Мои путешествия - Федор Конюхов

2 мая 1991 года

39°10’ ю.ш., 108°27’ в.д.

В конце 70-х я работал художником-оформителем на заводе в Находке. Художников нас было двое — я и Иван. Зачем художники на заводе? Чтобы писать плакаты и лозунги: «Пятилетку — досрочно», «Завтра будем работать лучше, чем сегодня», «Наш труд — Родине», «Мой завод — моя гордость».

Мы, конечно, понимали, что наши лозунги рабочим до фени — все это нужно парторгу. В каждом обществе есть свои трутни, вот они и стараются, чтобы все стены завода были завешаны нашим художеством. Как все замалевали, так ему от горкома грамота. Это значит, что в скором будущем из заводской парторганизации его переведут в горком партии инструктором. А это уже большой человек.

На заводе была у нас мастерская, в ней завелось много мышей. Они, правда, жили не только в нашей мастерской, а по всему заводу. А в столовой — там только крысы, мышам там делать нечего. Чтобы наши краски и наш обед были в целости и сохранности (мы в столовую не ходили, а брали из дома кое-какую еду), Иван где-то достал парочку хомячков. Как только хомячки стали жить в подполье мастерской, мышей будто корова языком слизала.

Но пришла пора отпусков. Я, как всегда, ушел в плавание на яхте на Чукотку, а Иван уехал в Белоруссию к родителям. Мастерскую закрыли на ключ, но для хомячков оставили еду — и зерна, и хлеба. Отпуска у нас были удлиненные, потому что мы целый год ходили в народную дружину — ловили хулиганов. Или, чтобы было больше дней причислено к отпуску, дежурили в пожарке на случай пожара. И таким образом получалось дней на 10–15 больше обычного.

После отпусков вернулись, открыли двери мастерской, а там ужас: не два хомячка, а целая стая. Пока мы отдыхали, они размножались. Их стало уже десятка два. И той пищи, что мы им оставили, конечно, не хватило. Хомячки погрызли все тюбики с красками, все кисти, холсты и даже нашу рабочую одежду. И ботинки все сгрызли, оставили только подошву и медные гвозди. Оказалось, резину они не едят. И началась наша жизнь среди этих милых с виду животных. Они стали приносить нам столько хлопот и вреда, что мыши по сравнению с ними — ничто.

Но и тут Иван проявил смекалку: поселил в мастерской кошку Мурку. Она всех хомячков извела и даже на нас стала бросаться. Уходя на ночь домой, мы ее закрывали, и она одичала совсем. Однажды к нам зашел Геннадий, мастер бетономешалки. Она бросилась на него, и Генка, недолго думая, убил ее.

И снова со всего завода поползли к нам мыши. Я посмотрел на все это — на мышей, на парторга, на проклятый завод — и ушел работать матросом-добытчиком на рыболовный траулер.

3 мая 1991 года

39°17’ ю.ш., 110°12’ в.д.

03:00. Небо затянуло тучами. День унылый, снова начал лить дождь. Сижу, чищу свою пушку-ружье. От морской воды и воздуха оно все покрылось ржавчиной. У меня даже в детстве оружие в таком состоянии не было — я регулярно протирал его тряпкой с керосином. А оружие у меня было, сколько я себя помню. И пистолеты, и винтовки-трехлинейки, и даже пулемет с лентами. Попал ко мне этот пулемет, когда на хуторе Петровка, в трех километрах от нашей деревни, жил дед Сава, почтальон. Все знали, что у Савы на чердаке дома стоит пулемет. Но никто не придавал этому значения, все считали, если хозяин держит вещь, значит, для чего-то нужна.

Но появился новый участковый милиционер — нашего старого разбил паралич, он уже не мог наводить порядок на своем участке, а рыбаки часто дрались. Новый участковый, Иннокентий, суетливый был мужик — все ему надо было что-то выискивать, заглядывать везде, по службе и просто без всякой причины. Поговаривали, что он и к женам рыбаков похаживал, когда те на путине. У них и дознался милиционер про дедов пулемет. И как только дед Сава приедет на своей лошади к нам за почтой, Иннокентий тут как тут. Требует, чтобы дед привез свое незаконное оружие и сдал ему под расписку.

Дед все время прикидывался глухим, не понимающим, что хочет от него этот человек в милицейской форме. Тогда участковый ему пригрозил, что сам приедет и заберет не только пулемет, но и «еще кое-что». А этим «кое-что» был самогонный аппарат, на котором дед гнал самогонку и продавал ее нашим рыбакам. На зарплату почтальона он прожить не мог, на нее можно было только купить для лошади овса, не больше.

