Родительский парадокс - Дженнифер Сениор

Я смотрю на Кэрол. Она смеется.

— Знаю, знаю, — говорит она, указывая на все эти игрушки. — У моего сына ничего такого не было.

Сентиментализация детства порождает множество парадоксов. Самый любопытный заключается в том, что чем больше игрушек появляется у детей, тем более бесполезными они становятся. До конца XIX века, когда дети вносили ощутимый вклад в семейную экономику, у них вовсе не было игрушек в нашем понимании. Они играли с найденными предметами или домашней утварью (палочками, горшками, щетками). В книге «Дети за игрой» Говард Чудакофф пишет: «Некоторые историки даже утверждают, что до наших дней дети чаще всего играли не с игрушками, а с другими детьми — братьями, сестрами, кузенами и сверстниками».

Но к 1931 году администрация президента Гувера заявила, что ребенок заслуживает собственной комнаты. На конференции о детском здоровье было заявлено, что детям необходимо «место, где они могли бы играть или работать без вмешательства со стороны взрослых членов семьи». Так государственным указом была внедрена идея игровой комнаты.

Сразу после Второй мировой войны (именно тогда начала складываться современная концепция детства) начался игрушечный бум. В 1940 году продажи игрушек составили скромную сумму 84 миллиона долларов. К 1965 году они выросли до 1,25 миллиарда! В это время появились многие классические детские игрушки — в том числе Силли Путти (1950) и мистер Картофельная Голова (1952). И все это привело к тому, что игровые комнаты, оборудованные не хуже, чем у Эмили, стали общим местом.

В книге «Родительство, Inc.» (2008) Памела Пол пишет, что производство игрушек «для детей с рождения до двух лет» ежегодно превышает 700 миллионов долларов. В соответствии с отчетом Ассоциации производителей игрушек оно составило в 2011 году 21,2 миллиарда долларов — и эта цифра не включает в себя видеоигры.

Такие океаны изобилия породили неожиданные последствия. В книге «Плот Гека» Стивен Минц пишет, что до XX века игрушки были социальными по природе — канаты для прыжков, мраморные камешки, воздушные змеи, мячики. «Современные же игрушки порождают одиночество, не свойственное детству до XX века», — пишет Минц. В качестве примера он приводит мелки, появившиеся в 1903 году, наборы конструкторов «Тинкер Тойз» (1914), «Линкольн Логс» (1916) и «Лего» (1932).

Кроме того, пишет Минц, «отличительной особенностью жизни современной молодежи является то, что они проводят в одиночестве гораздо больше времени, чем их предшественники». Они растут в небольших семьях (22 процента американских детей являются единственными детьми в семье). У них гораздо чаще есть собственные комнаты, они живут в больших домах, что меняет архитектуру их жизни и общения с другими членами семьи. Они живут в цивилизации пригородов и городов-спутников. Соседи и друзья оказываются гораздо дальше от них, чем раньше.

Изоляция детей тяжким грузом ложится на плечи родителей. Дети видят в них партнеров по играм — как произошло у Кэрол и Эмили. Дети претендуют на время родителей практически постоянно. А родители идут навстречу, чтобы их дети не страдали от одиночества. И это еще одна причина, почему мамы и папы придумывают для своих отпрысков так много внеклассных занятий.

Ларо сразу же заметила это в тех семьях, которые она изучала. «Родители, принадлежащие к среднему классу, — пишет она, — боятся, что, если их дети не будут заняты организованной деятельностью, им будет не с кем играть после школы и/или во время весенних и летних каникул».

Это приводит к печальному и совершенно непредусмотренному результату — порочному кругу, из которого нет выхода.

Если дети с самого раннего возраста (в том числе и в детском саду, где этот подход внедряется все активнее) ведут строго регламентируемую жизнь, то у них не остается времени на скуку. А это означает, что они просто не знают, как терпеть скуку. И в таких ситуациях они обращаются к родителям, чтобы те им помогли.

Психолог из Оберлина Нэнси Дарлинг, автор популярного родительского блога «Подумаем о детях», писала об этом в 2011 году:

«Когда я была ребенком, мы постоянно скучали. У нас не было внеклассных занятий — только собрания скаутов раз в неделю и воскресная школа. Работали очень немногие мамы, поэтому мы приходили домой из школы в три часа и просто слонялись без дела. Еще не было „Улицы Сезам“, и единственным детским телевидением были „Багс Банни“ и „Роки и Бульвинкль“ по субботам… И это означало, что наши мамы, которые были заняты готовкой, уборкой, просмотром мыльных опер, общением с соседями и огромной благотворительной работой (в скаутских организациях, церкви, Красном Кресте и т. п.), обычно реагировали на наши жалобы, что нам нечем заняться, предложением как следует убраться в наших комнатах. Мы учились не просить, а самим искать себе занятие».

