(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

— И в попу тоже не хочешь?

— Может, будешь удивлен — не хочу. Во-первых, неудобно. Нет, во-первых, потому, что я для тебя — лишь заменитель руки. А я в такие игры не играю.

— А что тебе нужно? Ласки?

— Нет, ты всё равно не поймешь. Долго объяснять, да и не нужно.

Я отвернулся от него. Интересно, поставит ли он в известность общественность? Вряд ли. Бездоказательно. Да и бумерангом может от меня что-нибудь поиметь. Я же всё-таки при штабе. Нет, не застучит. А зря я это сделал. Хотя, как ни скрывай, мне было хорошо, хоть и малый промежуток времени. Зато теперь противно. Прощаемся как бы невзначай. Он говорит: „До завтра“. Какое там „до завтра“! В одно болото дважды лезут только дебилы и пациенты пульмонологии…

Войдя в отделение, я убедился в том, что завтра поедет кто-то другой. В одной только моей палате было трое новеньких. И на вид вроде здоровые, так что кандидатов хоть отбавляй. Я пошел пользоваться привилегиями рабочего человека. Сначала это был вкусный обед, потом чистое белье, а потом и душ в неурочное время. Захватив дезодорант, мыло и мочалку, я пошел смывать с себя грешную пыль. Флакон с дезиком был большим, раза в полтора больше пушки Толика. Но это не помешало мне запустить его внутрь, предварительно хорошо намылив вход. Я неистово трахал себя, представляя при этом грязный кузов грузовика, пыль во рту, полиэтилен на голове и тяжело дышащего сзади Толика. Излив свежесотворенную порцию жгутиковых, я закрыл глаза и полностью отдался ласковым струям душа. Потом вытерся, причесался и наконец-то применил дезодорант по прямому назначению.

Ребята от Бадмы знали, что мне пришлось вчера испытать. Смотрели сочувственно и надо мной не смеялись. С утра слегка натер температуру, чтобы показать казаху, как вреден для меня свежий пыльный воздух. Получилось 37,7. Делается это довольно просто, несмотря на неусыпный контроль медсестры: градусник под мышкой сильно зажимается; когда его вытаскиваешь, незаметно делаешь пару фрикций туда-сюда, и от трения ртуть ползет вверх. Сначала было сложно наладить ловкость рук, но жизнь — лучший педагог. Неожиданно теплый градусник заставил сестру пройтись до кабинета шефа, тот не поленился выйти и направить меня в пульмонологию на „пуговку“.

Всё было, как в школьном медицинском кабинете. Даже запах и обстановка похожи. Действительно, очень сложно разнообразить мебель процедурных. Я с интересом смотрел, как надувается „пуговка“. Как всегда, меня предупредили: два дня её не мочить. А что будет, если случайно намокнет? Может раздуться? Ладно, мочить не буду. Буду отсасывать. Вообще-то это оказалось гораздо труднее, чем я себе представлял — сосать так, чтобы это не было похоже на засос, чтобы всё было кругленько и ровненько. За несколько сеансов вокруг места внедрения инородной жидкости образовалось аккуратное красное пятнышко. На следующий день я его обновил, а вечером не удержался и решил сделать дополнительный отсос (пятнышко мне показалось уж слишком скромным). Наутро оно раздулось до размеров трехкопеечной монеты. Пульмонологический доктор первым делом спросил, сколько раз она подвергалась воздействию жидкостей. Я сказал, что ни разу, явно соврав, потому что слюна — тоже жидкость. Он укоризненно посмотрел на меня и записал в историю болезни: „Реакция Манту в норме“. Все мои сосательные движения были напрасными. Шел в класс и ругал сам себя: не умеешь сосать — не берись! Лучше сосать что-то более приятное.

