Свободный торговец - Финн Сэборг

— Как мне быть, господин Ельберг, я пока не хочу сдаваться, но мне страшно, мне так страшно за свое будущее.

— А вы не пробовали обсудить положение с женой? — спрашивает Ельберг.

Нет, в том-то и дело, что этого лавочник не пробовал. С Ельбергом он может говорить о своих затруднениях, ничего не тая, а с женой не может, потому он и звонит.

— Главное — постарайтесь не падать духом, — говорит Ельберг, — увидите, какой-нибудь выход непременно найдется.

Лавочник не спрашивает, какой же это выход, он, разумеется, прекрасно понимает, что Ельберг не может ничем помочь, выслушает — и на том спасибо. И Ельберг продолжает его слушать, изредка вставляя короткие замечания, и одновременно пытается как можно деликатнее подвести беседу к концу, чтобы и другие могли дозвониться. Это непросто, но мало-помалу до лавочника доходит, что время его истекло, он просит прощения за затянувшийся разговор, благодарит Ельберга за его долготерпение и спрашивает, можно ли еще когда-нибудь позвонить.

— Ради бога, — говорит Ельберг, — можете звонить, сколько вам угодно.

И не успевает он положить трубку, как снова приходится ее снимать, чтобы опять выслушивать излияния несчастного человека. Эта работа выматывает все нервы, и он бы, конечно, долго не выдержал, если бы она так хорошо не оплачивалась.

У лавочника почва уходит из-под ног, поэтому он и позвонил Ельбергу. Скоро нужно платить по векселю, а он не представляет себе, откуда он возьмет деньги. В кассу магазина деньги поступают каждый день, но они ведь все время и расходуются, надо же платить и за квартиру, и за электричество, и налог с оборота, и еще разные взносы и сборы и, кроме того, постоянно закупать новые товары. Без товаров магазин не магазин, необходимо иметь достаточный выбор, иначе покупатели разбегутся. В кассу, по существу, возвращаются те деньги, которые были истрачены вперед, и никакого излишка на оплату векселя, грозной тучей нависшего над его головой, не остается. А тут еще банк: время от времени они уведомляют его по телефону, что его кредит опять превышен, а он говорит, что весьма сожалеет, это просто его недосмотр и он немедленно наведет порядок. И приходится пускать на это деньги, предназначавшиеся другим кредиторам, в надежде, что он сумеет как-нибудь заговорить им зубы, пока в кассе не появятся новые деньги. Нужно иметь железные нервы, чтобы вести торговлю подобным образом, а у него нервы уже не железные. Когда-то он был молодым оптимистом, копил деньги, видя перед собой ясную цель, и действительно открыл собственное дело. Из него вышел умелый торговец, магазин креп и набирал силу, успехи превзошли его ожидания, и будущее рисовалось ему в радужном свете.

Сейчас его магазин по-прежнему существует, но сколько он просуществует, неизвестно. Сейчас наступил период застоя, это все говорят, как будто у людей деньги перевелись. И не он один это почувствовал, в супермаркете это тоже наверняка чувствуется, но разница в том, что у них достаточно средств, чтобы безбедно дожить до лучших времен, а у лавочника средств не хватает, ему скоро платить по векселю, и спасти его может лишь чудо. Но он не верит в чудеса, он вообще теперь мало во что верит, он уже пожилой человек, и жизнь его трещит по всем швам.

В это время дня самое затишье, покупателей нет и лавочник может в полном одиночестве услаждать свой слух «Старой мельницей» и прочими песенками, он уже выучил их наизусть, они давно набили оскомину, но он не хочет выключать магнитофон, пусть крутится: вдруг все-таки зайдет покупатель, музыка поднимет ему настроение — глядишь, он купит чуточку больше, чем собирался. Самому лавочнику эта музыка настроения не поднимает, скорее, наоборот, она его, чем дальше, тем больше, приводит в подавленное состояние, эти мелодии всегда будут у него ассоциироваться с векселями, банками и неоплаченными счетами.

Лавочник жалеет, что позвонил Ельбергу. Пустая затея, на что он рассчитывал? Надеялся, что Ельберг предложит расплатиться за него по векселю или дать ему денег взаймы? Да нет, конечно, ничего такого он не ожидал, просто есть предел человеческой выдержке: когда наваливается столько неприятностей, невозможно нести их бремя одному, необходимо поделиться с другим человеком, а у лавочника никого, кроме Ельберга, нет. Правда, он обещал жене, что они будут вместе обсуждать дела, но, к сожалению, разговаривать с собственной женой не так-то легко, к тому же между ними наступило странное охлаждение с тех пор, как он отказался от ее помощи в магазине. Гораздо легче открыться Ельбергу, и ведь Ельберг, надо сказать, отнесся к нему с сочувствием и пониманием, как и в тот раз, когда он говорил с ним из радиостудии; помочь он, естественно, ничем не может, он может лишь выслушать его, но и это немало. Некоторое время тому назад лавочник ходил на прием к врачу, так тот ему только таблетки выписал, даже не выслушал его толком, врачам ведь тоже надо жить, а если часами сидеть слушать жалобы пациентов, на это не проживешь. Когда-то, желая облегчить душу, люди шли к священнику, но теперь и священникам, наверно, некогда вести такие разговоры, впрочем, лавочник совсем не ходит в церковь, не знает даже имени приходского священника, и он бы выглядел более чем странно, заявись он вдруг к совершенно незнакомому духовному лицу да начни морочить ему голову своими передрягами. Трудно нынче найти человека, с которым можно поговорить о своих бедах, а потребность в таком собеседнике есть, и поэтому очень ценно, что одна из крупных утренних газет предоставляет людям возможность выговориться ежедневно с двенадцати до двух часов.

В дополнение ко всем прочим расстройствам до лавочника дошли слухи о том, что супермаркет будет расширяться, и это его окончательно добило. Пока неизвестно, верно ли это, но он воспринял неприятное сообщение как новую, еще более серьезную угрозу своему существованию, словно он лицом к лицу столкнулся с силой, которая неминуемо задушит его. Нужно срочно выяснить, насколько достоверны эти слухи, и однажды вечером, закрыв магазин, он отправляется на разведку, хочет попробовать что-либо разнюхать, но его поход кончается неудачно. Когда он огибает здание супермаркета, пытаясь обнаружить какие-либо признаки предстоящей перестройки, его останавливают двое мужчин в форменной одежде и с овчаркой на поводке. Вид у всех троих злобный, того и гляди укусят, и один спрашивает лавочника, что он тут высматривает.

— Я просто хожу гуляю, — отвечает лавочник, — а что, разве это запрещено?