Пестрая лента - Юрий Феофанов

«В 23 часа я стоял на остановке троллейбуса. Ко мне подбежал гражданин и сообщил, что возле ресторана убили человека. Я бросился туда. Метрах в пяти от ресторана лежал неизвестный в луже крови. Я хотел звонить в «Скорую помощь», но она тут же подъехала. Я подобрал складной нож, который валялся на месте преступления».

Показания швейцара Силаева:

«Примерно в 23 часа я слышал, что из фойе звонили по телефону в «Скорую». Судя по акценту, звонил грузин или армянин. Я вышел на улицу. У магазина «Кулинария» виднелся лежащий на земле человек. Тут к нему подъехала «Скорая»…

Показания официантки Равич:

«Когда я собралась домой, это было в 23 часа, то в вестибюле увидела Гараева. Он попросил позвать Нелю. Я сказала: «Как тебе не стыдно, она же замужем». Он, видимо, обиделся, ничего не сказал, вытащил сигарету и пошел к двери. Я привела себя в порядок, причесалась и направилась домой. У входа стояли двое: по-моему, они ужинали у нас, а сейчас запыхались, словно бежали. «Надо вызвать милицию», — сказал один. Я оглянулась — метрах в сорока у «Кулинарии» лежал человек, а над ним нагнувшись стоял Гараев. Я оглянулась, но тех двоих уже не было…»

Вторые, «чистосердечные», показания Владимира Гараева, данные через месяц после начала следствия:

«Мы поссорились с гражданином около ресторана. Он был здорово пьян, задел меня и извинился. Я ничего не ответил. Это, видимо, ему не понравилось и он прицепился ко мне. Я сказал: «Иди, проспись». Тогда он грязно обругал меня, да еще драться полез. Тут я словно в экстаз пришел. Не помню, как у меня в руках нож очутился, не помню, как ударил. Очнулся, когда он уже лежал в крови. Я ужаснулся и отбросил нож в сторону. Оглянулся — двое мужчин к ресторану шли. Я им крикнул, чтобы «Скорую» вызвали, а сам за милиционером побежал. Решил себя не выдавать. Испугался. Стыдно было. А теперь не могу держать это на душе…»

Из приговора суда:

«..Между потерпевшим Хомяковым и Гараевым возникла драка, во время которой Гараев выхватил перочинный нож и ударил Хомякова… На основании собранных доказательств… руководствуясь статьей… приговорить…»

Из письма Гараева отцу после утверждения приговора:

«Когда меня впервые вызвали в милицию, я думал — как свидетеля. Я все рассказал, как было. Но потом меня вызывал и вызывал следователь и говорил, что нож, которым убит Хомяков, принадлежит мне. Но это был не мой нож. У меня был тот, ты знаешь, который мне дядя Самсон подарил, с зеленой рукояткой, а этот с коричневой. Я им говорил об этом, «А где же ваш нож?» — спросил следователь. Я сказал: «Наверное, в общежитии». Но там мы его не нашли. Куда он делся — не знаю. После этого следователь все время твердил мне: сознайся, на ноже отпечатки твоих пальцев, это решающая улика, сознаешься — суд это учтет». И я решил «сознаться», то есть наговорить на себя. И вот я здесь… Поверь, отец, сейчас я говорю правду. Я не виноват. Но так сложились обстоятельства…»

Таковы были документы, которые мой друг Порфирий Зетов читал в уголовном деле. Кроме последнего письма. Оно появилось после приговора и поэтому документом не считалось.

Но оно тем не менее существовало! Как отнестись к нему? Что это: крик души, взывающей к справедливости, или ловкий ход, рассчитанный на то, чтобы уйти от наказания? Вопросы эти требовали разрешения. Но как ответить на них?

После описанных событий прошло много времени. Все инстанции утвердили приговор, прокуроры, к которым обращался адвокат, дали свои заключения — оснований для пересмотра судебного решения нет. И в самом деле, если Гараева следователь принудил оговорить себя, то почему он молчал на суде? Взять на себя вину за убийство?! Выслушать приговор и ничего не сказать?! Нет, это было, по меньшей мере, не логично.

Письмо же отцу из тюрьмы было вполне объяснимо: утопающий хватается за соломинку; чем в конце концов черт не шутит — авось клюнет. Так восприняли его запоздалые жалобы все, кто их изучал.

Порфирий Зетов решил встретиться с участниками процесса: прежде всего с судьей. Но еще раньше посмотреть само дело. И вот что обратило на себя внимание. Гараева обвинили, а кто видел факт убийства? Как Гараев нанес удар Хомякову, никто не видел. И как упал Хомяков, не видели. И вообще Гараева с Хомяковым никто вместе не видел. Ни милиционер, ни официантка. Видели одно — Гараев склонился над лежащим на земле человеком. Было бесспорно установлено, что человек убит ударом ножа. Но принадлежал ли этот удар Гараеву?

