Красный терминатор. Дорога как судьба - Михаил Логинов

— Любой с перрона может рожу к стеклу прислонить и увидеть, кто это там в тамбуре отдыхает. Также они могут и через тот тамбур войти, чтоб пройтись по вагону, по полкам глазами пошарить. А отсюда я любого ненужного первым угляжу.

Федор показал на дверь, разделяющую их закуток и вагон. Стекло, когда-то украшавшее верхнюю половину этой двери, отсутствовало, зато на его месте присутствовал лист плотного картона, в котором ножами было понаделано дыр, что в добром решете. «За что спасибо озорникам», — подумал Назаров, наблюдая сквозь эти дырки за происходящим в вагоне. Ничего тревожного пока не совершалось. Даже по проходу никто не ходил. Кому надо было, уже давно вошли и вышли, дышавшие свежим воздухом и перекуривавшие вернулись к багажу, за которым, как известно, глаз да глаз нужен, любители догонять уходящие поезда еще ждали своего часа, бродили где-то.

Ага, вот кто-то заходит с улицы в вагон. Кто же это? А, баба со свертком в руках. Не повод для тревоги.

— Федор Иванович, — почему-то шепотом заговорил боец Раков, — а нужник наш ключик отопрет?

— Никанор Матвеевич убеждал — ко всем дверям подходит. Так, может, не закрыто? Подергай ручку.

— Подергаю. Я ж не к тому, Федор Иванович, что нужда одолевает, а к тому, что в нужнике по крайности спасемся. В смысле — отсидимся. Ежели какая сволочь на тамбур глядеть попрется.

— Молодец, Марсель Прохорович, о деле думаешь. Только у меня план отступления иной. Закрытый ватерклозет может кого угодно насторожить. Мы для верности опять сойдем на насыпь, там и переждем. Разве ты не приметил, что я дверь на улицу не запер?

— Не приметил, — искренне огорчился своей невнимательности Раков. — Тревожные мысли голову мутят.

— Я надеюсь, наши друзья, если они вообще здесь, уже прочесали вагоны и теперь только следят за перроном, — решил подуспокоить Федор подчиненного. Ему, наверное, в таких передрягах доселе бывать не приходилось. Это только товарищ Назаров всю жизнь из передряг не выбирается.

— Я вот еще чем расстраиваюсь, Федор Иванович: а ежели нас… .

Слова Марселя Прохоровича потонули в протяжном паровозном гудке, заполнившем и переполошившем привокзальный мирок. По перрону заметались в поисках своих вагонов пассажиры, провожающие с испугом на лицах торопливо выскакивали из поезда, как из горящего дома. Паровозный свисток затих.

— Федор Иванович, — Раков ухватил командира за рукав. — Неужто отправляемся? Спасены! Спасены…

На миг обернувшись к подчиненному, Назаров чуть не присвистнул от удивления — по щекам бывшего официанта текли слезы. «Ишь как переживает», — растрогался Федор.

Машинист дал второй гудок — еще более зычный и долгий, чем первый. Стоило ему прекратиться — лязгнули и прогрохотали по всей длине состава сцепления, людей в вагонах бросило назад. Сначала медленно, едва заметно, но с каждой секундой все убыстрясь, поплыли за окнами строения, предметы, люди.

— Поехали, товарищ Назаров! Всенепременно покатили! — Марсель Прохорович, не зная, куда деть свое возбуждение, пересекал маленькими шажками вдоль и поперек пятачок перед ватерклозетом, всплескивал руками, мотал головой. Неожиданно и стремительно он бросился в тамбур.

— Стоять! — среагировал Федор Иванович. Но не подействовало.

— Да что ж это такое? — Командир был вынужден последовать за подчиненнным и застал того прильнувшим к оконному стеклу.

— Бона они, Федор Иванович, смотрите! Смотрите скорее! — плюща нос о стекло, воскликнул не в меру растревоженный боец. Назаров направил взгляд поверх головы Ракова: отдаляющийся вокзал, продолжающийся перрон, спина человека в кожанке (так-так, похоже, их меры предосторожности были не напрасны), видна часть привокзальной площади с остановившейся на ней пролеткой, от которой по направлению к набирающему ход поезду бегут два человека. Первый из бегущих был одет в шинель без знаков отличия, но издали производил впечатление властного человека. Рядом семенил гражданин, памятный Назарову по вчерашнему вечеру — тот самый купчина Щукогонов, встреченный в пролетке.

— Они, они! Не догонят, не догонят! — Марсель Прохорович аж подскакивал от возбуждения.

— Это кто же такие будут-то? — поинтересовался Федор.

— Мучители мои, ни дна им, ни покрышки. Не знаю, какой черт им мозги запутал, что я у них…

Набиравший скорость поезд подпрыгнул на стыке, товарищ Раков прикусил язык (а может, сделал вид, будто прикусил). Фразу, по крайней мере, он не закончил…

Распрощавшись с Монастырском, бойцы теперь могли без помех и спешки выбрать подходящие места хоть в этом, хоть в других вагонах и отдыхать до самой Москвы. Они и выбирали.