Например, у Сашки. Уж очень хочется! Было время, когда я ложился в кровать и просыпался, представляя себя в его объятиях. Он снился мне почти каждую ночь. Когда я видел его в классе, очень хотелось просто прикоснуться, ощутить тепло его тела. Иногда я как бы случайно задевал его, и тогда дрожь пробегала по всем конечностям. Мои намеки он выдавал за шутки, но чувствовалось при этом какое-то его напряжение. Сашка относился ко мне очень хорошо, и я это ценил. Мне не хотелось раньше времени тянуть его в постель — наверняка всё бы обломилось. Но секса хотелось жутко. И именно с Ёжиком. Пару раз Толик встретился на пути, что-то мычал, типа: „Пойдем где-нибудь погуляем“, но я ссылался на занятость. И действительно, в классе было что делать. Бадма был нами доволен. Он ничего похвального не говорил, но в одну прекрасную пятницу разрешил Мишке съездить домой. Мы ждали его возвращения, как Иоанн-Креститель — Мессию. Вернулся он в воскресенье вечером. Вместо хлебов была приличная закуска, вместо вина — отборный коньяк и водка. Я страшно завидовал ему: тоже хотелось погулять. Позвонил мамочке, и в конце сентября пришла посылка с „гражданкой“. Я уже знал, куда пойду. 30-го сентября в Минск приезжал мой любимый футбольный „Спартак“ на матч первенства СССР. Я не мог пропустить такого события. Готовился почти неделю. Мишка с Сашкой должны были остаться на подстраховке — вдруг заявится кто-нибудь из „сосудов“. После пяти штабные крысы стали расходиться. Проверили, ушел ли Бадма. На улице было полно больного народу. Для того, чтобы не идти под „сосудистыми“ окнами, мне пришлось делать большой круг. На воротах меня хорошо знали — этот путь отпадал. Я неторопливой походкой вышел из штаба, обогнул по периметру наше здание, зашел за кусты и перевалился через забор. Всё! Я на свободе! Я могу идти в любом направлении и делать всё, что хочу! Как это здорово! На „гражданке“ я недооценивал свободу. Чувство ее ни с чем не сравнимо. Отряхнувшись, я вышел на большую улицу. Разумеется, по одежде нельзя было определить, что я — никто иной, как защитник Отечества в самоволке: темно-серая рубашка, светло-серые брюки и серый „саламандер“. Обычный минский паренек. Но мне казалось, что меня выдает дикий, какой-то совсем неестественный взгляд. Поначалу я сторонился людей, а те, в свою очередь, подозрительно косились на меня. Или так мне казалось.

Я выпытал у Мишки подробную информацию, куда и как можно поехать. Но, вырвавшись на свободу, моя светлая головёнка совсем закружилась, как у профессора Плейшнера. Я просто шел, куда глядели глаза. Забрел на рынок, пощупал товары, выпил пива. Зашел в кафе на чашку кофе. Сердце замирало — я могу делать, что душе угодно! Могу пойти в другое кафе, а могу и не пойти. Покатался в метро, объездил все станции — благо, в Минске оно не такое большое, как у нас. Наконец, приехал на стадион. „Спартак“ выигрывал, но я сдерживал свои эмоции, дабы не попасть под тяжелую руку местного болельщика. Обратно возвращался трамваем. Окна в классе горели. Выждав момент, когда прохожих рядом не было, я забрался на ворота около штаба и с приличной высоты сиганул вниз, отбив пятки. Небольшой путь до дверей класса я проделал быстро и незаметно. Всё обошлось. Работать совсем не хотелось, и я оставил Сашке доделать очередной стенд, а сам отправился спать. Все врачи, которые дежурили в приемном покое, уже знали меня в лицо и свободно пропускали в корпус. Лежа, я перебирал в памяти все места, где побывал. Сон в эту ночь был особенно сладким: я держу Сашку за руку, мы идем по Красной площади в ГУМ…

