ЖД-рассказы - Дмитрий Быков

– Знаешь,- сказал Артемов.- Я иногда думаю, что бояться смерти – то же самое, что бояться кончить. Тянешь, тянешь… и не без удовольствия… но смысл-то все равно только в этом.

Катя засмеялась в темноте.

– Это у вас, мужиков. У нас все иначе. Кстати, а женщин тебе… не приходилось?

Артемову было так хорошо, что он тоже засмеялся в ответ.

– Катька!- сказал он с нежностью.- Катька, солнце мое! Я думал, ты давно все поняла. Я тебе собирался еще неделю назад сказать, но решил все-таки сегодня.

Руки, обнимавшие Артемова, враз похолодели.

– Ты… догадался? Ты знаешь?- спросила она в ужасе.

– Да о чем?- беззаботно отозвался Артемов.- Это ты должна была догадаться. Я никакой не киллер, Катька. Но, к сожалению, мне про тебя такого нарассказали… что ты с огромными понтами и все такое… Теперь-то я понимаю, что у нас и так бы все было отлично. Я студент, Катя. Простой студент МГУ, факультет ИСАА, группа 412, скромный китаист.

– А этот… авторитет, с Олиной машиной…- Голос у Кати странно одеревенел.- Это тоже трюк? Я же все проверила…

– Катенька, солнце, раньше студенты соблазняли барышень, играя с ними в революцию и в конспирацию. Теперь им приходится косить под крутых. Он такой же студент, как и я. Но согласись, это было весело. И я почему-то убежден, что это тебе не помешает повторить все только что проделанное еще раз… и еще много, много раз…

Артемов не врал, ибо снова ощущал готовность к действиям, но Катя странно замерла, словно не могла осмыслить его слова, а потом порывисто вскочила и кинулась к своей одежде, оставленной в ванной. Там, в заднем кармане джинсов, у нее был мобильный телефон.

– Идиот!- крикнула она сквозь зубы, и потрясенный Артемов не мог не отметить, что голая, на бегу, озаряемая сзади рекламой, она была все-таки необыкновенно хороша.

– Отбой!- кричала она в коридоре.- Все отменяется! Пятый, пятый! Передай им – отбой! Он все врал! Я сама объясню Алпатову, я все объясню… черт…- и в голосе ее послышались злые рыдания.- Нет, нет! Мы его не берем! Я с ним сама, сама… Да нет же, господи! Он совершенно не тот! Он все врал! Ладно, потом,- и мобильник звучно шлепнулся о стену. Похоже, Катя действительно была зла.

Она вернулась в комнату, но не полезла к нему под одеяло, а прижалась к стене напротив. На ней уже был махровый халат – видимо, хозяйский. Даже в скудном освещении мигающей красно-зеленой рекламы и уличных фонарей видно было, как горят ее глаза и какой ненавистью перекосило лицо.

– Сволочь,- сказала она сквозь зубы.- Сволочь… из-за тебя у меня теперь все…

Но вникнуть в смысл ее слов Артемов толком не успел, потому что внизу завыла милицейская сирена, заурчала, разворачиваясь, машина, и, прыгнув к окну, он с убийственной ясностью дурного сна увидел, как два милицейских «форда» стремительно выезжают со двора. А по соседней крыше в мигании рекламы топотал к слуховому оконцу человек, только что державший на прицеле их окно. Позиция, отметил Артемов, была выбрана классно.

– Идиот,- всхлипывала Катя,- сколько людей из-за тебя ночь не спали… Какая операция… Я на самом высоком уровне, самому большому начальству докладывала… Все, теперь сорвалась моя стажировка в Штатах… Меня теперь вообще турнут… Господи, попалась, как первокурсница!

– Так ты…- Артемов все еще не мог прийти в себя и даже не натягивал трусов.- Ты… из РУОПа, что ли?

– Я с Петровки!- с отчаянием в голосе выкрикнула Катя.- А ты идиот и сволочь… голову мне морочил со своей любовью…

– Но Катя,- начал обороняться Артемов,- почему же морочил?

– А про Котика?

– Да я же выдумал этого Котика!- завопил он в тоске, не зная, что сделать, чтобы она ему поверила.

– Да?- с почти девчоночьим ехидством ответила Катя.- А если я сама на него ориентировку читала? Котэ Магарошвили, вор в законе по кличке «Котик», предположительно смотрящий по Свиблову?

– О господи,- Артемов расхохотался, но тут же посерьезнел.- Ну, прости… Но что тут такого неблагородного? Ты не находишь, что с твоей стороны было гораздо хуже… вываживать меня, как рыбу, и потом сдать? Ты понимаешь, что я бы оказался в камере и потом полгода, при ваших-то темпах, доказывал бы, что я не я и лошадь не моя? А что с родителями было бы? А диплом бы я где защищал? На нарах?- Он постепенно разъярялся.- Ты что, не могла по своим каналам проверить, действительно ли я студент?

