Обвинение в убийстве - Грегг Гервиц

Роберт посторонился, и Тим, поколебавшись, скользнул на переднее сиденье. Братья залезли в машину с обеих сторон от него и захлопнули двери.

Тим сидел съежившись – могучие плечи Мастерсонов зажимали его с обеих сторон – и с облегчением думал; какое счастье, что Роберт и Митчелл – по крайней мере, формально – на его стороне.

Митчелл остановился у магазина спиртных напитков и зашел внутрь. Через несколько минут он появился с большим коричневым пакетом, бросил его на заднее сиденье, снял черную куртку, сунул пачку Кэмела за рукав белой футболки и забрался обратно в машину.

– Ты сделал классную бомбу, – сказал Тим.

Митчелл не сводил глаз с дороги:

– Я кое-что в этом понимаю.

Он гнал на предельной скорости к центру города. Когда он свернул с Темпл, Тим понял, куда они едут. Они приехали к огромным металлическим воротам, единственному отверстию в заборе, окружавшем Моньюмент-Хилл. Поверх забора параллельно шли три провода, издавая легкое гудение. Митчелл опустил стекло, вынул из бардачка электронную карточку и, высунув ее из окна, поднес к контрольной панели на столбе. Карточка издала серию хлюпающих звуков, пока искала подходящую частоту, потом загремели внутренние засовы и ворота открылись.

Митчелл постучал картой по бедру:

– Ключи от города. Маленький подарок от Аиста.

Они оставили позади асфальтированную дорогу и покатили вверх по разбитой грязной тропинке. Трехсотметровый силуэт Мемориала разрывал пурпурно-черное небо у них над головой.

Когда Митчелл припарковал машину, ни он, ни Роберт не сделали попыток выйти. Здесь царила мертвая тишина, только ветер со свистом обдувал памятник.

– Ты здорово поработал, – медленно произнес Роберт. – Но мы любим, когда нас держат в курсе.

Роберт бросил Митчеллу на колени телефонную книгу:

– Покажи нашему другу свой трюк. – Он кивнул на Тима. – Тебе это понравится. Давай, Митч. Покажи нам.

На лице Митча появилось слегка недовольное выражение. Он взял телефонную книгу и поставил ее на кончики своих пальцев. Потом схватил ее обеими руками, сжал пальцы, и справочник согнулся. По обложке прошла трещина – тонкая белая полоска на желтом фоне. Дыхание Митчелла стало тяжелее, мускулы на предплечьях вздулись и стали четко очерченными и твердыми, как горные хребты.

Митчелл издал звук, похожий на рычание, – и книга с тихим шуршанием разломилась. Он бросил два куска телефонного справочника на приборную доску и вытерся футболкой, затем помассировал одно предплечье, другое. Веснушчатые и покрытые светлыми волосками, его предплечья были почти такой же толщины, как бицепсы Тима.

– Берегитесь, дамы, – сказал Тим. Его рубашка прилипла к спине, но он заставил свой голос звучать небрежно, будто шоу его совсем не впечатлило. – Ну, а теперь, когда демонстрация талантов закончена, что скажете, если мы выпьем и разойдемся по домам?

Последовала напряженная пауза, потом Митчелл улыбнулся. Роберт последовал его примеру. Они вылезли из машины, при этом грузовик крякнул от облегчения, и встали на вершине холма.

Концепция Наяза Гарти – металлическое дерево, каждый лист которого символизировал убитого ребенка, – прежде казалась Тиму чересчур помпезной и безвкусно-абстрактной, но теперь он должен был признать, что скульптура находила в нем отклик. Каркас памятника был практически готов, его на две трети покрывали металлические листы. Деревянные леса скрывали скульптуру; памятник выныривал из них, странный и загадочный, как темная сущность, проглядывающая из-под ровных прямоугольников.

Половина цитаты была высечена на плоском краю внушительной глыбы: «И листья дерева были для».

Слева от памятника дремал огромный выключенный прожектор – такие дают сигнальный луч высотой в полтора километра и используются на кинопремьерах и продажах крутых машин. Тим едва мог различить маленький затвор на полом стволе дерева, по которому будет скользить луч прожектора, освещая его тысячами огоньков.

Тим вытащил из сумки три бутылки. Одну он протянул Митчеллу, другую Роберту, но тот покачал головой.

– Я не могу, – порылся в сумке и вытащил бутылку безалкогольного пива.

Митчелл зажег две сигареты, дал одну Роберту, и они курили, стоя бок о бок. В лице Митчелла, хоть и не таком суровом, как у Роберта, были проницательность и понимание, которых Тим раньше не замечал. Братья стояли рядом, но Митчелл стоял распрямив плечи, а Роберт слегка наклонился к нему со смутным намеком на уважение.

Роберт поднял свое безалкогольное пиво, и три бутылки торжественно звякнули.

