейчас найти разрыв-траву?

Ежонок снова закивал.

— Ну, тогда за дело, — сказал мош Костаке и опустил его на пол.

Скрипнула дверь, выпустив ежа, и снова стало тихо.

— Что за трава понадобилась тебе, дедушка? — тихо спросила Иляна. — Возьму я сейчас топор и пойду на помощь Драгошу. Если умру, то с ним вместе. Все равно мне не жить без него.

— Подожди, девушка. О смерти никогда не поздно подумать. А сейчас о другом надо. Покуда вернется Ежишка, расскажу тебе о разрыв-траве. Как-то в молодости корчевал я старый виноградник. Между старыми кустами попался маленький побег. Ну, думаю, все равно заново сажать виноградник, выкорчую и этот. Размахнулся я тяжелым ломом, и вдруг, едва коснувшись земли, разлетелся железный лом на мелкие кусочки. А молодой побег винограда даже не покачнулся. Удивился я очень, но тут же вспомнил, что рассказывали старики о разрыв-траве. Любой железный запор открывает эта трава, в пыль разносит оковы и цепи. Даже смертельные оковы снимает... Бросился я искать эту травку, да разве найдешь? Ничем не отличается она от другой травы. Так и не нашел.

Один лишь есть способ отыскать разрыв-траву. Из всех зверей только ежи умеют отличать ее от другой травы. Весной надо найти ежиное гнездо и дождаться, пока ежиха-мать отлучится по своим делам. Тут и торопись. Обложи железом гнездо, крепко окрути проволокой загородку, чтоб не могла ежиха пробраться к своим малышам. А вокруг расстели белое полотно и затаись. Прибежит ежиха, потычется мордочкой в железную стенку, обежит кругом — никак не пройти. И опять убежит в лес. Тут и гляди в оба. Вскоре возвратится ежиха, неся во рту травинку. Осторожно поднесет ее к железной загородке — трах! — и как ничего не бывало, от загородки и следа нет. Подбегай быстро и хватай травинку — на белом полотне она хорошо видна. И нет тебе преград с этой травкой. Вот так, — заключил мош Костаке, — много слышал я об этой травке, а вот видеть не пришлось.

У порога что-то заскреблось. Иляна распахнула дверь и радостно вскрикнула:

— Ежишка!

Еж перевалился через порог. Во рту у него был зажат длинный стебелек.

— Ну, а теперь к Драгошу, девушка. И поторопись! — сказал мош Костаке.

Иляна подхватила ежика на руки и птицей вылетела в дверь.

Медленно тянулась ночь. Мош Костаке не сомкнул глаз, и мне не спалось. Ухала за окном какая-то ночная птица, поскрипывал под лавкой сверчок, вздыхал старый мош.

И вот на рассвете послышались в лесу голоса. Поднялся с лавки мош Костаке, напряженно прислушиваясь. Все ближе голоса, и вот я уже узнаю — Иляна, Драгош, гайдуки.

— Здравствуйте, сынки! — шагнул навстречу вошедшим мош Костаке и по очереди обнялся с каждым.

Немногословны были гайдуки — за них говорили их сабли, и немногословна была их радость. Посидели, обнявшись, и, усталые от дороги и боя, легли спать. А Ежишка рассказал мне, как все было. В эту ночь, когда он совершил свой первый человеческий подвиг, у него прорезался человечий голос. Тоненький, правда, как у ребенка. Но ведь и сам он был еще совсем сопливым ежонком.

Бежала Иляна, едва переводя дыхание и прижимая к груди Ежишку. А он, боясь поранить ее иголками, старался держаться прямо, не сжиматься. Мелькали между ветками звезды, плыла сквозь тучи луна, а Иляна пробиралась сквозь заросли вперед и вперед. Деревья отклоняли ветки, чтобы не ударить девушку, терн прятал свои колючки, чтобы не уколоть, тропинка обегала камни и рытвины, чтоб не споткнулась Иляна. Не зря лес звался гайдуцким. Когда луна перевалила на другую половину неба, добралась Иляна до Старого Дуба. На поляне, раскинув руки и отбросив сабли, храпели стражники: крепко прикованы пленники — не убегут.

