Ловец человеков - Надежда Попова

– Думаешь, ты самый умный? – произнес тот устало, и Курт пожал плечами:

– Не самый, разумеется. Но не глупец. Да и ты, невзирая на твои весьма скудоумные поступки, тоже не болван, как я уже сказал. И жизнь эта тебе не нравится. Ведь так?

– Это ты к чему? – все еще не обнаруживая стремлений подняться, но уже убрав ладони от лица, спросил Бруно с подозрением.

– Знаешь, мне не помешал бы расторопный помощник – на кое-что я просто не могу расходовать время.

– «Помощник» – это мальчик на побегушках? Или штаны за тобой стирать?

– Не исключено, – самым дружелюбным образом улыбнулся Курт. – Ты мне подходишь.

Бруно засмеялся, но тут же умолк, шипя от боли в переносице.

– А меня это не е…т, ясно? – сообщил он непререкаемо. – Выносить не могу вашу братию, и иметь к вам отношения не желаю.

– Предпочитаешь копаться в выгребных ямах за плошку каши? Горбатиться на тех, кто тебе в подметки не годится? У тебя полтора курса университетского образования; не Бог весть что, но перед ними всеми ты – отец мудрости. Не зазорно?

– Что тебе от меня надо? – почти с отчаянием выговорил Бруно.

– А может, мне просто жаль умного парня, который загоняет себя в угол.

– Вот уж в твоей жалости я точно не нуждаюсь. И уж если ты так обеспокоен моей участью, оставь меня – мне. На Инквизицию я работать не буду.

– Хочешь обратно, к хозяину? – спросил Курт с нелицемерным интересом. – Воображаю, с какой радостью он тебя примет. А уж дочка-то…

– Я исчезну раньше, чем попаду туда. Уж поверь. Чем еще запугивать будешь?

– Ты ведь знаешь, что бывает за покушение на инквизитора? – Голос Курта просто сочился медом; Бруно вздрогнул. – Не просто «как колбасу» над углями, как это ты верно подметил. Тебе наденут повязку, закрывающую нижнюю часть лица, чтобы не задохнулся и дабы раньше времени не обгорели легкие. И будут смачивать ее в течение казни. Знаешь, так можно продержаться часа два-три; но ты парень выносливый, посему, думаю, ты – выдержишь все пять…

– Ты… ты сказал, что не при исполнении!

– Следователей Конгрегации не при исполнении не бывает, – возразил Курт, расстегивая куртку; сдвинув воротник далеко книзу, он открыл плечо и полуобернулся к лежащему Бруно спиною, позволяя рассмотреть Печать во всех детальностях – выжженную в день выпуска эмблему Конгрегации, аббревиатуру академии и личный номер выпускника. – Это на случай, если Знак потеряется, будет похищен, да и мало ли что может приключиться с вещью, – пояснил Курт, застегиваясь. – Это не потеряешь. Посему ты, друг мой, поднял руку на инквизитора, ведущего дознание. Так что? Будешь работать или к побегу от хозяина присовокупим обвинение в покушении?

– Вероломный сукин сын! – с бессильной яростью прошипел Бруно.

Курт улыбнулся:

– «Вероломный»? Слова я ведь тебе не давал, посему – ничего и не преступал. Я жду ответа, Бруно.

Тот прикрыл глаза, медленно заливаясь не бледностью даже – бесцветностью, и дышал опасливо, точно боялся, что с неловким выдохом сорвутся с языка слова, о которых потом пожалеет; может статься, так оно и было. Наконец, снова взглянув в лицо человека, сидящего над собою, бродяга натужно кивнул, смотря ему в глаза с нестерпимым ожесточением.

– Согласен, – процедил Бруно так тихо и напряженно, что на мгновение и впрямь стало жаль его.

– Превосходно, – кивнул Курт. – Теперь вот что. Сколько тебе? Двадцать один?.. Мы ровесники; в наших общих интересах предлагаю упростить общение и перейти на «ты». Меня зовут Курт. – Он протянул руку вперед: – Вставай.

За поданную ладонь Бруно не взялся – поднялся сам, осторожно потягивая носом; отступивши на два шага назад, посмотрел Курту в глаза, прищурясь, и осведомился:

– А с чего ты взял, твое инквизиторство, что я просто не исчезну из Таннендорфа?

– Хочешь, расскажу, что у нас бывает за побег? – ответил вопросом же Курт.

Бруно выдержал взгляд еще секунду и отвернулся:

– Нет. Не хочу.

– Правильно, зачем тебе кошмары по ночам…

– И что я теперь должен делать? – перебил тот. – Бегать впереди и кричать «расступись, едет Гнев Божий»?

– Для начала начни избирать выражения в моем присутствии, – серьезно произнес Курт, снова надевая Знак и пристегивая оружие. – Больше замечаний делать не буду. Это – понятно?

– Еще бы…

– Пока – свободен, – кивнул он, указав на сиротливую заячью тушку в траве. – Забирай свою… добычу и ступай домой. Когда потребуешься, я тебя найду.

– А платить мне за работу будут? – поинтересовался Бруно с кривой усмешкой, совершенно очевидно предвидя ответ; Курт пожал плечами, взглянувши на него с почти искренним благоволением, и улыбнулся:

– Даже не знаю; дай подумать. Кроме того, что я фактически дарю тебе жизнь?.. не наглей, Бруно.

От того как посмотрел на него бывший студент, Курту стало совестно; ведь и без того уже унизил парня дальше некуда, напомнил он самому себе. Кроме простого человеческого сострадания к тому, кому и так несладко, надо бы припомнить, что хоть монашеских обетов и впрямь дадено не было, однако же следовало блюсти душевную чистоту. А именно – не ломать надломленную былину…

– Да брось, – чуть смягчился он. – Теперь ни граф, ни еще кто на тебя своих прав не предъявит. Тебе предложено покровительство Конгрегации; поверь, ничего ужасающего в этом нет.

Бруно не ответил; одарив его еще одним ожесточенным взглядом, молча развернулся и зашагал прочь.

К замку Курт брел медленно, глядя в траву под ногами и пытаясь понять, погрешил ли он против верности принципам Церкви, проявив сегодня такую несдержанность. С одной стороны, в споре с Бруно проснулся старый, почти забытый Курт, который отвечал на шутку оскорблением, а на оскорбление – ударом. Это, несомненно, было не слишком хорошо. С другой – статус Конгрегации требовал приструнить зарвавшегося насмешника; ведь с тех пор, как перестали брать под стражу за каждое опрометчивое слово, за умение заварить нужную травку от суставной боли, когда основанием перестало быть «sententia publica»[32] – многие восприняли пришедшее на смену жестокости милосердие как слабость. Странное дело, с безрадостной усмешкой подумал Курт, пиная попавшуюся под ногу сухую ветку, уйдя с улицы, он обнаружил, что в среде законопослушных подданных бытуют уличные законы и уличные понятия. Тот, кто подставил другую щеку, кто простил врага и благословил проклинающего, почитался не благочестивым, а слабым; и он был уверен, что, начни он говорить с крестьянами Таннендорфа на языке учтивости и незлобия, его заклевали бы не хуже, чем новичка в какой-нибудь уличной шайке.