– Светящееся дерево – это хорошо, но не решает дела, – заявил он. – Я тебе скажу, что такое хороший памятник. Когда на каждой ветке висит виновный, но так и не осужденный урод. Вот какой памятник мы должны поставить этим жертвам.

– И полить дерево кровью возмездия, – сказал Митчелл.

Он и его брат рассмеялись над дешевой поэтичностью этой фразы.

Близнецы, стоящие по обе стороны от Тима, вызывали у него приступ клаустрофобии не только из-за того, что были слишком большими и стояли чересчур близко; его дезориентировало их сходство. Митчелл сел прямо на грязь. Роберт и Тим последовали его примеру.

– Тяжело видеть, как скоты правят бал: ни укоров совести, ни сомнений, ни…

– Ответственности, – подхватил Митчелл.

– Да. Когда погибла сестра, я решил, что больше ни под кого не лягу, и вот теперь я стою, хотя и не за то, за что стоял раньше. Я для себя принял решение, и оно правильное. И знаете, что? Я ни секунды не буду мучиться из-за ублюдков, которых мы казним. Ни секунды, мать их. Парни вроде нас должны оставаться твердыми. Не поддаваться сучкам вроде Аненберг. – Роберт закинул голову назад и выпустил в небо струю дыма. Его куртка на локтях была покрыта пятнышками грязи. – Я теперь лучше понимаю, что нужно делать. Как будто мы застряли в этом… этом…

– …лабиринте, и мы будем в полном дерьме, если выберемся, или нас утопят в дерьме, если не выберемся.

– Говорят, что худшие циники – это разочаровавшиеся идеалисты, – сказал Тим.

Митчелл допил свое пиво и открыл еще одну бутылку:

– Ты думаешь, что мы циники?

– Я не знаю, кто вы.

Поднялся ветер, подхватывая россыпи красной пыли с земли, и леса застонали.

– Мы дождаться не могли, когда это начнется, – сказал Роберт. – Ожидание убивает. Ты узнаешь, что твою сестренку зверски убили, а потом…

– …увязаешь…

– …в никчемности и бездеятельности. Ждешь расследования, ждешь результатов экспертизы, ждешь первого судебного заседания, все ждешь и ждешь, – Роберт покачал головой.

– А теперь, – сказал Митчелл, – нам не надо больше ждать.

Тим молчал, размышляя над всем этим.

– Позволь нам в следующий раз сделать больше, – сказал Митчелл. – Мы справимся. Мы оправдаем твое доверие.

Тим подумал, что тактика запугивания с помощью телефонного справочника не возымела действия, поэтому они перешли к плану «Б»: пытаются снискать его расположение. Он ответил:

– Посмотрим.

– Мы тоже хотим участвовать в казни. Ты не можешь нам в этом отказать. Мы не позволим нам в этом отказывать. – Роберт смотрел Тиму в глаза. – Мы можем помочь тебе с делом Кинделла. Мы с Митчем можем навестить его до того, как проголосуем. Пересчитать ему ребра, сломать руки, отбить яйца. Мы выбьем из него любые ответы, какие захочешь.

– Мы должны вести себя с точностью до наоборот, – в голосе Тима зазвучал гнев. – Это не операция под девизом «Сделаем любой ценой». Казнь не должна быть поспешным и беззаконным актом. Да вы вообще не понимаете, в чем суть дела. И вы еще удивляетесь, что я не хочу допускать вас к операции.

К удивлению Тима, ни один из братьев на него не разозлился. Роберт ковырял землю палочкой:

– Ты прав. Просто случай с твоей маленькой дочкой, случай с Вирджинией… – его лицо исказила полуусмешка-полугримаса, – выбил нас из колеи. Это разбило мне сердце.

Слова Роберта были абсолютно искренними – в них не было и тени напора, который Тим ощущал до сих пор. Это сочувствие так сильно его поразило, что гнев тут же исчез, оставив только горе.

Лицо Роберта было каменным – то ли от гнева, то ли от затянувшегося, как рана, горя.

– Я видел ее фотографию по телевизору – ту, где она в костюме тыквы, который был ей слишком велик и все время спадал.

– Хэллоуин-2001. – Тим говорил так тихо, что его слова едва можно было различить. – Моя жена хотела сшить костюм сама, но у нее с этим плохо.

– Она была потрясающим ребенком, – сказал Роберт с почти агрессивной убежденностью.

Тим вдруг понял, что братья не просто оправдывали свое желание убивать, но что они восприняли дело Джинни как личное несчастье – так же, как воспринимали все дела Комитета. Тим не мог отрицать, что чувствовал к ним некую благодарность. Он наконец понял Дюмона, который говорил о них с ноткой симпатии. Они скорбели как животные, которым причинили боль. Может быть, они скорбели именно так, как Дюмон и Тим хотели бы скорбеть сами.