Православие и свобода - Олеся Николаева

Примерно тем же окончилось и «религиозное диссидентство» Зои Крахмальниковой. В одной из последних статей «Красота Креста»[282] она оповещает читателя о своём переходе в лоно «Богородичного Центра» − одной из тоталитарных сект отечественного производства − и с новым пылом клеймит Православную Церковь. К сожалению, в свете церковной истории это вполне логично: достаточно вспомнить диссидентствующего епископа, который ушёл в жрецы…

К сожалению, отпадение человека от Церкви воспринимается многими как свидетельство чуть ли не её ущербности или несостоятельности её священнослужителей[283]. Но так ли это? Разве блудный сын из евангельской притчи уходит на страну далече (Лк. 15, 13), потому что отец его плох? Разве Иуда предаёт Христа, потому что Христос несовершенен? И разве денница отпадает от Творца, потому что в Нём есть какой-то изъян? Или всё дело здесь в их собственном свободном волеизъявлении, которое влечёт за собой роковые последствия?

Православное вероучение видит в человеческой воле функцию природы. Поскольку падшая природа человека нуждается в спасении, то и воля человека должна быть не подавлена, не порабощена, но благодатно преображена: духовный подвиг направлен на освобождение от всякой необходимости, которая правит в падшем мире природы. Свобода осуществляется на путях преодоления и отказа от собственной воли (своеволия) и творческого претворения её в волю спасительную, соответствующую замыслу Божиему о человеке.

При этом всякое автоматическое подчинение Божественному действию и «застывание» в нём приводило бы к упразднению человеческой свободы и превращало бы Живого Бога в моральную доктрину, а Его Благую Весть − в мёртвую «букву». Однако Евангелие ставит этику друзей Христовых (ср.: Ин. 15, 14) выше логики рабов и наёмников. Этика эта есть любовь, вера и свобода чад Божиих: Если заповеди Мои соблюдёте, пребудете в любви Моей (Ин. 15, 10).

В этом смысле христианская жизнь есть подражание жизни Святой Троицы, уподобление природе Божией, приобщение Божественной свободе. Пределом её является совершенство: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48).

Жизнь эта есть радость. Недаром это слово столь часто встречается в Благой Вести[284]. Евангельская «радость» − это плод духа (Гал. 5, 22), свидетельство наступившего Царства Небесного, новой жизни, той свободы, о которой возвестил человеку Христос. Сам Он для верующих и любящих Его есть радование (молитва ко Причащению преподобного Симеона Нового Богослова) и неизречённое веселие (первая благодарственная молитва по Святом Причащении).

Известное монашеское присловье: «Бог и душа − вот и весь монах» становится актуальным для любого христианина. Это в конечном счёте и есть формула свободы.

Часть II. Православие и творчество

Предисловие

Искусство писателя замечательное, но какое унижение искусства!» − сказал об одном позднем сочинении вольнодумца Толстого его современник-христианин. Прошло немногим более ста лет − и как страшно изменился облик культуры, изменилось состояние душ и сердец! Где ныне «замечательное искусство», которым блистали и те, кто «унижал искусство»? Где великая русская литература, великая русская музыка, великая русская живопись?..

Не будем впадать в идеализацию. И в XIX веке было и унижение искусства, и унижение человека в искусстве, и общественный обман через искусство. Широко разлитый культ литературы был одним из главных средств культивирования упадочного интеллигентского утопизма. И всё же разница между веком уходящим и веком минувшим огромна.

Очень долго мы недостаточно отчётливо видели эту разницу. Официальное искусство победившего утопизма было совершенно немощно в своих новшествах и полностью ориентировано на классику в своих достижениях. Все ждали, когда заговорит в полный голос искусство неофициальное, потаённое, гонимое. И вот, по мере падения цензурных оков, перед нами стали всё более и более явственно вырисовываться уродливые очертания этого «нового искусства». Сказать, что оно бездарно, плоско, пошло, безобразно − это значит ещё ничего не сказать. На наших глазах служители Муз постепенно становятся служителями сатаны, вовлекая в это служение и толпы потребителей «искусства». Мы видим разложение и гибель не отдельных художников, но человечества − той его части, которая вовлекается в апостасию.

