Завещание императора - Александр Старшинов

Кроме тренировок (новичкам, как и положено, две тренировки в день, ветеранам — одна), велел он подряжать солдат на ремонт дорог, а также на заготовку леса — куда бы ни отправился в предстоящем походе Траян, ему придется строить суда — и лес ему пригодится в любом случае.

Но, разумеется, особое внимание приходилось уделять кавалерии — превратить набранные не так давно отряды буйной молодежи в боеспособные части, прежде чем они окажутся в бою, — задача непростая и трудоемкая.

Укомплектованные кавалерийские части Адриан собирал в лагере близ Антиохии — и не потому, что здесь держать их было особенно удобно, а затем, что сам лично руководил подготовкой соединений.

Так в трудах проходили дни, мелькали месяцы, Антиохия веселилась, Адриан — работал. Но это не смущало его и не тяготило — империю он почитал уже почти что своей…

Пока… пока не получил то послание из Рима, отравившее его душу, будто гадючьим ядом.

С тех пор — уже два месяца — Адриан был мрачен. Со дня на день он ожидал сообщений из Рима, но их все не было. Удалось ли Элии заглянуть в завещание? Кто на самом деле назначен повелевать после Траяна? Великая дева, большая подруга Элии, присутствовала при записи завещания императора и обещала помочь. Но, как видно, позабыла о данном слове. Или — кто знает — нашлись друзья покрепче и поближе. Дальние расстояния умаляют все — и любовь, и дружбу. Недаром Адриан не желал этого наместничества. Предпочел бы как в Дакии — легатом легиона, чтобы рядом с Траяном всю кампанию. Хотя не так, не так всё — не хотел он этой новой войны вовсе — ни новой крови, ни нового легатства. Хотел обучать и строить, обустраивать огромные пространства, размышлять над законами и рассматривать чудеса света. Траян уже сделал то, к чему был предназначен, и эта война, что близилась неотвратимо, была ненужной и лишней. Но, казалось, никогда прежде так не рвался Траян в бой, как ныне. Ничего не видел и не слышал, только твердил: в поход… Будто мальчишка…

Итак, Адриан не наследник. В первый момент это известие изумило. Адриан тогда только-только вернулся из расположения Четвертого легиона. И тут — будто германской палицей по голове. Той самой, что варвары любят украшать клыками волчьими да медвежьими — так, чтобы зубы эти при ударе проникали в мозг. И вот один клык как раз и проник. «Пшел вон!» — сказал ему император.

Как же так!

Ведь его уже почти официально именовали наследником.

Адриан ощупал алмазный перстень на пальце. Драгоценный перстень Нервы, тот самый, который вручил ему Траян на развалинах Сармизегетузы… Едкий дым над руинами города, смрад горелого мяса и стоны тех, кто еще не умер, но вот-вот расстанется с жизнью… Дакия после отчаянного сопротивления пала к ногам Траяна.

«Империя будет твоя, сынок…» — Адриан в самом деле слышал эти слова или ему померещилось?

Два месяца назад, прочитав письмо Элии, Адриан поначалу даже не вник в смысл криво скользящих, липнущих друг к другу строк, хотя не было в послании никаких скрытых намеков или двусмысленностей — Элия писала прямо. Просто писала. Наследник — не ты. Глупая неосторожность — такие вещи надобно сообщать иносказательно или составлять письмо особым шифром.

«Империя завещана другому…»

Адриан перечитывал эту фразу десять раз… двадцать… сто…

Уж коли написала, могла бы указать — кому. Не указала. Женское пристрастие к тайнам там, где это совершенно не надобно, одержало верх.

Элия иногда слала наместнику письма — в основном рассказывала о проказах своего малыша. Впрочем, Луций уже далеко не малыш — ему двенадцать — через два года наденет тогу взрослого гражданина. Когда он родился, сходство младенца с Адрианом было разительным, буквально кричало о совершенном прелюбодеянии. Потом лицо мальчугана стало меняться, уличающая схожесть постепенно сошла на нет — сохранившись разве что в форме лба и немного — носа. Но супруг Элии Цезоний Коммод ни о чем не догадывался. А если и догадывался, то помалкивал. Консульство в год победы над Децебалом — такой подарок любому недовольству затыкает рот. А последние сомнения развеются при мысли, что ребенок, носящий твое имя, в будущем наследует империю.

А вот и промах — мимо цели, приятель!

Ничего уже не наследует этот проказник Луций. Потому что ничего не наследует тот, кто его зачал. Адриан уже почти знал, из-за чего всё пошло наперекосяк.

