Парадокс Великого Пта. Фантастический роман - Анатолий Жаренов

— Решительно, — заметил генерал, выслушав полковника. — Весьма, я бы сказал. — И генерал открыл портсигар. — А вы не подумали, что этим шагом можно пустить все дело под откос? — спросил он.

— Подумал, — улыбнулся Диомидов. — Поэтому и пришел к вам.

— А кому хотите поручить? — поинтересовался генерал, ломая сигарету.

— Сам, — сказал Диомидов.

— Сам, значит, — протянул генерал. — А почему сам?

— Ромашов занят. Беркутов для этой цели не подходит. Недостаточно сообразителен. Можно бы поручить Феоктистову. Но ему придется терять время, входить в курс.

— А если я не разрешу проводить этот… эксперимент?

— Будем искать другие пути, — лаконично ответил Диомидов.

— Ловко вы меня, — заметил генерал. — Как Фауст Маргариту. Вас бы в рай. На должность змея-искусителя. А?

— Не гожусь, — засмеялся Диомидов. — Правда, какая-то Ева уже три раза звонила. Интересуется моей персоной и ни с кем не хочет разговаривать. А меня, как на грех, на месте в это время не бывает. После второго звонка заело любопытство, и я попросил в случае третьего уточнить ее телефон.

— Ну и?..

— С таксофона на Центральном телеграфе.

— Вы думаете, тут есть связь с делом? Диомидов пожал плечами.

Генерал выковырнул спичкой окурок из мундштука и вернул разговор в прежнее русло.

— Меня заинтриговало ваше предложение. Но… Эх, если бы мы были уверены…

— Трудно предугадать все. Ведь мы знаем очень мало.

— Вот именно, — вздохнул генерал. — И неизвестно, будем ли знать больше.

— В случае удачи будем, — уверенно произнес Диомидов.

Генерал ничего не сказал. Но его молчание можно было истолковать как согласие. И полковник стал готовиться к задуманной операции. Суть ее заключалась в том, что Диомидов из пассивного наблюдателя превращался в активного участника игры.

Бухвостов лежал в чистенькой уютной палате. Каждый день его навещали ученые и врачи. Были среди них старые и молодые, бородатые и усатые, бледные и краснощекие, в очках, пенсне и без оных. Ему кололи пальцы, отсасывали капельки крови в тонкие стеклянные трубочки, надували на руках какие-то резиновые подушки и заглядывали при этом на циферблат большого градусника. Однажды опутали голову Проводами и смотрели, как светилось зеленым окошечко черного ящика. В окошечке прыгали змейки. Бухвостов наблюдал игру змеек и поджимал губы прислушиваясь к разговорам, которые вели в это время окружавшие его люди. Говорили они на непонятном языке. Старика это раздражало. Кроме того, ему надоело лежать в больнице. Чувствовал он себя здоровым. Спал нормально, никаких снов больше не видел. Краска по руке больше не ползла, остановилась у локтя и даже чуточку побледнела. А дома его ждали неубранная картошка и корова, оставленная на попечение соседки. Бухвостов требовал выписки.

— Дом без призора, — ворчал он, когда кто-нибудь из врачей обращался к нему с вопросом о самочувствии. — Корова там. За ней глаз нужен.

Но мольбы и требования старика оставались без ответа. Ему снова кололи пальцы и снова опутывали голову проводами. Молоденькая сестра почти неотлучно сидела около его койки и следила за стариком внимательными жалостливыми глазами.

— Анюта, — бормотал Бухвостов, когда они оставались вдвоем, — шо они, окаянные, со мной делают? Продукт ведь гибнет, скотина пропадает.

— Нельзя, Петр Иванович, — ласково говорила Анюта. — Вы уж потерпите. Вы сейчас представляете интерес для науки.

— Дура, — сердился старик и отворачивался к стене.

