Полина; Подвенечное платье - Александр Дюма

Эта особа держала в руках сверток бумаги, на котором, судя по почерку, писали два разных человека. Изредка, с усталым видом, но преисполненная грации, она подносила к глазам рукопись, прочитывала несколько строк, мило хмурила брови, вздыхала и вновь опускала руку, которая, казалось, каждую минуту была готова выпустить этот злосчастный сверток, служивший, по-видимому, единственной причиной ее скуки.

Дама эта была одной из любимейших артисток Французского театра в Париже, а на бумаге той была написана одна из самых скучных трагедий того времени. Актрису мы назовем Фернандой, а о названии трагедии уж лучше умолчать.

Роскошный будуар носил печать безвкусия своей эпохи: он представлял собой чистенькую квадратную комнату, обтянутую голубым атласом, окаймленным тонкой бахромой. Высокие колонны с позолоченными капителями поддерживали потолок, где были нарисованы амуры с луками и стрелами и несколько жертвенников Гименею, перед которыми амуры и совершали жертвоприношения. Две из четырех дверей в этом будуаре были ненастоящими и существовали лишь для симметрии. Выкрашенные в белый цвет двери украшали золоченые жезлы Бахуса и маски Талии и Мельпомены. Одна из этих дверей была отворена и пропускала в будуар благовония из ароматической ванны.

Вся мебель будуара, как и стены, была обита голубым атласом. Она казалась тяжелой, безвкусной и своим видом поразила бы людей утонченных и просто любителей удобства, не понимающих этого безумного подражания античности. Едва ли можно было лежать на канапе, сидеть в этих креслах или на стульях. Что уж говорить о табуретках, выполненных в форме буквы Х, единственной мебели, которая своей необыкновенной формой и афинскими украшениями отчасти удовлетворяла своему назначению.

Камин был выполнен в том же духе; стенные часы представляли собой большой круглый щит, вероятно, Ахиллов, под бременем которого сгибались бедные амуры; канделябры также украшали бессменные спутники Афродиты и своими факелами образовывали подсвечник для четырех свечей.

И все это, однако же, как мы сказали, несмотря на безвкусие, было богато, замысловато, роскошно и отмечено особым блеском, грацией и красотой сирены, обитавшей в этом жилище. Мы так увлеклись своим повествованием, что невольно впали в мифологический слог той эпохи.

Фернанда беспечно возлежала в длинных креслах, делая вид, что учит свою роль, но на самом деле думала только о том, как наденет свой пеплум[14] и как задрапирует тунику для новой трагедии, но тут дверь вдруг отворилась, и в комнату фамильярно вошла горничная – наперсница трагедии и субретка[15] комедии, первая советчица и хранительница всех секретов.

– Как? Опять ты! – закричала актриса, превосходно разыгрывая дурное расположение духа. – Я ведь сказала, что хочу побыть одна, совершенно одна, чтобы спокойно заняться ролью. Из-за тебя я никогда ее не выучу! Из-за тебя, слышишь, Корнелия?

– Ах, боже мой! Тысячу раз виновата, – пролепетала субретка. – Я готова понести всю ответственность перед публикой, если вы не успеете выучить роль, но… один молодой человек так настоятельно просит позволения говорить с вами… И он такой хорошенький, что нет сил отказать ему.

– И как зовут твоего хорошенького молодого человека?

– Господин Эжен.

– Э-жен, – повторила актриса, лениво растягивая два слога этого имени. – Но это не имя.

– Напротив, сударыня, очень хорошее имя. Мне очень нравится имя Эжен.

– Уж не хочешь ли ты, чтобы я поддалась увлекающей тебя симпатии? Опиши хотя бы внешность твоего фаворита.

– О, да, конечно! Как я уже говорила, это премилый молодой человек, около пяти с половиной футов ростом, темноволосый, с карими глазами, черными усами и прекрасными белыми зубами. Он одет как статский, но я готова поспорить, что это офицер: у него в петличке красненькая ленточка.

– Эжен, брюнет, орден Почетного легиона… – проговорила Фернанда, вопрошая свою память. Затем она вновь обратилась к Корнелии: – А за этот год, что ты служишь у меня, видела ли ты этого прекрасного молодого человека?

– Никогда.

– Кто бы это мог быть? Эжен д’Эрвиль?

– О, нет, сударыня, это не он.

– Эжен Шастильо?

– Ах, нет!

– Эжен Кло-Рено?

– Нет, не он!

– В таком случае, моя милая, скажи этому господину, что меня нет дома.

– Как? Вы приказываете…

– Иди!

Фернанда произнесла последнее слово с таким достоинством трагедийной актрисы, что, как ни хотелось субретке вступиться за своего фаворита, ей пришлось уйти и исполнить столь жестокое повеление своей госпожи.

Корнелия ушла, и Фернанда с еще большей рассеянностью и скукой стала смотреть на свою рукопись, но не успела она прочесть и четырех строк, как дверь опять отворилась, и на пороге вновь возникла субретка.

– Ну! Опять ты!.. – воскликнула Фернанда, стараясь придать своему тону строгости, которой не было уже и в помине.

– Я, сударыня, – ответила Корнелия. – Ради бога, простите меня, но господин Эжен не хочет идти домой.

– Как не хочет?

– Да, он говорит, что вы непременно должны быть дома, потому что вы никогда не выезжаете так рано.

– Это правда, но по утрам я принимаю только самых близких знакомых.

– Он утверждает, что принадлежит к их числу.

– Ах, как мило! Дело принимает интересный оборот… Эжен, брюнет, орден Почетного легиона, один из моих близких знакомых… Уж не Эжен ли де Миремон?

– Нет, сударыня, этот гораздо лучше.

– Эжен д’Аркур?

– О, нет, этот несравненно лучше.

– Эжен д’Аржи?

– О, нет, определенно лучше.

– Корнелия, ты возбуждаешь мое любопытство.

– И еще, – продолжала субретка, подавая госпоже красную сафьяновую коробочку размером не более пятифранковой монеты, – он сказал так: «Передай это Фернанде, и она узнает, кто я».

– Фернанде? Так прямо и сказал – Фернанде?

– Точно так, сударыня.

– Признаюсь, решительно ничего не понимаю, – произнесла актриса и надавила на коробочку – пружинка сработала, и крышка отскочила.

– Ах! Да это же ваш портрет! – вскрикнула субретка. – Какое потрясающее сходство! Как вы прелестны в этой развевающейся вуали.

– Мой портрет, – прошептала Фернанда, по-прежнему пребывая в задумчивости, – мой портрет! Кому же я дала его?

После минутного молчания ее лицо внезапно оживилось.

– Ах! – вскрикнула она. – Эжен?

– Да.

– Брюнет?

– Да.

– Знакомый… Портрет… Инициалы Э. Б. на коробочке. Боже мой! Как я забывчива, как рассеянна! Ну, что же ты стоишь? Беги, проси, зови его! Пусть подождет в передней!

Корнелия, конечно, недослушала приказания хозяйки и унеслась как стрела, а потому, едва Фернанда разобралась с воспоминаниями, как на месте Корнелии появился брюнет с черными усами, карими глазами и с красной лентой в петлице.