Изумруды, рубины, алмазы мудрости в необъятном песке бытия - Тимур Зульфикаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скучают, тоскуют они по царям… в век овец и феллахов…и братских пуль… и соседских смертельных родных автоматов…
А пьяные пули бьют в розы, и летят лепестки, и от пуль розы благоухают еще гуще… еще слаще… еще тревожней…
А поэты слаще поют при смерти…
Тогда поэт Тимофей Зульфикар устало прикрывает телом своим олененка и говорит стрелкам пьяным, как ширазские розы:
— Братья… стреляйте в меня… я уже жить устал и хочу уйти к отцу и матери и многим возлюбленным друзьям моим… там не убивают людей… там не стреляют в ягнят оленят…
Я хочу к Богу уйти, а Он не на земле, а в небесах…
И все дальше уходит Он от нас… когда мы убиваем друг друга…
Когда мы расстреливаем царские розы…
Зачем поэту — певцу роз — жить, когда расстреливают розы?..
Вначале мы убили царей… Теперь убиваем розы… а чт’о поэты — без царей и царских роз… песок…
Тогда они говорят:
— Поэт, а ты напиши поэму о расстрелянных царях и розах… Мы оставим тебя живым, чтобы ты написал и о нас в вечной поэме своей… Ты вечный, и мы станем вечными… Палачи и жертвы связаны вечно…
— Стреляйте в меня, но пощадите олененка… и девочку бабочку Фатю…
И я озираюсь, и я забываю о смерти…
…Фатя, Фатя, где ты? где ты?..
Тебя не тронули, не задели пули, девочка небесная?..
Поэт озирается, содрогается, но Фати нет нигде…
…Фатя, Фатя, где ты?..
…И вот уже горит дом Ахрора — художника родников и водопадов…
И все родники и водопады не помогут ему… и не потушат огонь гражданской войны…
И куст гранатовых царских роз, оборванный обобранный пьяными пулями, объемлют обволакивают поедают огонь и дым…
О Боже!..
Вослед за царями умирают, задыхаются расстрелянные царские розы…
А за розами — умирают поэты…
И я давно готов к смерти…
Но!..
Фатя, где ты?..
Я ищу тебя в дыму…
Но нет тебя нигде…
Я беру на руки олененка — у него ножки испуганные, безвольные, бьются треплются, как плетки, и бегу — нет — ухожу из горящего умирающего святого дворика-хавли…
Из разрушенного гнезда колыбели…
И жду блаженно удоволенно пуль в спину, но нет их…
И вдруг стайка бабочек-лимонниц летит навстречу мне…
…Фатя, Фатя… Это ты ушла… улетела… и вернулась стайкой бабочек в Колесе Сансары? А?..
О Боже!.. Фатя, где ты?.. И что мертвое Колесо Сансары рядом с пыльцой жизни твоей, девочка, бабочка трепетливая моя?..
…Я выхожу из горящего дома и там, на седом осле, сидит ворожит тысячелетний мудрец Ходжа Насреддин — тот, кто видел тысячи войн в странствиях своих…
И он говорит:
— И вот в Кремль пришел Горбачев на осиротевший русский трон… Смерть пришла в Кремль — и оттуда пошла по стране… как гражданская кровавая война…
И доселе ходит кровавыми волнами… и мы в них тонем…
И вот таких разрушенных горящих безвинных беспомощных, беззащитных гнезд — стало миллионы…
И будет больше…
И вот Убийца поджигатель страны, и вот Убийца поджигатель миллионов гнезд, и вот Убийца сокрушитель народов, и вот Убийца самой жизни, самого дыханья на земле — жив и ликует…
И лютые кровавые помощники, подручники, кромешники его живы и ликуют…
Доколе?..
Но мне жаль и их — обреченных…
О Боже!.. О Господь!..
Твои пути, Твои суды неведомы, бездонны… неисповедимы…
Не знают человеки Их…
И суд человечий запаздывает… когда? когда? когда?
И Суд Божий грядет… когда? когда?..
О Аллах — сколько видел я земных дорог и троп, но Твоей Дороги — я слепец — не знаю…
…И великий мудрец пыльный морщинистый, как Аральское высохшее море, зарыдал, как младенец…
И я зарыдал вместе с ним…
И я не знаю, не знаю, не знаю…
…Через двадцать лет я посетил родной Душанбе…
На том месте, где стоял дом Ахрора — нынче всемогущая глина и всепобедная трава, куда мы все вновь вернемся, если Господь не спасет нас…
Глина и трава — вот из чего составлены безбожники… да!..
И они уйдут, вернутся туда… да… да…
А я?..
О Боже!..
Но среди глин и травы куст гранатовых царских роз стоит, цветет, течет…
Царей уж нет, а царский куст цветет…
Но!..
