Умри в одиночку - Сергей Самаров

Однако в действительности оказалось, что ожидания Дока Доусона не оправдались. Если трудно было держать раненую ногу согнутой, то не менее трудно было использовать её как опорную, и нагрузка при этом ничуть не уменьшалась. И через два часа пути полковнику пришлось сделать себе повторную перевязку. Но её он уже делал не на ходу, потому что и Берсанака, сочувствия к раненому не испытывающий, сам, кажется, почувствовал потребность в коротком отдыхе и выбрал камни, на которых можно было присесть. Так отдыхали пятнадцать минут. Отдыхали молча. И только через пятнадцать минут, глянув на часы, Гайрбеков встал.

– Самочувствие как?

– Готов идти… – хмуро отозвался Док Доусон.

– Крови много потерял?

– Голова пока не кружится, значит, не существенно… Но течёт в обувь… Неприятно…

– Нельзя останавливаться, – Берсанака всё же сделал свой вывод.

– Нельзя, – согласился полковник.

Он видел, что Берсанака и сейчас задаёт вопросы не из-за сочувствия, а только для того, чтобы объяснить, насколько опасна для них задержка.

– Дойдём скоро?

– Больше половины пути прошли… Дальше получится только по следу «краповых». Иначе негде… Дорога – место менее хоженое. Там след быстрее заметят.

– Идём… – полковник Доусон проявил мужскую решительность. Он умел не жалеть себя, если требовалось…

След колонны «краповых» прятаться не собирался ни от кого и шёл напрямую по самым удобным для прямого прохождения местам, врубаясь в грязную липкую землю и в снежный наст уверенно и без сомнений. Тем не менее после первых десяти шагов по этому следу Берсанака остановился, присел и, закрывшись полой своей распахнутой специально для этого куртки, посветил фонариком себе и полковнику за спину. Их следы виднелись отчётливо и так же отчётливо показывали направление.

– Постарайся не хромать, – попросил Берсанака. – Снайпер видел, что ты хромаешь, и они ищут след хромого. Определят, что шли здесь мы…

– Что, по следу видно? – с недоверием переспросил полковник.

– Мне видно, – коротко сказал Берсанака. – И им будет видно…

Спорить Док Доусон не стал, хотя сам не смог определить по собственному следу собственную же хромоту, но идти постарался прямее и ногу стал ставить твёрже.

Теперь идти, казалось бы, стало легче, но усталость и боль в ране накопились, и каждый шаг уже начал даваться с трудом. И хорошо, что Гайрбеков предупредил о половине пройденного пути. Когда знаешь, что идти осталось меньше, чем уже прошёл, легче себя заставить превозмогать боль. Но боль, как отлично знал полковник, имеет особенность быстро становиться привычной. Хотя, наверное, это не совсем правильная трактовка понятия. Не боль становится привычной, а болевые рецепторы организма, являющиеся, по сути дела, простыми сигнализаторами, тоже постепенно накапливают усталость, уже собственную, и не так яростно сигнализируют мозгу о необходимости отдыха.

Когда неподалёку раздался лай собаки за чьим-то ещё невидимым каменным, какие здесь в основном и строят, забором, а потом на первый лай отозвались ещё несколько сильных хриплых глоток с разных сторон, полковник Доусон уже почти перестал обращать внимание на боль, потому что боль стала привычной и организм воспринимал её почти как должное.

– Подходим… – сообщил Берсанака очевидное.

– Слышу, не глухой, собаки лают… Нас, похоже, встречают?

– Едва ли… Они сегодня уже столько чужих повидали, что привыкли и ругаться устали… Но ведь – ночь… Могли уже отдохнуть… Может, слышат шаги в темноте… Охраняют… Здешние собаки – лучшие в мире охранники. Если хочешь, я подберу тебе хорошего щенка.

– Нет, спасибо, я и без того знакомство с этой породой буду помнить долго…

– Я рад, что тебе понравились наши собаки… – Берсанака говорил таким голосом, что человеку, плохо его знающему, трудно было понять его иронию. Но Док знал своего проводника достаточно хорошо. И потому иронию понял. И эта ирония уже начала раздражать. А раздражение может означать только одно, что уже подходит кризис в отношениях. Этот кризис неизбежен в любой группе людей, вынужденных продолжительное время жить в тесноте и в оторванности от остального мира. Порой такой кризис вызывает непредсказуемый взрыв. Все разведывательные или диверсионные группы проходят тестирование на совместимость. Проходили и они. Тем не менее ни одно тестирование не может точно сказать, когда кризис может наступить. Следовательно, следует быть осторожным. Потому что и Берсанака может раздражаться точно так же, как сам полковник, и от него тоже следует ждать взрыва. И вполне возможно, что Гайрбеков умеет хорошо скрывать свои чувства. Значит, осторожным следует быть вдвойне…

– Мы откуда заходить будем?