Дело в играх — в тех самых, что устроил Адриан в январе в год своего преторства[66], еще до того, как Траян вернулся в Рим из Дакии и справил триумф. Да, всё дело в этих дурацких играх. И хотя сам император не присутствовал в те дни в императорской ложе амфитеатра и не видел зрелищ, Траяну донесли доброхоты, что все это жалкое действо, устроенное племянником-претором, не достойно великой победы над Дакией и страшным Децебалом, чью голову доставили в Рим вместе с отрубленной десницей и сбросили с Гемоний. Похоже, золото Дакии ошеломило Траяна. Огромные плетеные корзины, наполненные доверху монетами, которые чеканились еще для самого Брута, многих свели в тот год с ума. Найденный в горах клад казался неисчерпаемым — как та пещера на дне реки, откуда эти монеты извлекали мешками и корзинами. Золото таскали как строители таскают песок.

Но сколько легионеров навсегда остались на горных склонах? Сколько дакийских детей и женщин приняли яд? Города и крепости пали, великое царство обратилось в прах.

«Жалкие игры? Я устроил жалкие игры? — спрашивал племянника Траян, и после третьего кубка мокрые лиловые старческие губы кривились, лицо шло пятнами. — Нет! Это ты устроил жалкие игры. А мои… мои будут самыми грандиозными!» — заявил он, опрокидывая четвертый.

Да, его игры были самыми замечательными, самыми грандиозными… самыми-самыми…

Аполлодор явился в Рим, чтобы строить и строить… Мрамор, гранит, бронза, позолота. От всего этого рябило в глазах. Но разве Рим в одиночестве должен объедаться и обжорствовать? Разве только в Риме живут граждане империи? Почему маленькая бедная Ахайя[67] не достойна новых храмов и римской щедрости? Или тот же город Ульпия Эск, названный так в честь Траяна, новая колония в Мезии на месте каменного лагеря Пятого Македонского легиона — разве Эск не достоин новой базилики и новых храмов? Или Сармизегетуза Ульпия Траяна — новоявленная столица Дакии — разве не должна она стать украшением в ожерелье других городов, затмить умирающую на вершине горы прежнюю Сармизегетузу? Если бы Адриан сделался императором, он бы объехал всю империю, он бы обустроил каждую провинцию, каждый ее город… Где надо — возвел бы крепости и города, создал укрепления, обучил легионы…

Да, деньги необходимы на обустройство дорог и городов — а вместо этого они осели в денежных сундуках торговцев, что везли диковинных зверей из Африки и Азии, у поставщиков драгоценных тканей, шафрана, оружия. Дакийское золото уплывало водой, хлынувшей через непрочную плотину. И остановить этот поток было не в силах Адриана…

Одно хорошо — теперь не надо притворяться, заискивать и можно говорить императору в лицо всё, что думаешь. Можно сказать: ни к чему эта война. Нет нужды бросать в бой легионы. Надо вести переговоры и стравливать претендентов на парфянский престол — пусть грызутся между собой — и тем временем стараться занять все земли к западу от Евфрата и строить кастеллы, укреплять лимес, искать союзников…

Траян не послушается — но плевать. Потому что вся эта затея — для нового грабежа. Даже если Траян завоюет Месопотамию — Рим ее не удержит. Страны и народы на Востоке — как песок в горсти — всякий раз выскальзывают из пальцев тех, кто пытается их схватить. Если и есть какая-то цель у всего этого — только парфянское золото…

— Господин, — склонился к уху Адриана верный Зенон. — Из Рима прибыл военный трибун Гай Осторий Приск.

— Гай Приск? Он теперь военный трибун? Не староват ли? В его возрасте легатом прилично идти на войну. Хотя, впрочем… легат из него никакой. Так что всё верно — военный трибун — и выше ему не подняться. А что так рано? Траян с войском еще не отплыл, нет вестей из Рима…

Зенон на миг замешкался, услышав столь странную отповедь, — не ему обсуждать карьеру военного трибуна, но тут же ответил спокойно:

— У него для тебя важное известие.

— Какое же?

— Умер Плиний Секунд, наместник Вифинии.

— Я уже знаю — был гонец. Печально… Наш добрый Плиний мог бы и дальше писать свои речи, стихи и письма, а главное — панегирики императору.

Адриан замолчал — с каждой едкой фразой злости в душе не становилось меньше.

— И еще трибун привез важное письмо из Рима, — добавил Зенон.

— Что за письмо?

— Не сказал.

Адриан задумался… Кто знает, быть может, именно Приск доставил то послание, которого с таким нетерпением ожидает наместник.