Поэтому нас слегка выводит из себя, когда наши дети не могут вести себя точно так же, хотя мы сами приложили руку к сокращению их умений занять себя самостоятельно.

Не следует думать, что внеклассные занятия — это плохо, пишет Дарлинг. Но из-за них «дети не имеют опыта САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ ЗАНЯТИЙ. Они ПАССИВНЫ».

Такая пассивность особенно сильно проявляется в средней школе, когда детям самим приходится решать, чем занять свое свободное время. Дарлинг объясняла мне: «Никто из детей не говорит: „Здорово, у меня появилось свободное время — теперь можно и марки собирать!“ На формирование хобби уходит время».

Но поскольку дети из среднего класса сегодня занимают в семьях привилегированное положение, поскольку родители готовы сделать для них все, у детей формируется ощущение, что за их скуку отвечают мамы и папы. Ларо тоже это сразу же заметила.

«Дети из среднего класса, — пишет она, — часто требуют внимания взрослых и их участия в играх».

Родители, несомненно, ощущали бы гораздо меньшее давление в отношении поиска занятий для своих детей (и были бы более уверены в способности детей развлекаться самостоятельно), если бы могли спокойно выпускать детей на улицу. Но сегодня это не принято. И вот еще одно парадоксальное последствие нашей сентиментальности: чем более экономически бесполезными становятся дети, тем агрессивнее мы их защищаем.

Изучить эту тенденцию можно на примере истории современной игровой площадки. В 1905 году в нашей стране было менее ста игровых площадок. К 1917 году их было уже 4000, потому что за них яростно ратовали реформаторы педагогической науки. Раньше дети играли на улицах. Но неожиданно их понадобилось защищать от новейшего и смертельно опасного изобретения — автомобиля. В 1906 году реформаторы создали Американскую ассоциацию игровых площадок.

Сегодня дети ведут еще более замкнутую жизнь. Они растут в домах, где углы мебели обиты мягкой тканью, электрические розетки надежно закрыты, а лестницы перекрыты. Они играют на площадках, где их защищают не только от улицы, но и от игрового оборудования: качели безопасны, как подгузники, а вся поверхность покрыта мягким пористым материалом, чтобы ребенок, упав, случайно не поранился.

Неудивительно, что к тому времени, когда дети вырастают настолько, что могут уже путешествовать самостоятельно — ходить в булочную или к другу, который живет в другом квартале, — родителям вовсе не хочется их отпускать. Они уже твердо уверились в том, что мир — это опасное место.

Количество детей, которые ходят или ездят на велосипедах в школу самостоятельно, упало с 42 процентов в 1969 году до 16 процентов в 2001-м — таковы результаты опроса, проведенного Министерством транспорта. Но ведь количество преступлений против детей за последние двадцать лет резко упало. Наше время невероятно безопасно для детей. (Для примера скажу, что с 1992 по 2011 год количество сообщений о сексуальных домогательствах в отношении детей сократилось на 63 процента.)

Возможно, наша тревога из-за детей является еще одним проявлением амбивалентного отношения нашей культуры к работающим женщинам. Многие мамы зарабатывают на жизнь вне дома, поэтому за детьми на улице некому присматривать. А из-за этого возникает паника, связанная с потенциальными опасностями этой самой улицы.

Минц отмечает, что в 1980-е годы, когда женщины толпами отправлялись на работу, возникла паранойя относительно сексуальных домогательств в детских садах и яслях. «Мы видим, как у запуганных родителей вырабатывается комплекс тревоги и вины за то, что они оставляют детей с посторонними людьми в детских садах и яслях», — пишет Минц.

Почти в то же время отмечался всплеск тревоги из-за похищений и маньяков, засовывающих бритвенные лезвия в хэллоуинские конфеты. Примерно тогда же на молочных пакетах стали печатать фотографии пропавших детей. Но количество похищений составляло тогда от 500 до 600 в год, то есть похищали одного ребенка на примерно 115 000 (что составляет примерно четверть от количества детей, погибших в автомобильных катастрофах).