Но это уже не куст царских роз, а дикий шиповник…
Так СССР стал РФ…
Так великий Советский Союз стал всеобделенной всеуниженной всеобворованной нищей Россией…
Так блаженная страна, где люди любили и знали друг друга, стала несметным, кишащим, нищим червивым базаром, торжищем-капищем-поганищем, где люди не знают друг друга и готовы продавать друг друга, готовы давить, убивать, ненавидеть братьев и сестер, отцов и матерей своих…
И это самое страшное зло на земле людей: восстанье сынов на отцов… восстанье детей…
…Я стою у куста одичавшего слезного шиповника, словно он раздирающими шипами до слез язвит, царапает душу мою…
И вдруг вновь стайка бабочек-лимонниц нежно летит, шелестит навстречу мне…
Обволакивает меня, окружает, ласкает, обвивает, затуманивает… напоминает…
Но что мне мертвое Колесо Сансары? но что мне все бабочки вселенной, когда я слышу шелестящий крылатый шепот лепет Фати Фати Фати…
…Дядя Тима… я люблю вас… больше папы и мамы…
…Фатя, Фатя…девочка в алом платье… в золотошвейной тюбетейке… в малиновых качающихся туфельках…
Девочка, раненая первой любовью… и гражданской войною…
Это ты ушла, улетела, и вернулась вновь стайкой бабочек в Колесе Сансары…
Да?..
Но как бездонно мало… мало… мало…
Как бездонно мало Колесо Сансары… рядом с человечьим дыханьем…
Но Фатя! Фатя!
Весенняя трепетливая возлетающая упадающая алмазная бабочка бабочка бабочка человечья…
Где ты?..
Где твой однодневный, но вековечный, неизъяснимый, неупиваемый, вечномедовый, вечнопыльцовый, вечнолюбовный полет?..
Ах, Фатя! Небесная бабочка жемчужная! Паутинка! Былинка, пылинка полевая! Духовитая тропинка… Алмазная слезинка…
Журавлиное пуховое перышко летящее кочующее в весенних ветрах, в лазоревых небесах…
Летящее и на землю не упадающее…
Фатя!
Где ты?
Ужели?
На земле?
Тебя?
Я больше?
Не увижу?..
А только в небе наша Вечная встреча…
1990 — 11 апреля 2010
Чаша золотистая… Чаша колосистая…
…Если только можно, Авве Отче,
Чашу эту мимо пронести…
Пастернак…Что ждет нас впереди — могилушка земная
Иль домик у реки — на самом краю рая?..
Z…Я устал от русских наших бескрайних бед…
И ноздри, глаза, уши и душа моя наполнены дымом несметных пожарищ…
И уже близок последний пожар Всея Руси Тысячелетней…
Уже… при дверях огнь пожирающий стоит…
И вот я приехал на Кипр, чтобы очарованно бесшумно анонимно упокоиться умереть в одном из древлих блаженных виноградных монастырей…
Но!.. Вот она!..
…Младая полунагая мать — девочка сама еще — с коляской бредет плывет по кипрской приморской летней пустынной от полуденной жары аллее аллее мандариновой апельсиновой…
О Боже!..
Новорожденный молочный агнец спит сладко разметавшись безвинно раздольно ангельски от жары сладко млея прея улыбаясь…
А она глядит на меня талыми васильковыми русскими забытыми глазами — на Кипре нынче много русских да и в иных странах много русских беженцев несчастных…
А она в одном купальнике золотистом почти нагом обнаженном призрачном, чрез который как туманная косточка в перезрелом златом персике иль винограде сквозит загорелая сокровенность телесность курчавость ее… подстриженный ухоженный лакомый газон лужайка тайная родник жизни вечнопульсирующий, лоно несметное, из которого исходят все человеки, и куда яро устремляются спелые мужи, как бабочки на сладкий огнь…
О Боже…
Где-то она загорает плещется нагая, а я не знаю…
И русские захожие детские невинные очи очи ее тало текут как у всех младых кормилиц матерей рожениц недавних
И губы напоенные избыточные и груди едва не разрывают едва не раздвигают едва не разрушают тугой купальник
И груди пылают пирамидально округло и соски кишащие чешутся от губ сосунка сиреневые питающие рвутся томятся напоены чрез воздымающийся купальник
И груди готовы кормить истекать исходить млеком родильным первозданным
О Боже… чудится мне, что я младенец сосущий у сосков моей матери…
Я гляжу на нее, тоскую, тлею, наливаюсь… плоть моя становится вином бродильным…
Тело грешников — вино дурманное… и душа грешников дурманная…
А меж грудей ее, меж двух горячих песчаных верблюжьих барханов, меж двух русских снежных ледяных холмов живодышащих холомов — золотой крестик колышется, колеблется, живет, воздымается… разве может он закрыть укротить бушующую плоть ее…