– Естественно, не с улицы.

– Ты дом правильно укажешь? А то попадём не туда…

– Помню дом… Его трудно с другим спутать… Он уже два века стоит и падать не собирается… А вокруг новые дома…

– Собака там есть?

– Не знаю. Я там не был ни разу. Но хозяина дома несколько раз видел. Издали…

– А говоришь, знаешь…

– Я знаю со слов Гойтемира. Он доходчиво объяснил…

Собачий лай раздавался всё ближе, и собаки, похоже, перекликались с разных сторон села, вытянутого вдоль дороги всего двумя улицами. Док Доусон слышал, что собаки умеют обмениваться друг с другом информацией, хотя учёные и отрицают это. Но как-то обмениваются же информацией волки во время охоты. Это уже факт, не подлежащий сомнению, хотя те же учёные не в состоянии определить, как это происходит. И учёные могут просто не знать способы передачи информации между собаками, вслушиваясь в лай, но не находя системы. А информация может передаваться и не лаем вовсе. Но даже если и лаем, то неумение определить систему ещё не означает отсутствие этой системы.

Вообще, в этом селе, как, впрочем, и в других, собак много. Не так давно Гойтемир объяснял, что ещё несколько лет назад такого не было. Тогда собак просто нечем было кормить. Сейчас кормить есть чем, и потому люди стремятся хотя бы таким образом обеспечить себе относительную безопасность.

Впрочем, в данной ситуации, когда село только что покинули совсем или не совсем «краповые», собачий лай никого не насторожит настолько, чтобы опасаться засады на ближних подступах к дворовым заборам…

Лесистый и заросший густым кустарником спуск с холма был как раз с южной стороны, тем не менее кусты здесь были настолько густы, что снег в них, несмотря на отсутствие листвы, ещё держался. Это было плохо, потому что невозможно было спуститься к селу, не оставляя следов. Можно было бы, конечно, снова воспользоваться торной тропой, оставленной колонной «краповых», но ещё с вершины холма Берсанака с полковником Доусоном разглядели, что в селе стоят четыре тентированных грузовика, оставленные здесь спецназом внутренних войск, естественно, не без охраны. И хотя часовых видно не было, они наверняка где-то засели и ведут наблюдение за окружающим. А тропа колонны выводит как раз к этим грузовикам. Можно, конечно, было рискнуть и свернуть перед входом в село в чей-нибудь огород. Но Берсанака мало знал местных жителей, сомневался в их лояльности своим целям и интересам и потому к подобному варианту прибегать не хотел. Да и собаки были чуть не в каждом третьем дворе – громадные, лохматые и, как казалось Доку, страшно кровожадные звери. Если бы даже не выдали их жители, то обязательно выдали бы собаки, свой патриотический долг выполняющие в соответствии со своим собачьим мировоззрением.

– Среди кустов следы в глаза бросаться не будут… – предположил Берсанака. – Пониже, перед заборами, снег стаял…

– Предлагаешь… – полковник показал пальцем направление.

– Предлагаю. Это самое безопасное в нашем положении. Дом – вон тот… Он один такой на всё село остался…

– Тогда – идём…

Спуск оказался сложным как раз потому, что кусты были сухими по времени года, ломались и трещали, что вызывало в селе новый собачий лай, способный поднять на ноги, казалось, всё население села. А времена и нравы заставляли жителей относиться к поведению собак внимательно. Но Берсанака с Доком старались спускаться как можно неспешнее и потому по возможности сохраняли тишину. Именно по возможности, потому что возможность была не всегда. Тем не менее они спустились, прошли через кустарники и вышли на полосу каменистой земли, разделяющей склон холма и каменный забор огородов. Там Берсанака выбрал камень покрупнее и сел на него, повернувшись к забору лицом. Полковник не торопил своего проводника, уже зная привычку Берсанаки перед каждым селом сидеть вот так минут пять и вслушиваться в звуки. Может быть, Гайрбеков что-то ощущал в эти мгновения, может быть, просто с мыслями собирался. Со стороны такое поведение может показаться и странным, но странностей не имеет только тот, кто сам ничего не стоит. Были у полковника и собственные странности, и потому он к чужим относился с пониманием…