Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова

– Да что ж это такое делается... – не сдержавшись, сквозь зубы выдавил он, приваливаясь к стене.

Женщина наклонила голову набок, прищурила и без того узкие глаза.

– Добрый вечер, – насмешливо протянула она. – Кто же так гостей встречает, Денис Иванович? Я тебя, волшебник мой, уже час жду, не меньше. Соскучилась по тебе, представляешь?

Она шагнула и теперь стояла очень близко, подняв к нему широкое лицо, на котором выделялись, манили к себе чувственные красные губы. Она всегда красила только губы, и от этого глаза ее казались еще меньше.

– Я... я не могу сегодня... не хочу... – пробормотал совершенно выбитый из колеи Крапивин, ощущая, как с левой стороны на затылке начинает болеть – головная боль всегда приходила оттуда. – Мария, мы с тобой уже говорили об этом!

– А ты меня Машенькой обещал называть, – притворно капризным голосом возразила Томша. – Пойдем к тебе, поговорим. Я тебе массаж сделаю, чай заварю... У тебя вон какое лицо уставшее, бледное.

«Есть тоскливое одиночество с привкусом дешевого остывшего чая из пакетика, но ведь вам оно не нужно, верно? У вас оно уже имеется», – вспомнил Крапивин, и остатки сил сконцентрировались в нем в сильную мужскую злость.

– Я не хочу чая, – сказал он, глядя в темные припухшие глаза. – И массажа твоего не хочу. Ты меня слышишь? Понимаешь? Мария, прошу тебя, не приходи ко мне больше. У нас с тобой ничего не будет, все закончилось!

Вместо того, чтобы обидеться, она рассмеялась. Негромко, дразняще.

– Что же у нас закончилось, волшебник мой? – спросила она, проведя рукой по лацкану его пальто. Из-за этого кошачьего мягкого прикосновения ему захотелось отшатнуться от нее так же, как от сумасшедшего старика. – Разве у нас с тобой что-то начиналось?

Она снова засмеялась и вызвала лифт; двери открылись сразу же, и Томша уехала.

Оставшись один, Крапивин достал из портфеля ключи, вошел в квартиру. Голова болела уже сильно, нужно было немедленно лечь, и он прошел, не разуваясь, в ванную, включил приглушенный свет крошечных зеленых светильников, первый раз в жизни поблагодарив за него декоратора, вымыл руки и ополоснул лицо ледяной водой. Боль заострилась, собралась в одном месте. «Лечь, скорее лечь».

Он поднял голову и увидел в полумраке свое отражение – белую, беззвучно хохочущую маску. Отражение в зеркале смеялось, скалило безупречные зубы, подмигивало ему. Крапивин в ответ судорожно дернул правым глазом и вышел из ванной, посмеиваясь.

Вопреки опасениям Бабкина, никто не поджидал их возле дома, когда они вернулись в квартиру Макара после похорон. Остаток дня Сергей занимался тем, что изучал биографию старшего Чешкина, а Илюшин валялся на диване, время от времени задавая самому себе вопросы и бесконечно рисуя на альбомных листах пляшущих человечков, переплетенных между собой нитями, веревками и канатами. Другого человека на месте Сергея поведение Илюшина могло бы раздражать – другого, но не его: Бабкин неоднократно видел, как из ерунды, из несуразных кривых картинок, в которые Илюшин, казалось, погружался полностью, вырастали идеи, оказывавшиеся на удивление близкими к истине. Или самой истиной.

– Нам нужна жизнь Владислава Захаровича, – сказал Макар напарнику перед тем, как начать работу. – И все возможные точки пересечения его с Владимиром Качковым.

– Ты подозреваешь...

– Нет. Я просто хочу проверить лежащую на поверхности идею о том, что два человека, каждому из которых было за что мстить Силотскому, объединились. Скажу сразу, что мне эта идея не очень нравится, и я сомневаюсь в том, что она найдет подтверждение. Но проверить нужно.

– Почему сомневаешься?

– Именно из-за ее очевидности, – непонятно ответил Макар и свалился на диван, уставясь в потолок.

Бабкин работал добросовестно, к тому же он был один, поэтому у него ушел весь конец дня и первая половина следующего на то, чтобы собрать информацию о старом Чешкине, а заодно о его внучке. Им никто не мешал. Сергей несколько раз осторожно осматривал из окна двор, но машины были те же, что и всегда, и никто не сидел на скамеечке, поглядывая на двадцать пятый этаж, никто не появлялся с биноклем в окнах дома напротив.

– Если наблюдение ведется, то очень профессиональное – такое, которое нам с тобой не под силу отследить, – сердито сообщил он. – Мне это все очень не нравится. По почерку нападения на тебя и Машу похоже, что работали дилетанты, которым требовалось лишь запугать нас, хотя они и подошли к своей задаче изобретательно в твоем случае. Но сейчас их не видно.

