Ведьмы и ведьмовство - Николай Сперанский

Каким же образом на свете отыскивались люди, способные вступать в такие отвратительные сообщества? Для добрых католиков казалось несомненным, что дело не могло тут обходиться без колдовства. Первое же гонение на катаров в начале XI века родило легенду об их волшебном порошке, заставлявшем забывать истинную веру. Известные нам безансонские еретики, у которых под мышкой был зашит договор с сатаной, совращали народ своими знамениями. Мы видели, как они пользовались характерной для всех колдунов потерей в удельном весе. Они кружили добрым католикам головы, ходя по воде как по суше и не оставляя следов на полу, усыпанном мукою. Огонь оказывался бессилен против еретиков не в одном Безансоне. В других местах тоже записаны были случаи, когда еретик не горел на костре, пока к костру не выносили Св. Даров. Приведенный у нас выше рассказ монаха Альбериха про подвиги толедского чернокнижника в Мастрихте тоже стоит в прямой связи с историей распространения ересей. От этих восьми клириков, развращенных чернокнижием, и пошла, по словам Альбериха, секта люциферан. Вообще у монахов–летописцев было что порассказать про гнусную дружбу демонов с еретиками. В 1233 году, заносит в свою хронику тот же Альберих, в Германии сожжено было несчетное множество еретиков, причем одна особенно дорогая сердцу Люцифера дружка с костра была подхвачена демонами и исчезла без следа. Он же передает нам еще более поразительный случай, обнаружившийся на большом процессе, который инквизиция вела в 1239 году против катаров в окрестностях Шалона на Марне. Некая еретичка показала там суду, как она однажды в страстную пятницу демонами перенесена была в Милан, чтобы прислуживать за трапезой тамошним катарам. А чтобы муж не заметил ее отсутствия, один из демонов скинулся ею и остался дома рядом с мужем… Одним словом, к тому времени, как инквизиция выступила на сцену, популярное мышление не знало уже строгого различия между еретиком и колдуном: все это были люди, связавшиеся с нечистой силой.

Несколько иначе подступали к вопросу те исключительные знатоки веры, те бывшие слушатели богословских факультетов, которые наполняли трибуналы инквизиции. Они не зачисляли всех еретиков в категорию колдунов; зато во всяком колдовстве они видели нечто еретическое, что делало такие преступления подсудными sancto officio. В самом деле, наука твердо установила, что колдовать возможно лишь силой демонов, что всякое колдовство предполагает договор с сатаной и отречение от Бога. Каждый колдун, следовательно, мог рассматриваться как отщепенец от церкви. А вверенное инквизиции negotium fidei в том и заключалось, чтобы вернуть церкви полное единство. Значит, если инквизитор того хотел, он мог в своих проповедях обязывать население доносом не только на катаров или на вальденсов, но и на всех invocatores daemo–num, на всех, кто «заключает с демонами открытые или молчаливые договоры».

Так понимали свои полномочия первые деятели инквизиции и так они учили своих преемников. Заметим, что в руках высокообразованных людей, какими были папские следователи, Ars inquirendi haereticos скоро приняло ученый, систематический характер. Различные Summa de officio inquisitionis, Practica inquisitioinis, Directorium inquisi–torum и так далее, где обобщался судебный опыт ряда инквизиционных трибуналов, к концу средних веков представляли из себя особый отдел юридической литературы, и уже самая ранняя из них содержит в себе Interrogatoria ad sortilegos, divinos et invocatores daemonum. В этом отделе, посвященном колдовству, мы находим все содержание «черных книг», вращавшихся в обществе XIII века. Знакомство с бесчисленными видами гаданья и оперативной магии входило непременным составным элементом в образование совершенного инквизитора.

Но оказалось, что инквизиторы тут поторопились. Дела о колдовстве были известны римской церкви как нельзя лучше, когда она еще не ведала никаких еретиков. Дела эти всегда разбирались епископским судом, и некоторые из епископов, по–видимому, совсем не склонны были допускать вмешательства новых папских агентов и в эту область. По крайней мере, мы находим, что в 1260 году папа Александр IV счел нужным обратиться к инквизиторам с таким предостережением: «Порученное вам дело веры, — писал им папа, — настолько важно, что вам не следует отвлекаться от него преследованием другого рода преступ–лений. Поэтому дела о гаданье и колдовстве надобно вести инквизиционным порядком только в тех случаях, когда они определенно отзываются ересью; во всех же прочих случаях их надо оставлять за учрежденными для того ранее судами».

Принцип был выставлен. Но надобно было еще найти конкретные формулы, соответствующие принципу, надобно было установить признаки колдовских деяний, которые haeresim sapiunt manifeste. У корифеев схоластики на это не отыскивалось прямых ответов. В своем абстрактно–философском порядке идей они не имели повода касаться этого вопроса, который получил теперь такую практическую важность, они не имели повода точно анализировать соотношение между ересью и колдовством. Таким образом, ученые–канонисты здесь были предоставлены собственным силам.