– Проверила!- с ненавистью орала Катя.- Я все проверила! Ты, может быть, думаешь, что у них у всех так в трудовой книжке и записано – киллер? Они тоже где-то работают… один учился… А из твоей части прислали характеристику, что ты отличный стрелок, и из школы – что ты обладал… большой целеустремленностью…- Она разрыдалась.- И графолог наш… помнишь, ты мне телефон записал своей рукой? Графолог наш сказал, что такой убьет – не поморщится…

В эту секунду Артемов сознавал всю правоту графолога. Все-таки у них там неплохие специалисты.

– Скажи,- спросил он, уже одевшись и собираясь уходить.- Ты меня… никогда… ни секундочки не любила? Все-таки я старался…

– Тебя?- В голосе ее было такое непередаваемое презрение, что Артемов ощутил себя вошью и только тут легко поверил, что она действительно из органов. Больше так разговаривать нигде не умели.- Тебя-а-а? Вот, смотри!- Она достала из кармана брюк бумажник, тот самый, который Артемов видел в ее руках столько раз, и извлекла из потайного кармашка фотографию: ее, только чуть помоложе, совсем девочку, обнимал за плечи громадного роста подполковник с широким добрым лицом. Тупость и надежность не просто заявляли, но криком кричали о себе каждой черточкой этого мужественного лица. В учебке у Артемова был такой прапорщик.

– Да,- сказал Артемов и, не сдержавшись, усмехнулся.- Мы с Бобровым, конечно, отдыхаем. А квартира эта, надо понимать, конспиративная? И многих ты тут уже… накрыла этим способом? (Он хотел добавить – «этим местом», но решил оставаться в рамках, как и учит нас терпеливый Восток.)

– Ты первый,- бросила она с ненавистью.- Мой диплом.

– Не грусти, Катя,- сказал он, открывая дверь.- Облом в начале – хорошая примета. Еще Лю Цзин писал: «Зашла луна – и солнцу путь открыт. Чу, иволга поет! Пойду гулять».

Он даже не хлопнул дверью.

Никогда в жизни Артемов не чувствовал себя таким безнадежно раздавленным. Самое лучшее было – не думать, китайцы и здесь придумали несколько недурных способов саморегуляции, и Артемов попросту фиксировал глазом все происходящее: одинокое такси (денег нет, подумал он, придется пешком), встречного пьяницу, который покачивался на ходу (вот, кому-то хуже, чем мне), красно-зеленый отблеск в мокром асфальте…

Неожиданно около него с визгом затормозил новенький «БМВ». Бронированное стекло опустилось. Оттуда выглянуло до боли знакомое лицо того самого Вани, в гостях у которого началась вся эта история.

– Ну чего, Колек?- окликнул он Артемова с какой-то новой, придурковатой и вместе властной интонацией.- Базар до тебя есть. Мы посмотрели, прикинули – гарный ты хлопец, и ведешь себя хорошо, и шмаляешь помаленьку… С бабой, конечно, облом вышел. Кто ж знал, что она такая… Но насчет тебя мы подумали и решили – подходишь. Садись в тачку, покалякаем о делах наших скорбных…- Ваня глумливо усмехнулся.

Артемов взялся за ручку двери и замер в нерешительности.

Экзорцист-2006

6 января 2006 года молодой поэт Коркин, криво улыбаясь, сидел в кабинете немолодого поэта Катышева, редактора поэтического отдела в толстом журнале, выживающем исключительно молитвами Сороса. В последнее время Сорос манкировал молитвами. Видимо, его вера слабела. На столе у редактора стояла трогательная пластмассовая елочка с крошечными шариками. Редактор принимал поэта на дому – журналы были в новогоднем отпуске.

– С вами все понятно,- сказал Катышев, возвращая Коркину дискету с подборкой.- В принципе, не будь у вас задатков дарования, следовало бы посоветовать вам навсегда оставить виршеплетство и заняться, например, коммерцией. А лет пятнадцать назад вас послали бы на завод. Так сказать, знакомиться с жизнью. Вставать в шесть утра, потеть и коптиться у вагранки, сливаться с пролетариатом, после смены пить пиво и через два года такой жизни отупеть до полной бездарности. После этого вам была бы открыта дорога в заводскую многотиражку, потом – в литобъединение «Закал», в журнал «Литературная учеба» и – как следствие этого – в Союз писателей.

В голосе Катышева зазвучала ненависть. Чувствовалось, что на этот путь его в свое время подталкивали много и усердно и только фантастически дурной характер позволил ему назло соблазнителям двадцать доперестроечных лет влачить жизнь литконсультанта при журнале «Пионер».

– Но у вас есть способности, да и в разговоре вы производите впечатление воспитанного юноши,- продолжал редактор, в упор глядя на Коркина.- Поэтому примем меры радикальные. Вы, как и вся ваша генерация, обчитались Бродским. Это дело опасное, потому что в результате здоровые, полнокровные люди начинают писать мрачные и скучные тексты без ритма и музыки о том, как им все надоело. Все превращается в перечень, понимаете? Глаз скользит по пейзажам и лицам, ни на чем не задерживаясь. Все бабы априорно сволочи. А между тем в паре ваших текстов чувствуется теплота, юмор, живая наблюдательность – словом, жаль, если пропадете. Вас надо отчитать.