Прилегла за кустом Иляна, мучительно думая: как быть? Успеет ли она освободить гайдуков прежде, чем проснутся стражники? А вдруг кто-то из них не спит? Тогда не подберешься незаметно, всех порубят. Но тут Ежишка тихонько ткнулся холодным носом в ладошку Иляны и что-то тонко пискнул. Он хотел сказать: «Я пойду», но еще не умел говорить. Но Иляна поняла и тихонько погладила его по колючкам.

Ежишка пробежал по траве прямо к Старому Дубу, поднес травинку, как учила его мама-ежиха, к толстым железным цепям и — трах! — разлетелись в пыль оковы. Гайдуки не поняли, откуда пришла свобода. Но такие уж люди гайдуки: раз руки свободны — берись за сабли. Повскакали стражники, но поздно было. Засвистели, запели сабли, и стали падать враги. Один из стражников хотел нащупать камень, чтоб оборониться, и изо всей силы сжал подвернувшегося Ежишку.

Рассказывая о том, как заверещал с перепугу стражник, Ежишка очень веселился:

— Он думал — я камень! Хи-хи-хи!

Мош Костаке, дождавшись, когда уснули гайдуки, попрощавшись с убитым своим товарищем Георге, взял стебелек разрыв-травы, приложил к сердцу бездыханного гайдука — и сердце забилось, приложил к глазам — и дрогнули веки. Слетели смертные оковы, и встал с лавки Георге, живой и здоровый...

Наутро, когда уселись все за стол, мош Костаке позвал:

— Ежишка! Иди сюда.

Поставил мош Костаке возле большой миски маленький стульчик (и когда только успел смастерить!) и сказал:

— Ты теперь тоже гайдук, Ежишка. И есть тебе положено из общего гайдуцкого котла.

Ежишка так обрадовался, что даже мордочка у него вспотела, он забыл, как по-человечески будет «спасибо», и сказал по-ежиному «цы-цы!»

Пролетело несколько дней, подлечили раны дружинники, отдохнули и снова отправились на славные свои дела.

И опять одни мы остались. В хлопотах проходил день. Мош Костаке по-прежнему что-то мастерил. Иляна шила, варила, стирала. А когда сгущались сумерки, зажигала Иляна лучину, и садились все слушать рассказы моша Костаке про давние-давние времена. Иляна, облокотившись о стол, напряженно ловила каждое слово. Ежишка устраивался поудобнее на моей спине и вытягивал носик — так ему удобнее было слушать. А мош Костаке попыхивал трубкой, которую сам вырезал из древесного корня, и вспоминал... — И тут ковер легонько качнулся и прервал сам себя: — Постойте, а верно ли мы летим?

Зучок и Мурашка спохватились — они так заслушались, что вовсе забыли не только зачем, но и куда летят! А ведь ковер-то не знает точно, где нужно приземлиться — Гном ему показал только, в какую сторону лететь. Зучок и Мурашка завертели головами, вглядываясь в проплывающие внизу места.

— Э, да мы уже совсем близко, — сообразил Мурашка.

— Верно, — подтвердил Зучок, — вон Ракетная поляна.

— Держи вон на ту березовую рощу, — сказал Мурашка ковру, — за ней терновник будет. И сразу за терновником можно садиться...

Ковер-самолет плавно пошел вниз, проплыл над верхушками берез, сделал круг, выбирая место поровнее, и опустился на траву. Зучок и Мурашка спрыгнули, огляделись — до дома Зучка отсюда оставалось полминуты ходьбы, не больше.

Мурашка сказал Килиму:

— Если бы ты пролетел еще чуть-чуть, мы бы прямо на крышу сели. То-то удивился бы дядя Жук!

— Папа на работе, — возразил Зучок, — а мама точно очень бы удивилась!

— Я вас тут подожду, — сказал Килим, — а вы сбегайте домой и возвращайтесь.

— Ладно, — согласился Зучок. — Пошли ко мне, Мурашка.

— Почему к тебе?

— А потому что до моего дома двадцать шагов, а до твоего все сто.

— Какие двадцать, какие сто? — Мурашка даже присел от возмущения. — Ты считать умеешь?

— Умею, — рассердился Зучок. — И еще кое-кого поучить могу.

Мурашка чуть не задохнулся, но тут вмешался Килим:

— Не ссорьтесь, ребята. Ну чего проще — возьмите да посчитайте, сколько шагов до чьего дома.