Одной из самых удачных попыток решить вопрос долгое время почиталась записка, составленная в начале XIV века знаменитым болонским юристом Ольдрадо да Понте для папских комиссаров, которым было поручено заняться делом некоего Иоанна из Партимаха. Этого Иоанна схватила инквизиция за то, что он, добиваясь благосклонности одной дамы, дал выпить ей заговорного зелья. Иоанн, пользуясь своими связями, подал в Рим жалобу, доказывая свою неподсудность инквизиционному трибуналу. Папа поручил рассмотреть основательность претензии двум епископам, которые, со своей стороны, и консультировали Ольдрадо. Ольдрадо вел рассуждение таким путем. Он исходил из определения ереси, составленного еще бл. Августином и принятого в так называемый Декрет: haereticus est, qui falsas vel novas opiniones gignit vel sequitur[34]. Согласно этому существенными признаками ереси для него являлись, с одной стороны, error in ratione[35], с другой — pertinacia in voluntate[36]. Итак, не всякое обращение к демонам должно признаваться «пахнущим ересью» и подсудным инквизиции. Тут дело зависит, во–первых, от того, о чем человек демонов просит. Так, спрашивать демонов о будущем, конечно, ересь, ибо знание будущего принадлежит одному Богу, и вопрошающий приписывает таким образом демону божеские свойства. Но обращаться к демонам за тем, зачем к ним обратился Иоанн, отнюдь не может признаваться еретическим деянием. Иоанн хотел при помощи дьявола соблазнить добродетельную женщину. Конечно, это тяжкий грех; но заблуждения тут нет, так как качество искусителя и по церковному учению является одним из главных качеств дьявола: «искусителем» прямо называет сатану Св. Писание. С другой стороны, продолжал Ольдрадо, необходимо различать, в какой форме обращался человек за содействием к демонам. Если он — как то было в случае Иоанна — пытался им приказать, то тут опять–таки нет «вкуса ереси». Но трудно не считать ересью, если человек при этом пред демонами унижался и воздавал им почести, которые приличествуют лишь Богу или святым.

Папские комиссары признали доводы Ольдрадо убедительными и объявили Иоанна не подлежащим инквизиционному суду. Инквизиция, со своей стороны, тоже не стала пускаться в принципиальные препирательства с Ольдрадо. Она лишь твердо стояла на одном: что она может всех виноватых в занятиях волшебством брать к себе на допросы и что ей самой должно быть предоставлено выяснение того, какие формы принимало в различных случаях invocatio daemonum, был ли тут ясно выраженный или молчаливый договор, и как поступки колдуна относились к культу «латрии» или «дулии». И в этом ей со стороны римской курии не было отказа. Мало того: многие из преемников Александра IV сами поощряли инквизицию без всякого стеснения выслеживать и судить колдунов известным нам упрощенным порядком, ссылаясь на то, что иначе от волшебства скоро совсем не станет никому житья: так быстро умножалось, по их мнению, число людей, которые «заключали союз со смертью и с преисподнею делали договор».

Adorare daemones, baptizare imagines et talia sunt valde gravia peccata et modernis temporibus multum incipiunt pullulare[37] — эти характерные для XIV века жалобы заслуживают нашею полного внимания. Стала ли Западная Европа к этому времени действительно колдовать сильнее, чем она колдовала прежде, на это источники наши не позволяют нам дать ответа. Во всяком случае, и в раннее средневековье Европа была с колдовством достаточно знакома. Но несомненно, что в XIV веке она сильнее трепещет перед колдовством, чем трепетала раньше. С одной стороны, самое колдовство принимает в ней гораздо более мрачный, сатанинский характер. Научная разработка вопроса о волшебстве в высшей школе успела принести свои плоды. Через монахов–проповедников, служивших посредниками между университетами и народной массой, «теория договора» стала знакома самым глухим местностям Европы и вызвала соответственный прогресс в практике волшебства. «Продажа души черту» из области легенд теперь переходит в очень распространенную операцию. Мы знаем, как разросся образ сатаны к XIV веку — довольно вспомнить Данте или фрески на кладбище в Пизе, — и сила эта манила к себе всех, чье сердце снедалось отчаянием, гневом, злобой или страстью. Принесение сатане жертв — от черной бабочки до некрещеного младенца, — вызовы сатаны, черная месса, подписка кровью верноподданнической присяги, дикие преступления с целью снискать особую благосклонность ада — на все это в конце средних веков действительно пускались отчаянные головы. С другой стороны, те же успехи богословской науки, равно как общее накопление опыта, сильно ослабили прежнюю спасительную веру в меры, которые своевременно выработала католическая церковь для ограждения своих чад от козней нечистой силы. Уже Фома Аквинский признает, что церковные заклятия одолевают демонов не при всякой «телесной порче». Но он высказывает еще убеждение, что «экзорцизм» не может оставаться бессильным, если он применяется именно к тому случаю, для которого он был с самого начала предназначен. Позднее же схоластика делает и дальнейшие уступки очевидности. «Опыт показывает, — говорят доктора богословия в XIV веке, — что с попущения Божия демоны иногда не отступают ни перед какими заклятиями и экзорцизмами. В подобных случаях снять порчу может собственно лишь тот колдун, который ее напустил, или связавшийся с теми же демонами его товарищ. Но обращаться к колдуну за чем бы то ни было, хотя бы за избавлением от его же чар, значит впадать в смертельный грех».