Люди всегда падали и грешили. Но отношение к злу и греху могло быть совсем разным. Во времена торжества христианства зла боялись и стыдились, со злом боролись, в грехах каялись. В последующие времена «отменили стыд», началось уравнивание в правах добра и зла, добродетели и греха. В последние времена зло будет торжествовать, а добро окажется под запретом. Отчасти это уже и происходит. Духовное понимание современного искусства раскрывает страшную правду о человеке, о тех «глубинах сатанинских», в которые он устремился.

Олеся Николаева, автор этой книги, − замечательный поэт. Она имеет право судить современное искусство, потому что она − один из его творцов и видит изнутри происходящие в нём процессы.

В своё время Марина Цветаева после тридцатилетнего страстного служения поэзии написала «Искусство при свете совести», где подвергла величайших поэтов и себя самое беспощадному суду и осуждению. Олеся Николаева смотрит на культуру более оптимистически, ей несвойственны нигилистические порывы кающихся интеллигентов и «наших новых христиан». Она уверена, что человек искусства имеет возможность быть верным голосу христианской совести. Она утверждает, образно говоря, что художники участвуют по-своему в строительстве тех двух градов, о которых сказал блаженный Августин: «Две любви создали два града: земной − любовь к себе, доходящая до презрения к Богу, небесный же − любовь к Богу, доходящая до презрения к себе». Эти два града, противоположные по ценностям, в них вложенным, создаются на территории, которую они отвоёвывают один у другого.

Пока ещё стоит этот мир, каждый из нас может сделать свой выбор − созидать с Богом или воевать против Бога.

Христианская культура − созидание о Христе и со Христом − была и должна быть.

Протоиерей Валентин Асмус

Церковь и интеллигенция

Идейность и беспочвенность русской интеллигенции

В статье «Трагедия интеллигенции» Георгий Федотов сформулировал два связанных между собой и исчерпывающих определения сущности русской интеллигенции: идейность и беспочвенность[285]. Под идейностью он понимает особый вид рационализма, под беспочвенностью − отрыв от национальной религии, культуры и быта, от государства и вообще от всех органически выросших социальных и духовных образований.

В соответствии с этими признаками не все культурные, интеллигентные и профессионально занимающиеся интеллектуальным трудом (intellectuals) люди принадлежат этому стану. Г. Федотов не без оснований исключает из него Достоевского и Толстого (закрывая глаза на его поздние рационалистические измышления), Гоголя и Лескова, Розанова и Победоносцева, Хомякова и Фёдорова.

Г. Федотов настаивает на том, что водораздел между ними и интеллигенцией проходит в сфере идеала: для интеллигенции этот идеал, рождённый не из религиозных недр, коренится в «идее», в теоретическом мировоззрении, практически заменяющем религию, при этом «построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни, как её норма и канон»[286].

Закономерно, что подобный специфический склад мышления этого своеобразного ордена (словцо Г. Федотова. − О. Н.)[287] с неизбежностью плодит и умножает всякого рода мифы, которые, в свою очередь, влияют на всю последующую работу интеллигентской мысли. Здесь можно говорить о неких рационалистических априорных установках сознания, которые сами, будучи раз и навсегда приняты на веру, притязают на статус высшей проверочной инстанции. Именно сюда призываются на суд не только все стороны человеческой жизни − религиозной, культурной, общественной, государственной, экзистенциальной и т. д., но также и вера как таковая. Именно здесь не возникает никаких сомнений в правомочности разума оправдать веру отцов, как это попытался сделать Вл. Соловьёв, или не оправдать её, как это происходило и происходит в антихристианском стане интеллигенции.

Одним из вопросов, подвергшихся мощной обработке интеллигентского ratio и обросших плотным слоем мифологем, является вопрос о природе творчества, о его назначении, о его месте в жизни человеческой души, о его отношениях с религией, с идеей спасения, то есть с Православием и Церковью.