Еще римские юристы исповедовали принцип: «Когда ты видишь человека, держащего в руке нож, вонзенный в грудь убитого, не говори еще, что это убийца. Может быть, он подошел вынуть нож из груди поверженного». Собственно, в первых показаниях Гараев это и утверждал — он вынул нож, а не вонзил его. Прямых улик, опровергавших это показание, не было. Теперь Гараев изменил показание — но прямых улик, его подтверждающих, все равно нет. Значит, вескими и безупречными должны быть улики косвенные. Значит, каждая должна быть обоснована так, чтобы, как говорится, комар носа не подточил.

Эти улики, их обоснования и стал искать в деле мой друг. Однако вместо них наткнулся на обстоятельства, мягко говоря, странные.

В деле есть лист под цифрой 61-а. Все с цифрами, а этот еще букву имеет. Почему? Да и лист важный — акт о приобщении ножа к вещественным доказательствам. А в этом листе, написанном одним почерком, есть еще и приписка совсем другой рукой: после слова «нож» в конце протокола следуют слова — «с коричневой рукояткой».

Почему протокол приобщения к делу орудия убийства вложен в папку уже потом? Что обозначает эта приписка другим почерком? Кто ее делал? И, наконец, главное — с чем мы имеем дело: с канцелярскими небрежностями (забыли подшить лист в протокол, забыли указать цвет ножа) или с более серьезным — с восполнением задним числом недостающих подробностей. Все эти вопросы мог бы разъяснить лишь человек, хорошо знающий дело. Да и не только относящиеся к листу за номером 61-а. Порфирию казалось, что признания Гараева все же довольно слабо обоснованы.

Прежде всего он разыскал председательствующего на том процессе Степана Лаврентьевича Вермишева (к тому времени уже кончился срок его полномочий, и он работал в другом месте), и они засели за протоколы предварительного следствия и судебного. Они договорились пройтись по всему делу от начала до конца, а потом честно подсчитать все доводы: «pro» и «contra».

Первый факт, который важно было установить, — это место происшествия, точное место, где был убит Хомяков. Официантка Елена Равич видела труп в 40 метрах от гостиницы, оттуда его взяла «Скорая помощь». Гараев говорит, что подрались они перед входом в ресторан.

— Как же тогда Хомяков очутился у магазина «Кулинария»? Он ведь не мог туда дойти сам, ибо был мертв? — спрашивал Зетов.

— Вы невнимательно прочли показания. Вот: «Гражданин схватил меня за руку и потащил вниз со ступеней в сторону магазина «Кулинария», и там между нами завязалась драка».

— А милиционер Золотько показывает, что Хомяков лежал в пяти метрах от ресторана…

— А швейцар и официантка — что в сорока. Да и «Скорая помощь» его взяла оттуда.

— Вот, вот! Так установило следствие или нет, где же, наконец, был убит Хомяков? Это важно вообще. В нашем случае это один из решающих моментов. Покажите мне схему, на которой указано, кто где стоял, кто откуда шел. Наконец, протокол осмотра места происшествия покажите.

— В деле нет… Это, конечно, упущение.

— Вы ставили следственный эксперимент? Во время предварительного следствия он ставился?

— Нет-нет… Тоже упущение. Но меняет ли это суть дела?

Меняет ли суть дела… Стоит вслушаться в этот «вопрос-ответ». Вникнуть. Вдуматься. Любой детективный сюжет строится на пренебрежении как раз самыми незначительными мелочами: либо преступник не учтет мелочь, либо сыщик не пройдет мимо той же самой мелочи. И чем меньше мелочь, тем интереснее рассказ, кино или телефильм. Закон жанра.

Но и закономерность правосудия!

Реальное уголовное дело внешне выглядит куда проще «Баскервильской собаки» Конан Дойля или «Восточного экспресса» Агаты Кристи, и даже пресловутый майор Пронин расследовал куда более запутанные преступления. Но ведь и сложнее всегда реальное уголовное дело. Да, сложнее! И потому, что действуют не вымышленные герои, а люди из плоти и крови. И потому в реальном деле столько факторов — детективных, процессуальных, психологических, социальных, этических, экономических — сколько ни одному сочинителю захватывающих сюжетов и не снилось. Если бы самому талантливому создателю детективного рассказа любой из нас начал бы задавать бесчисленные «почему», уверен, автор бы запутался. Суд должен выяснить все «почему», ибо каждый ответ может пустить под откос, кажется, безупречно подогнанную версию. И начисто переменить суть дела.