Листья с каждым днем всё больше покрывали землю. „Кровяные“ стенды кончились. Пришел „кровяной“ шеф и вручил каждому удостоверения почетного донора СССР. Так, не пролив ни капли крови, я стал донором. Казаху пришла в голову, на его взгляд, симпатичная идея: обновить в своем отделении Доску почета. Это он однажды пришел в класс, увидел, что мы творим шедевры, и загорелся этой идеей. Разумеется, права на отказ я не имел. „Бай“ просил не говорить об этом Бадме, и я пообещал, заметив, что в этом случае новая Доска получится не скоро — может быть, через месяц. Хоть и появилось больше работы, прописку в „сосудах“ я продлевал. Тем более, сестры продолжали исправно фиксировать повышенную температуру.

В этот день настроение у Сашки было неважным. На все мои попытки узнать, что с ним, он отвечал нечленораздельным бурчанием. Я уже мог без сопротивления обнимать его и гладить по голове. Это был маленький успех. Мишка с Сергеем пошли в отделение что-то там написать и обещали не возвращаться. Сашка полулежал на стенде, в задумчивости глядя на свеженачертанные линии, которые лишь офтальмолог мог бы назвать прямыми. Я лезвием аккуратно счищал их, находясь головой в непростительной близости с запретными для меня местами. В один прекрасный момент линия заползла под Сашку, я погнался за ней и уткнулся носом в промежность. В ответ на его дежурное „Не надо“ начал поглаживать руками то сзади, то спереди. Сашка лишь укоризненно посмотрел на меня, продолжая лежать в той же позе. Это было расценено как молчаливое согласие. Постепенно содержимое штанов начало увеличиваться и проситься наружу. Я выпустил его красивый пенис. Он не был громадных размеров, но был настолько аккуратно сложен, что казался мне идеальным. Я провел языком по уздечке и посмотрел на Сашку. Он закрыл глаза, положил руку мне на голову и стал ее гладить. Я долго лизал ствол, прежде чем плотно обхватить его губами. Как только я это сделал, в мой рот хлынули потоки сладкого сока. Ёжик любил сладкое — может, от этого его семя тоже было сладким. Ни я, ни он не ожидали такого поворота событий. Высосав всё содержимое цистерны, я ласкал языком колеса, то углубляясь в промежность, то возвращаясь к стволу. Цистерна снова начала набухать. Нет, поистине она была идеальным сотворением Природы! Снова достигнув возбуждения и встав в полный рост, Сашка таранил мое нёбо равномерными, но очень сильными движениями. „Возьми меня сзади“, — сквозь член процедил я. Не сказав ни слова, Ёжик прекратил двигаться и вышел из меня. Я подошел к окну и оперся на подоконник, предварительно выключив свет. Он долго не мог войти в меня. Я израсходовал все запасы слюны. Он предложил залить мне в лоханку черную тушь. „Нет, твое перо слишком большое для стендов и пока не входит в мою чернильницу“. Еще одна попытка — и меня пронзает острая боль. Отвык всё-таки! Увидел бы кто-нибудь мою гримасу в окне — навсегда бы остался заикой. Сашка разгонялся, боль уходила, уступая место блаженству. Постепенно трамвайная линия за окном приняла искомое положение, а дома перестали вращаться. „Еще, еще! Разорви меня! Проткни насквозь!“ — рычал я. Сашка в ответ посылал трудноразбираемое хрипение. Толчки стали резкими и неритмичными, и вскоре он тяжело выдохнул воздух, напрочь заглушая шум проезжавшего трамвая. Я, не выпуская его из себя, немного разогнулся, чтобы дать волю своей правой руке. Струя выстрелила вверх и угодила в окно. Несколько крупных белых капель ползли по стеклу. Сашка откинулся на спинку стула и, казалось, спал. Нет, я знаю: я доставил ему удовольствие, что бы он ни говорил. Он же был в своем репертуаре. „К следующему разу куплю вазелин“, — сказал я на прощание. „Следующего раза не будет!“ — злобно выдавил из себя он.