Так что дед испугался не столько за пулемет, сколько за своего кормильца. Пулемет пригодится ли — еще неизвестно. А вот аппарат заработок давал, хоть и небольшой. Понял дед, что от назойливого милиционера ему не отвертеться, и сбросил пулемет в заброшенный колодец. Хуторские пацаны это видели и рассказали мне. Я тут же собрал команду, взяли веревку, крюки и айда к тому колодцу.

В степи воды мало, чтобы добраться до нее, приходится копать глубокие колодцы. И этот колодец, как все остальные, был глубоченный. Окружили мы эту дыру в земле, стоим и ахаем — никто не решается спуститься. Друг друга подзадориваем и подталкиваем. Тут все начали наседать на меня: раз ты, Федька, наш капитан, значит, тебе и лезть. Мне льстило, что я капитан, но, как и всех, пугала колодезная глубина. Однако подумал, что пацаны могут разболтать в школе, что я струсил.

Обмотался веревкой, как паук паутиной, наказал пацанам, чтобы они потихоньку меня спускали, и полез в колодец. Стенки его уже обвалились и покрылись плесенью, запах гнили шел изнутри. Добрался я до затхлой жижи, пристроился на небольшом выступе и начал шарить палкой с крюком. Долго искал, наконец нащупал и подцепил. Так и есть: новенький, еще незаржавевший пулемет! Дед молодец! Прежде чем сбросить в колодец, хорошенько смазал пулемет солидолом.

Пацаны вытащили и меня, и пулемет. Тайком, огородами притащили к нам домой и спрятали в крольчатнике. У нас кролики жили в яме, сверху укрытой толем. В яму к кроликам залазили только мы со старшим братом Виктором. Но я не опасался, что он выдаст родителям нашу тайну. Главное, чтобы сестра Нина и младший брат Павлик не узнали — те сразу расскажут.

Но недолго мы прятали пулемет — мы его обменяли на старый трофейный немецкий велосипед. Да и ни к чему он нам был. Из него не постреляешь так запросто, как из винтовки или пистолета. Для этого надо было тащить его на берег моря, а пулемет большой и тяжелый.

В послевоенное время у нас, пацанов, не было недостатка в оружии. Его можно было найти где угодно, если постараться. Почти что у каждого мало-мальски уважаемого хлопца был или маузер, или автомат ППШ.

А однажды мы с Виктором нашли на старом аэродроме авиационную бомбу. Она валялась в кустах репейника. Ее, видимо, забыли, когда эвакуировали аэродром.

Бомбу мы притащили домой. Она большая была — вполовину нашего роста и тяжелая. Волокли ее по полю, по пахоте, а уже возле деревни погрузили на тележку, на которой отец возил молоть на мельницу зерно. Сверху накрыли травой, будто везем корм для кроликов. Дома спрятали в винограднике, и там бы она лежала долго, если бы не наш сосед дядя Степа. Он был инвалид — левой руки не было. Старики поговаривали, что это он сам себе сделал, чтобы не брали на войну.

По своей инвалидности он сторожил колхозную контору. А что ее сторожить, кому она нужна? Там же не было ничего, один только двухтумбовый стол, закрытый красным сукном. Да графин с водой, да деревянные лавки вдоль стены, чтобы было где рыбакам сидеть, пока председатель колхоза их поучает, как надо ловить рыбу.

Фамилия председателя была Гаврилов, а имя-отчество Гаврил Гаврилович. Все его за глаза, конечно, звали Гав-гав. А при нем только по имени-отчеству — как-никак председатель! Гаврил Гаврилович ни на кого голос не повышал. Не то чтобы он рыбаков уважал, но знал: накричи он на Ильку Шевелева за то, что пьяный пришел на собрание, так дядя Ильюша выругается, сплюнет и уйдет домой. Или пойдет в «будь ты проклят» — в магазин, где косая Дуська вином в разлив торгует. Председатель ничем не мог наказать рыбака. Выгнать из колхоза? Так кто ж будет работать? Молодежь в райцентр или в город бежит — куда угодно, лишь бы не остаться в колхозе. Потому что наша деревня по районным меркам числилась как неперспективная. Из-за этого и новые баркасы не приходили. Рыбаки сами ремонтировали свои гнилые посудины, чтобы хоть как-то путину отработать. Были бы в колхозе новые сети, так можно было бы ими поощрять лучших. А сетей тоже уже не распределяют который год. Склад, где раньше хранился инвентарь, пустой.

Меня несколько раз в контору на эти собрания брал отец. Я видел важность нашего председателя, когда он начинал говорить о том, что стране нужна рыба! Без нее мы не построим коммунизм. И тогда мне казалось, что никто не ловит рыбу, только все едят. А строительство коммунизма зависит от наших рыбаков, которые вот тут сидят и слушают грамотную речь председателя со значком «Ударник социалистического труда» на левом лацкане костюма.