Прошли два пассажирских отсека, где на верхних полках кто-то лежал, а на нижних громоздились мешки, тюки и коробки. У третьего Назаров и идущий следом Раков остановились. Здесь наблюдалась обратная картина: верхние полки заполонила кладь, на нижних восседали ее владельцы.

— Уважаемые! — Головы сидящих повернулись в сторону заговорившего. А заговорил с ними товарищ Назаров. — Верхние полки свободны? Можно на них расположиться? Будете вы на них спать?

Ответ взялся держать один — пожилой, благообразной наружности мужик.

— Доброго здоровья, служивый люд! Видать, в дальние края собрались. А нам тут недалече. Опускайте вещички с верхотуры, расставляйте их внизу. Ложитесь опосля, подремлите.

— Так помогли бы нам, дедуля, — встрял в беседу Марсель Прохорович. — А то не ровен час урон нанесем кутулям вашинским. Шмякнем, к примеру, об пол. Руки у нас некрепкие, уставшие от винтовок.

Дедуля добродушно согласился:

— Как не помочь! С превеликой радостью! Матрена!

Рыжеволосая, сумрачного вида баба поднялась со скамьи и стала деловито снимать мешок за мешком с верхней полки. Назаров и Раков помогали ей. И звучал дедулин говорок:

— Невестка то моя. А это сын мой, муж ейный. Вот и братец ейный с нами едет, Степаном кличут…

Оказавшись наконец на желанной полке, Назаров ощутил, что его тело и мозг просят о сне. Стук вагонных колес вторил им: «спи-поспи, спи-поспи…» Бороться с накатывающей дремой не было необходимости, и это радовало. Положив под голову сидор, накрывшись шинелькой, Федор растянулся, насколько позволяла длина его «кровати», и закрыл глаза.

«Где ж я только не спал, — подумал он вдруг. — Доводилось на каменном полу, на дереве, под дождем, в песках, сидя, стоя, под обстрелом, перед расстрелом, в том веке, в этом…»

— Федор Иванович! — позвали его от противоположной стенки. Назаров не без труда разлепил глаза.

— Дозволяется нам обоим соснуть? — вот что, оказывается, волновало бойца Ракова.

— Вполне, — выдавил Федор. Сон вновь смежил ему веки. Уходя во временное небытие, он увидел Ларису. Она шла по тропинке, вверх по зеленому склону, на ее округлых плечах мерно покачивалось коромысло с полными ведрами, из которых не выплескивалось ни капли воды…

«Спецвагон!» — неожиданно и тревожно пронеслось в его сознании. «При чем тут спецвагон?» — было его последней мыслью. Перед тем как он окончательно уснул…

— …Церберомордое кривлянье карасей. Земля вертится вспять. Космогоническая перевертень, — вот что услышал товарищ Назаров, еще не открыв глаза, но уже проснувшись. После донесся смех. Федор приподнялся на локтях. Первым делом взглянул на часы. Так, дрых он, значит, пять часов с лихвой. Утомил славный город Монастырск, нечего сказать. Противоположная полка, на которой одновременно с ним погружался в сон товарищ Раков, пустовала. Федор свесил голову с верхнего яруса, дабы обозреть нижний. Внизу произошли существеннные перемены. Дедуля с родственниками напрочь отсутствовали. Новые люди обосновались на их местах. Баба в платке, сидящая на мешке и упирающаяся ногами в куль, рядом — миловидная девка, а около нее — ну конечно! — товарищ Раков, искоса, но нежно поглядывающий на молоденькую попутчицу, ее же взгляд был устремлен не на бравого бойца Красной армии, а на странную фигуру, расположившуюся напротив. Напротив вообще-то сидели двое: средних лет мужчина в картузе и эта самая фигура, являвшаяся долговязым, очень худым молодым человеком с изможденным лицом (Назаров невольно припомнил германский плен и такие же истощенные лица и тела). Спутавшиеся, давно не мытые волосы доходили ему до плеч, худобу не слишком успешно прикрывали живописные лохмотья, среди которых особенно выделялись заношенная зеленая куртка, формой и цветом напоминающая бутылку, и желтое кашне, завязанное на шее почти что морским узлом. Человек этот говорил, поочередно обводя сидящих взглядом небесно-голубых, широко распахнутых глаз:

— Грянуло Новомирье! Мы его ступени, его навоз, его семя. Из нас прорастет мудролюбие нового века, взойдет Равноправие всех песчинок Космоса. Человек сотворит из хаоса новый мир. Мир, где леса войдут в города, люди поймут речь птиц и животных, где любая тварь земная не будет знать страха перед человеком и откроет ему свои тайны. Где ум, освободившийся от пут предрассудков, кандалов условностей и оков привычности, неугомонно будет порождать новые истины. Богом станет Искусство. А всеобщим языком — Поэзия. Я слышу звуки восходящего Новомирья, его пьянящий малиновый перезвон. Слушайте и вы!