– Черт с ними! – отозвался Илюшин сонным голосом. – Забудь о них, занимайся Чешкиными.

– Я ими уже отзанимался, – проворчал Сергей. – Все, что мог найти, нашел.

С Илюшина мигом слетела сонливость, он уселся на диване, выжидательно наклонился вперед.

– Рассказывай.

Когда-то Владислав Захарович закончил физфак Харьковского университета и сам себя считал человеком, подающим большие надежды. Поступив в аспирантуру, между делом он написал диссертацию и показал ее своему научному руководителю, совершенно убежденный в том, что отзыв будет одобрительный, а возможно, и сдержанно-восторженный. Прочитав диссертацию, научный руководитель вызвал к себе Чешкина, и, недовольно оглядев его долговязую фигуру, констатировал:

– Диссертация есть, защищать ее некому.

– Что вы имеете в виду, Сергей Анатольевич?

Сергей Анатольевич объяснил, что на данный момент он видит перед собой Славку Чешкина, совершено несерьезного аспиранта, бесконечно отирающегося по курилкам института, талантливо рисующего стенгазеты и рассказывающего запрещенные анекдоты.

– Где? – спросил научный руководитель, похлопывая по рукописи, – Где труд, стоявший за этим твоим... опусом, а? Я его не видел. И никто не видел. Как ты ухитрился написать диссертацию за шесть месяцев, когда люди на это годы тратят? Ты, Слава, мотылек! Щелкопер! Серьезный ученый, прости, из тебя никогда не получится, а защитить вот это, – он снова хлопнул по рукописи, словно прибивая ее к столу, – тебе попросту не дадут.

В выражениях Сергей Анатольевич не стеснялся. Что руководило им – зависть ли к молодому аспиранту, у которого все получалось на порядок легче, чем у него самого, или же что-то другое... Сам Чешкин после не мог дать себе ответа на этот вопрос. Диссертация по ион-фононному взаимодействию, новой и очень перспективной теме, была защищена спустя три года – однако не им, а другим аспирантом Сергея Анатольевича, тихим незаметным юношей с девичьим стыдливым румянцем.

Впрочем, это Чешкина уже не интересовало. После разговора с научным руководителем «щелкопер» и «мотылек» попал в больницу с открывшей на нервной почве язвой желудка и провел там почти полтора месяца. Выйдя из больницы, он больше ни словом не обмолвился о своей диссертации, закончил аспирантуру, женился и, к недоумению Сергея Анатольевича, никогда не принимавшего мальчишку всерьез, был приглашен работать в институт монокристаллов, на кафедру лазерной физики.

Работа увлекла его необычайно. Через два года он все-таки защитил диссертацию – с блеском, под одобрительный шепоток комиссии, но тема ее была очень далека от прежней. Слава Чешкин теперь занимался водорастворимыми кристаллами и посвятил исследованиям следующие двадцать пять лет своей жизни.

Вопреки прогнозам бывшего научного руководителя, он оказался хорошим ученым. А потому, когда его шеф получил кафедру в Москве, а вместе с ней и возможность перетащить с собой в столицу пятерых человек, Чешкин стал одним из них.

Жизнь его полностью протекала в науке, хотя Владислав Захарович был далек от карикатурного образа рассеянного ученого, забывающего очки на собственном носу и спрашивающего у жены адрес дома, в котором он проживает. Он обладал быстрым ясным умом, к тому же природа наградила его удачным сочетанием интуиции с аналитическими способностями. В отличие от многих коллег, интересы его не ограничивались узкой научной деятельностью, Чешкин много читал, собрал неплохую библиотеку, внимательно следил за научными исследованиями в остальном мире, самостоятельно изучал языки, понемногу читая на английском, французском и немецком.

Смерть жены от болезни стала для него тяжелым горем, которое он заглушал работой. Однако в девяностом году институт начал разваливаться, кафедра хирела, шеф уехал на постоянное проживание в Израиль, и работа фактически встала. Устав от безденежья, разочаровавшись не столько в своей науке, сколько в себе, не в силах продолжать исследования, на которые была потрачена вся жизнь, Владислав Захарович ушел из института «в никуда».

Вокруг него сновали бывшие аспиранты и сотрудники, подавшиеся кто в бизнес, кто в науку, смешанную с бизнесом, что оказалось еще выгоднее... Чешкину неоднократно предлагали заниматься тем же самым, но он ощущал брезгливость и каждый раз отказывался. Деньги, отложенные на черный день, быстро заканчивались, и если сам Владислав Захарович согласился бы вести жизнь аскета, то для своих внуков он такой участи не желал.