Степень вины - Ричард Паттерсон

— Что такое?

— Речь идет о бабках. Нам все еще не хватает нескольких тысяч начального капитала.

— Может быть, начнем торговать моим телом?

— Я серьезно.

Терри потерла висок.

— Я тоже. У нас же нет денег — и за компьютер я еще не успела расплатиться. Давай его продадим.

— Мне он нужен для дела. Кроме того, за него лишь удерживают из зарплаты — и нужно учесть, что у тебя есть привилегии по налогам.

— У нас больше нет денег, — медленно произнесла она. — Что тут непонятного?

Долго длилось молчание.

— Об этом я и хотел с тобой поговорить.

Терри почувствовала, как боль, начавшись где-то в затылке, постепенно подбирается к глазам.

— О чем именно?

— О твоих пенсионных накоплениях. — Ричи помедлил. — Мы можем позаимствовать оттуда.

Терри прикоснулась к векам.

— Я не уверена, что это можно.

— Да можно, можно. Я узнавал у твоего бухгалтера, в фирме.

— Ты звонил ей?

— Но тебя же здесь нет, верно? Не переживай, Тер. Я же не взял деньги, не сделал еще ничего. Пока ты не подпишешь бумаги, ничего нельзя сделать.

Пока, подумала Терри. А вслух сказала:

— Я там еще недавно. Наверное, речь может идти только о каких-нибудь пятистах долларах.

— Нет же, почти тысяча триста. — Он заговорил торопливо: — Ты можешь забрать половину, и это будет стоить тебе менее восьмидесяти долларов в месяц. Причем ежемесячные взносы делать не придется — они будут удерживать сами.

— Ты имеешь в виду удержания из твоей зарплаты?

— Думай, что говоришь. — Ричи повысил голос. — Это же именно то, что я называю нежеланием оказать хоть минимальную поддержку. Если не сказать хуже — тебе просто хочется унизить меня, чтобы легче было мною управлять.

Терри опустилась на стул.

— Извини, Ричи. Я вовсе не хочу унизить тебя. Просто надо, чтобы мы наконец устроили нашу жизнь. Не буду говорить о каких-то предчувствиях, но у меня всегда возникает непонятное ощущение… — Она сделала паузу, не в силах объяснить свое состояние. — Как только ты начинаешь говорить, меня как будто паралич разбивает. Желудок в кулачок сжимается…

Ричи понимающе хохотнул:

— О'кей. Но подумай — ведь эти несколько сотен баксов не стоят даже телефонного разговора. Ты же потратишь их с выгодой для нас, Тер.

Терри вдруг увидела, что сделалось совсем темно; она не заметила, что наступила ночь.

— Я подумаю, — ответила она наконец. — О'кей?

— Великолепно. — Ричи снова был бодр и полон надежд. — Поговорим, как только вернешься.

Терри помедлила.

— Послушай, если я завтра по какой-то причине задержусь и вернусь только поздно вечером, пусть Елена будет дома, хорошо?

— Ну конечно. Мы пообедаем с ней в том месте, которое она любит, я знаю, потом поведу ее, может быть, в плавучее кафе-мороженое. — Он смолк, как будто его внезапно осенила идея. — Тер, а почему бы нам втроем в этот уикэнд не закатиться в Тилден-парк — приятно проведем время, покатаемся на паровозике. Будет чудесный семейный день.

Терри подумала, что иногда всплески его активности утомляют. Но вспомнила, что Елена любит кататься на паровозике.

— Заманчивое предложение, — согласилась она и попрощалась.

Какое-то время неподвижно сидела в темноте. Думала о гостиничном обслуживании, вспоминала о Линдси Колдуэлл, размышляла о Ричи, о себе. У нее появилось ощущение нереальности тех обстоятельств, в которых она очутилась, — заброшена в тропическую ночь, вдали от дочки, в ожидании звонка особы, которую видела лишь издали да в кино.

Зазвенел телефонный звонок, пробудивший ее от оцепенения. Она взяла трубку:

— Алло!

— Алло. Это Тереза Перальта?

Голос был чистый, лишенный манерности; Терри всегда казалось, что так говорят на Среднем Западе.

— Да, — ответила Терри. — Спасибо, что позвонили.

— Не за что, — сказала Линдси Колдуэлл. — Значит, ждали моего звонка?

7

— Речь пойдет о Марке Ренсоме, — спросила Линдси — или о Лауре Чейз?

