Полина; Подвенечное платье - Александр Дюма

– Совершенно… Ваше оружие?

– Если мы будем драться на шпагах, то можем нанести друг другу лишь какие-нибудь жалкие царапины, которые помешают нам продолжить дуэль, так что пистолеты мне кажутся предпочтительнее в наших обстоятельствах. Привезите свой ящик, я привезу свой.

– Но, – возразил граф, – мы оба при оружии, условия оговорены – зачем же откладывать до завтра дело, которое можем окончить сегодня?

– Я должен сделать некоторые распоряжения, на что и думал употребить эту отсрочку. Мне думается, что по отношению к вам я вел себя достойно и потому полагаю, что могу получить такую уступку. Что же касается страха, который вы теперь испытываете, то будьте спокойны, повторяю вам, я дал клятву.

– Этого достаточно, – ответил граф, кланяясь. – Завтра в девять часов.

– Завтра в девять часов, – повторил я.

Мы поклонились друг другу в последний раз и поскакали каждый в свою сторону.

В самом деле, времени, которое мне дал граф, едва хватало для приведения в порядок моих дел. По возвращении домой я тотчас заперся в своей комнате.

Я не обманывался и прекрасно отдавал себе отчет в том, что исход дуэли зависит от случая; я знал о хладнокровии и храбрости графа; итак, меня могли убить; в этом случае я должен был позаботиться о состоянии Полины.

– Нет надобности говорить о том, – продолжал Альфред, – что воспоминание о ней ни на минуту не оставляло меня. Чувства, которые пробудились во мне при виде матери и сестры, заняли место рядом с воспоминаниями о ней, не причиняя им ущерба; и я ощутил, сколь сильно любил ее, когда взял в руки перо и подумал о том, что, может быть, в последний раз пишу к ней. Эта тягостная мысль не отпускала меня все то время, пока я писал письмо. Окончив его, я приложил к нему контракт на десять тысяч франков ежегодного дохода, я адресовал его на имя доктора Сорсея, в Гросвенор-сквер в Лондоне.

Остаток дня и часть ночи прошли в приготовлениях к завтрашней дуэли. Я лег в два часа и приказал слуге разбудить меня в шесть.

Он в точности исполнил данное ему приказание. Это был человек, на которого я мог положиться. Он напоминал мне старых слуг, встречающихся в немецких драмах, которых отцы завещают своим сыновьям, и которого я наследовал от отца. Я отдал ему письмо, адресованное доктору, и приказал отвезти его в Лондон, если буду убит. Я также дал ему двести луидоров, которые следовало употребить на дорожные издержки; в случае если я останусь жив, он сохранял их себе в виде награды. Я показал ему ящик, где хранилось прощальное письмо к моей матери. Он должен был отдать его ей, если бы судьба не оказалась ко мне благосклонна. Еще я приказал ему к пяти часам вечера держать наготове почтовую карету, и если в пять часов я не возвращусь, отправиться в Версаль и разыскать меня. Предприняв все эти предосторожности, я сел на лошадь и без четверти девять оказался уже на месте с секундантами: это были, как мы условились, два гусарских офицера. Мы не были знакомы, однако они, не задумываясь, согласились оказать услугу, о которой я просил. Им довольно было узнать, что это дело касалось одного благородного семейства, честь которого пострадала, чтобы не задать ни одного вопроса…

Только французы могут быть, когда этого требуют обстоятельства, самыми храбрыми или самыми скромными из всех людей.

Мы ожидали не более пяти минут, и вот приехал граф со своими секундантами. Мы пустились искать удобное место и вскоре нашли его, благодаря нашим свидетелям, привыкшим к подобного рода занятиям. Прибыв на место, мы объяснили этим господам свои условия и просили их осмотреть оружие: у графа были пистолеты работы Лепажа, у меня – Девима; те и другие с двойным замком и одного калибра как впрочем и все прочие пистолеты, предназначенные для дуэлей.

Гораций и тогда не испортил мнения, сложившегося о нем, как о храбром и вежливом человеке; он хотел предоставить мне все преимущества, но я отказался. Решено было жребием определить расстановку и очередность выстрелов; что касается расстояния, то оно должно было равняться двадцати шагам; рубеж для каждого из нас отметили другим заряженным пистолетом, чтобы мы могли продолжать поединок на тех же условиях, если бы ни один из двух первых выстрелов не оказался смертельным.

Графу повезло два раза кряду: сначала он получил право выбирать место, а затем очередность выстрела; он тотчас встал против солнца, заняв по доброй воле самое невыгодное положение. Я указал ему на это, но он лишь поклонился мне в ответ и сказал, что так как по жребию право выбора за ним, то он хочет остаться на том же месте.

Пока секунданты заряжали пистолеты, у меня было время рассмотреть графа. Я должен признать, что он ни на миг не терял храбрости и присутствия духа и сохранял ледяное спокойствие, по крайней мере внешне: он не произнес ни одного слова, не сделал ни одного движения, которые не согласовались бы с принятыми приличиями. Вскоре к нам подошли секунданты и подали каждому по пистолету; еще по одному они положили у наших ног и отошли. Тогда граф еще раз повторил свое предложение о том, чтобы я стрелял первым; я снова отказался. Мы поклонились, каждый своим секундантам; я приготовился к выстрелу противника и постарался защитить себя, насколько это было возможно; я закрыл нижнюю часть лица пистолетом, направив его дуло к груди. Едва я успел принять эту предосторожность, как секунданты поклонились нам, и старший из них подал сигнал к выстрелу. В то же мгновение я увидел пламя, вырвавшееся из пистолета графа, и почувствовал двойной удар: сначала что-то сотрясло мою руку, а затем обожгло грудь. Пуля повстречала дуло пистолета на своем пути и, изменив полет, ранила меня в плечо. Граф, казалось, удивился тому, что я не упал.

– Вы ранены? – спросил он, делая шаг вперед.

– Ничего, – ответил я, взяв пистолет в левую руку. – Теперь моя очередь.

Граф бросил разряженный пистолет, взял другой и вновь занял свое место.

Я целился медленно и потом хладнокровно выстрелил. Сначала я думал, что дал промах, потому что граф стоял неподвижно и даже начал поднимать второй пистолет, но прежде, чем он навел на меня дуло пистолета, судорожная дрожь сотрясла его. Он выронил оружие, хотел что-то сказать, но изо рта хлынула кровь, и он упал замертво: пуля пробила ему сердце.

Секунданты подошли сначала к графу, потом ко мне. Среди них был доктор; я попросил его оказать помощь моему противнику, которого счел сначала только раненым.

– Это бесполезно, – ответил он, качая головой, – теперь ему уже не нужна ничья помощь.

– По чести ли я все сделал, господа? – спросил я у них.

Они поклонились в знак согласия.

– В таком случае, – обратился я к доктору, скидывая с себя платье, – перевяжите мне чем-нибудь мою царапину, чтобы остановить кровь. Я собираюсь покинуть это место сию же минуту.