Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин

— Я могу спасти тебя. Ты готов мне служить?

Кукер кивнул.

— Хорошо, — сказал Ахилл. — Но я не могу принять твое согласие в этих обстоятельствах — оно будет недействительно. Оно должно быть свободным. Мы встретимся позже, когда тебе перестанет угрожать смерть. Ты сможешь согласиться, но сможешь и отказать. Это важно. А сейчас я на время заменю твою волю своей. Помни, что отныне твоя жизнь — мой подарок.

Мезозойские джунгли исчезли так быстро, что моя голова даже не успела закружиться. Время вернулось к обычной скорости, и я вновь ощутил тело Кукера.

Дальнейшее заняло всего пару секунд. Мышцы Кукера чудовищным образом напряглись. Он подбросил себя вверх — и одновременно высвободил стопу, поставив её на пол так, что появилась точка опоры.

Рудель на секунду потерял равновесие, и этого оказалось достаточно: Кукер захватил соперника, перегнул через себя и борцовским приёмом уронил на пол.

По камере прошёл вздох восторга и ужаса.

Рудель не просто упал. Он повалился на ногу Кукера, упёртую коленом в пол. Из её икры косо торчала шпора — и она вошла Руделю в спину. Я почувствовал, как по мозгу Кукера прошла волна сладострастия, посланная имплантом.

Вот, значит, что чувствует петух, протыкая соперника своим живым оружием. То же ощущает и фема-заточница, убивая своим цугундером…

Страшное, противоестественное, запретное наслаждение.

Особенно для фемы, потому что это прямо какое-то выворачивание женской природы наизнанку[7]. Я предпочёл бы вообще не знать, как это бывает — но теперь я знал.

Всё было кончено. Рудель хрипел и дёргался на полу, прижимая ногу Кукера к полу своим весом.

— Сявки, сняли мясо с ноги, — велел Кукер.

Несколько уголовников кинулись исполнять приказание петуха.

— Только шпору не погните, чепушилы.

Сначала поднимите… Вот так.

Высвободившись из-под поверженного противника, Кукер увидел бледного Сеню Пызырыкского и поманил его пальцем.

Сеня встал — и, глядя на Кукера как кролик на удава, пошёл к нему. Дойти он не успел. Когда до Кукера оставалось два или три шага, петух подпрыгнул, сделал в воздухе фляк и махнул ногой возле Сениного лица.

Сначала я подумал, что он просто пугает преторианца. Но через секунду на шее Сени появилась тоненькая красная полоска. Он схватился руками за горло, покачнулся и повалился на пол.

— Одним кумососом меньше, — флегматично сказал Кукер.

Хата оглушённо молчала.

Кукер залез на петушатник, снял шпоры, спрятал их за иконой и замер в полулотосе, приняв свой обычный образ деревянного петуха из Чжуан-Цзы.

Сеня был уже мёртв. А Рудель ещё жил. Его перевернули, положили на пол и принялись раздевать, чтобы перевязать — среди заключённых был лагерный лепила, крутивший срок за торговлю опиатами. Прошла пара минут, и один из блатных охнул:

— Братва, да это же фема…

— Точно, фема.

— Фема? — спросил Кукер. — То есть она что, вмокрую нас развела?

— Нет, Кукер, — ответил лепила. — Не совсем вмокрую. Я проверил, шпоры у неё по науке стоят. Но разъёмы вживили недавно, ещё воспаление не прошло. Всё как у петуха, только на одно гнездо больше. Сделано по уму, но не у нас.

— Погоди-ка… А колы на ней есть?

Братва засуетилась, проверяя. Фема была ещё жива — когда её переворачивали, она стонала.

— Есть, — сообщили через минуту снизу. — На спине — мохнатка-серафим.

— Сколько крыльев? — спросил Кукер.

— Шесть… Нет, семь. Седьмое маленькое и зелёное.

Кукер поджал губы.

— Понятно. А на брюхе?

— На животе женская голова, — ответил лепила. — Портрет Варвары Цугундер. Всё как на обычных куриных колах, но Варвара почему-то с тремя рогами.

Рот Кукера растянулся в холодную усмешку.

— Варька Цугундер на животе? С тремя рогами? Ну ясно тогда. Это елдыга. Дашка Троедыркина. Помните, маляву присылала? Что срежет последний метастаз патриархии?

— Помним, — отозвались голоса. — Конечно помним, Кукер.

— Вот она через колючку и перелезла. Чтобы лично срезать. Поэтому три шпоры у неё.

— Кумчасть? — спросил один блатной.

— Без кумчасти такое не провернуть, — ответил другой. — Уж это как в рот дать. Тут повыше кумчасти бери.

— Или пониже, — пробормотал Кукер.

Он надолго задумался — и тягостная морщина перерезала его лоб.

— Для кумы сложновато, — сказал он наконец. — Здесь другое что-то. Мутилово непонятное. Тёмное и глубокое. Кумчасть, ясное дело, в курсе. Но не в ней дело. Без серьёзной отмашки такое не организовать. Это из-под Лондона сквозняк дует. Баночные заказали.

— Дашка крутая, — вздохнул браток.

— Крутая, — согласился другой, разглядывая поверженную Дарью. — Но кура — кура и есть. Мавава глупая. Прямо в щи прыгнула.

— Она жива ещё? — спросил Кукер.

— Жива, — отозвался лепила. — Но помереть может в любой момент. Крови много вытекло.

— Тогда знаешь что… Давай один её клык из ноги вынем и в спину вставим. Точно в дырку.

— Сделать можно, — сказала лепила. — А потом?

— А потом стучим в дверь и требуем, чтоб её закрыли от нас по безопасности, потому что на людей бросается с оружием. Скажем конвою, это она Сеню-преторианца порешила. А Сеня её подранил, когда защищался. Все камеры у нас глиной замазаны, поэтому запись кумчасть не увидит. Рубаху только ей задери, чтобы видно было, что фема. Пусть в медчасти помирает. Кумчасть замучается на нас стрелки переводить. Фема на мужской зоне — их проблема по-любому. Пусть теперь думают, как выкрутиться. Они эти щи заварили, пусть и расхлёбывают.

— Мудро, — подтвердили внизу. Лепила взялся за работу.

— Косу, значит, сбрила для такого дела, — сказал кто-то из братвы. — Даже знай мы, как она выглядит, не узнали бы. Круто она петухом прикинулась…

— И базар какой ровный, — согласился другой голос. — Я в каждое слово поверил. Никогда такого не было.

— Теперь было, — сказал Кукер.

— Ты её как петуха развалил, Кукер. По всем правилам. Значит, её имя твое. Так что по понятиям ты теперь Кукер Рудель. Всем петухам малявы разошлём.

— Мне и без неё имен хватает, — улыбнулся Кукер. — Но это сгодится. К колам на булке подойдёт. Скорей куму зовите, пока гостья живая. Пусть в медчасть несут. И преторианца заодно сплавим. Примета такая есть: жмур в хате — к уголовному делопроизводству.

Лежащая в кровавой луже фема приподняла