Они сидели на террасе дома Колдуэлл — дом из стекла и красного дерева стоял на берегу океана в Малибу Колони — и смотрели, как утреннее солнце пляшет на океанском горизонте. В голубых джинсах и белом свитере собеседница Терри казалась меньше и скромней той Линдси Колдуэлл, которую она помнила. С рыжеватыми волосами, ясными голубыми глазами и умным внимательным взглядом, она походила не на звезду экрана, а на провинциальную тетушку, которая, работая каким-нибудь экспертом, совершенно случайно разбогатела. Единственное отличие — в ней ощущалась не выставляемая напоказ, но и не скрываемая уверенность в непоколебимости собственного делового авторитета, уверенность женщины, которая сама ставит свои фильмы, живет своим умом и твердо знает себе цену.

— Мне и самой пока неясно, — ответила Терри. — Вы по телефону говорили, что я, вероятно, представляю себе, зачем хочу видеть вас. Но я пока еще не знаю, почему хотел встретиться с вами Марк Ренсом.

Во взгляде актрисы была смесь задумчивости и удивления.

— Пока не знаете, — констатировала Линдси.

Терри покачала головой.

— Я подумала, — рискнула заметить она, — что вы были пациенткой доктора Стайнгардта.

— Лестно же вы обо мне подумали. — Смолкнув, мисс Колдуэлл обернулась к океану. — Было время, когда я действительно меняла врачей, как иная женщина меняет любовников, — отец заставлял. Но никогда не пробовала лечиться у этого фрейдиста. — Ее голос стал тих и печален. — Я частенько говорила себе, что ее никто не спасет и никто не поможет Лауре спасти себя.

Терри была изумлена:

— Вы знали ее?

У мисс Колдуэлл был такой взгляд, будто она не может решить: говорить ли правду? Наконец она вяло кивнула:

— Тогда я была совсем молодой. Всего девятнадцать.

Терри помедлила в нерешительности. Кажется, Линдси Колдуэлл не из тех, кто, не уяснив сути дела или не имея на то желания, позволяет отнимать у них время расспросами о знаменитой актрисе. Она почувствовала себя неловко, будто ее уличили в желании покопаться в чужом белье.

— Как раз из-за этого Марк Ренсом хотел вас видеть?

Мисс Колдуэлл подняла бровь:

— Что подразумевается под «этим»?

— Из-за Лауры Чейз?

— Да. Именно из-за этого Марк Ренсом хотел видеть меня.

Терри помолчала. В голосе собеседницы не было ни любезности, ни враждебности; в той женщине, которая выступала в Беркли, было гораздо больше сердечности, чем в этой, сидевшей рядом. Терри решила поменять тактику.

— Однажды я слушала вас в Беркли, — сказала она. — Рассказав о том, что происходило лично с вами — о возникавших сексуальных проблемах, о стремлении обрести необходимое актрисе самообладание, вы сделали выводы, которые волновали меня и всех других женщин, которых я знала. Но мне кажется, что все это не имеет никакого отношения к Лауре Чейз.

Во взгляде актрисы появился живой интерес.

— Это из-за того, что вы не хотите увидеть эту связь — никто из нас не хочет. Но в Лауре было гипертрофировано все то, что боятся обнаружить в себе женщины, — это была страдающая жертва, склонная к наивной хитрости, стремящаяся растормошить воображение мужчин и готовая разменять собственное «я» на «любовь» любого рода, лишь бы избавиться от одиночества. — Она помолчала. — Если вы никогда не обнаруживали в себе проявления всего этого, то либо обманываете себя, либо у вас характер такой замечательной силы, что я непременно хотела бы услышать, как вы его воспитали.

В ее словах не было раздражения — в голосе звучала готовность и к беспощадной самооценке.

— Скорее я способна на самообман, — просто сказала Терри. — В иные дни это выступает на первый план.

Впервые ее собеседница улыбнулась.

— То же самое и со стремлением быть феминисткой — в иные дни это выступает на первый план. Как могу судить хотя бы по собственному опыту, это действительно пересиливает свою альтернативу.

Терри кивнула:

— Если вы не Марк Ренсом.

— Железный Марк, — ровным голосом произнесла мисс Колдуэлл. — Человек, воистину ничем не отделенный от своей животной сути.

Подумав, Терри спросила:

— Вы встречались с ним — до того, как он позвонил?

— О да. В Йеле, на симпозиуме «Женщина в кино». Кто-то решил, что это будет забавно — пригласить его.

Повернув голову, она всматривалась в морскую даль.

— Честно говоря, у нас возникла ссора из-за того, какое место отвести Лауре в пантеоне ролевых моделей. И было бы трудно сказать, какое чувство было в Марке сильнее — страсть к Лауре или инстинктивная неприязнь ко мне. Меня это не очень смущало: помнится, я назвала его «поэтом-лауреатом журнального разворота». — Линдси, смолкнув, покачала головой. — Напрасная трата времени. Лучше высказывать собственное мнение, чем высмеивать чужое.