Анюта вздыхала, оправляла одеяло и раскрывала книжку. К характеру Бухвостова она притерпелась и относилась к высказываниям в свой адрес равнодушно. Интересы науки, по мнению Анюты, стояли выше ругани вздорного старика.

Так было и сегодня. Отпустив нелестное замечание по поводу Анютиных умственных способностей, Бухвостов повернулся на бок и замолчал. В палате воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом страниц да сопением старика. Анюта знала, что примерно через полчаса Бухвостов усядется на кровати и начнет шептать молитву и креститься. Молился он ежедневно: утром, после обеда и вечером. Слова были обычные. Старик просил Бога посодействовать ему с выпиской, жаловался на то, что дома пропадает огород, умолял Бога позаботиться о том, чтобы всем врагам рода человеческого было воздано по заслугам, а ему, Бухвостову, вышло бы снисхождение.

— И что это вы, Петр Иванович, все прощения просите? — любопытствовала Анюта.

Старик не удостаивал ее ответом. Ложился на спину и просветленным взглядом изучал потолок. Анюта фыркала и утыкалась в книжку.

Но сегодня на Бухвостова что-то накатило. Может быть, виной этому была осточертевшая палатная тишина, может, еще что-нибудь, только Бухвостов, к изумлению Анюты, вдруг ответил на ее вопрос.

— Ты, Нюрка, дура, — сказал он, поправляя выбившийся из-под больничной пижамы нательный крестик.

— Это я уже слышала, Петр Иванович, — заметила Анюта. — Вы бы что-нибудь поновее придумали.

— Видение мне было окаянное, — не слушая ее, сказал Бухвостов. — Баба рыжая и ликом будто похожая на кого-то из сродственников. Я вот и смекаю… — Старик замолчал, опасливо огляделся и шепотом закончил:

— Не к добру, Нюрка, это.

— Что вы, Петр Иванович, — засмеялась Анюта. — Взрослый человек, а такой суеверный.

— Я вот лежал, Нюрка, и думал, — продолжал Бухвостов, обращаясь словно бы не к Анюте, а к самому себе. — Лежал и думал. Матка моя говорила, что у нас в роду цыганка была. Прадед мой ее из табора украл. Оженился. Дети пошли. А потом, значит, в деревне прознали, что ведьма она. Железо у нее к рукам прилипало. Возьмет, значит, она иголку, а шить не может. Путается иголка в пальцах, будто приклеенная. Из-за нее, богомерзкой, на наш род епитимья наложена. Грех, значит, чтобы прадедов отмаливать.

— Ой, как интересно! — округлила глаза Анюта. — А еще что было, Петр Иванович?

— Рыжая она была, Нюрка. Цыганка, а рыжая С чего бы это, не знаю. Только вот как на духу тебе говорю: приходила она, проклятая, ко мне. В видении, значит… Ох, прости мои прегрешения, Господи! Убери окаянство поганое, — забормотал старик. — Век тебе этого не забуду…

Минут пять Бухвостов размашисто крестился, бор. моча все известные ему молитвы. Потом наклонился к Анюте и горячо зашептал:

— Ты, Нюрка, молчи. Не велено про то никому говорить, кроме Бога, да не сдюжил я. Тошно мне стало. Наказал меня Господь за непотребство… А-а-а! — вдруг протяжно завопил он. — Опять… Опять! Дьявола вижу! Нюрка, Нюрка! Гони окаянного!

«Он сошел с ума», — испугалась Анюта. Старик сидел на койке, запрокинув голову, уставясь остекленевшими глазами мимо Анюты в окно, где качали голыми ветками верхушки деревьев. Он продолжал что-то говорить, но Анюта уже не понимала слов. Она изо всей силы давила кнопку вызова дежурного врача. Она слышала, как где-то внизу заливались звонки, понимала, что делает глупость, но не могла остановиться и все нажимала на кнопку, думая только о том, чтобы кто-нибудь поскорей пришел в палату…