Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— Пускай! — не уступал Тимофей. — Да ведь вопрос еще — убьют али нет. Да и не боги горшки-то обжигают!

— Ладно, — устало вздохнул дядька Микола, покосившись на бутылку, но наливать не стал. — Положим, у тебя, у дурня, все хорошо сложилось. А вот как с верой-то православной жить будешь? Ведь поляки-то тебя в католичество заставят перейти. И тогда что? Схизматиком станешь? Веру дедовскую продашь, как Иуда? Сволочь!

— Ты, дядька, меня раньше времени не сволочи! — разозлился Тимоха. — Я вот не посмотрю, что ты батьке моему другом был, а возьму да в глаз дам!

Пирогов смущенно закашлялся. Действительно, чего это он? Парня-то толком не знает, а уже последними словами кроет…

— Ладно, — виновато потупился стрелец. — Не серчай. Просто уж очень мне долго с поляками-то пришлось воевать. Наливай…

Выпили. Стрелец, нюхая огурец, сказал:

— Ты вот подвоха боишься… Может, правильно, а может, и нет… Если в каждом, кто доброе тебе желает, подвох углядывать, то и жить-то зачем? А от меня никакого для тебя подвоха не будет. Мне же деньги-то с собой в могилу не взять. А может, на старости-то лет да пользу кому принесу… Тем паче сыну друга своего, что жизнь мне спас. У меня как-то, когда мы с князем Пожарским пана Лисовского ловили, фитиль затух. Так Демид того ляха, что саблю уж было надо мной занес, прикладом пищали так огрел, что дух из того вон. Потом уже Демида в Вологду послали, Таможенную избу охранять, а меня сюда, в Новгород-Северский, в стрелецкие головы. Я ж как-никак сын дворянский. В стрельцы-то пошел, потому что поместье мое за Смоленском осталось…

Акундинов слушал, не перебивая. Эх, будь это чуток пораньше, то как бы он гордился своим батькой! А теперь вот… Тимоха поднялся и взял шапку. Потом поклонился Пирогову до земли, как отцу-дядьке, и пошел.

— Спасибо тебе, дядька Микола. Только не возьму я твоих денег. Прощай…

— Эй, Тимошка, да погоди ты… — окликнул его сотник, но тот будто бы и не слышал.

Тимофей, размашисто шагая, шел в конюшню, где, верно, Костка уже заждался. За спиной раздались торопливые шаги. «Вот ведь, старый хрен, увязался!» — с досадой подумал он, отворяя ворота и проходя внутрь.

— Погоди, Тимошка, не торопись! — услышал он голос дядьки Миколы. — Успеешь ты к своим ляхам…

— Ну, так чего сказать-то хочешь? — с досадой сказал Акундинов, оборачиваясь к старику. — Все равно обратно на Москву не вернусь…

— Так это-то я уже понял, — сказал Пирогов, подходя ближе. — Только вот я что тебе сказать хотел… — начал было старик, но не закончил…

За его спиной возник бледный, как мертвец, Конюхов, а дядька Микола зашатался и как стоял, так и упал лицом вперед…

Костка вытащил из-за спины тонкий и длинный нож, хладнокровно, как будто делал это не в первый раз, обтер клинок клочком соломы, внимательно осмотрел его и убрал под одежду.

— Ты зачем старика-то убил? — вытаращился Тимоха.

— Прости меня, Господи! — вместо ответа перекрестился Конюхов. — Ну, одним грехом больше — одним меньше. Все одно в геенне огненной гореть будем!

— Ты на хрена старика убил? — повторил Акундинов.

— Помоги лучше, — сказал Костка, наклоняясь к убитому. Сняв с его пояса кисет с деньгами, Конюхов еще раз перекрестился, а потом взял старика за руки. — Знаю я таких, правильных-то. Он ведь тебя бы в покое не оставил. Так что прости, Тимоша, но такой друг — хуже врага. Не уговорил бы добром, то скрутил бы да на Москву бы и повез. А потом казной бы своей тряс, чтобы тебя от наказания откупить. Ведь так-то он прав — тому, кто деньги-то краденые добровольно возместит, прощение даруется! Вот хотел-то, дурак старый, как лучше. Берись-ка за ноги.

— Пожалуй, ты и прав, — пораскинув умом, согласился Тимофей, пытаясь взяться поудобнее. — Ну, на раз-два, взяли…

Тело старого сотника, соратника князя Пожарского и отцова друга, было спрятано под ясли. Авось сразу-то и не найдут. А когда найдут, так они уже далеко будут…

Часть вторая

ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ МОРЯ…

Лета 7154 года от Сотворения мира (1646 год от Рождества Христова).

Москва. Царские палаты.

Юный государь, сидевший на троне, кажется, еще не понял — чего же это бояре такие сумрачные? Подумаешь, самозванец…

— Кем назвался-то? — поинтересовался окольничий князь Куракин, которому была обещана боярская шапка. — Опять сын Лжедмитрия али Годунова внук?

— Да нет, на сей раз царя Василия Ивановича сын, — с усмешкой сказал Борис Иванович Морозов.

— Шуйского, что ли? — удивленно спросил седой как лунь князь Трубецкой, получивший боярскую шапку еще во времена Бориса Годунова. — Так от рода-то Шуйских никого не осталось. И сам Василий, и братья его бездетными померли. Да и воевода славный, князь Скопин-Шуйский, бездетным умер.

— Так то, князь, мы ведаем, — хмыкнул Морозов. — Так ведь и тогда все знали, что царевич Димитрий был в Угличе убит. Так нет же, присягали Гришке Отрепьеву, яко великому князю и государю. А потом ведь еще и вору Тушинскому. Скажешь, не было такого?

Кое-кто из стариков, успевших за долгую жизнь присягнуть и Федору Годунову, и Лжедмитрию, и Василию Шуйскому с польским королевичем Владиславом, закряхтели. Молодые, не успевшие еще изменить никому из царей Романовых, воспрянули.

— Акундиновым, говоришь, самозванца-то кличут? — переспросил юный государь Алексей Михайлович, нахмурив царское чело, как бы припоминая… — Кажись, фамилия знакомая. Только, как говоришь-то, Тимошкой зовут?

— Тимофей Демидов, сын Акундинов, — подтвердил дьяк Чистой, стоявший перед царевым креслом.

— Откуда я фамилию-то эту могу знать? — засомневался государь, поискав взглядом Морозова, словно бы ища у того подсказки: — Только имя вроде другое было.

Алексей Михайлович задумался и замолчал. Дума притихла. То ли боялась помешать, то ли думала. Ну, на то она и Дума.

— Не, не тот… — прервал молчание юный боярин Стрешнев.

— Кто — не тот? — воззрился царь на своего друга детства. — О чем это ты?

— Не тот, который часовщик, — уверенно заявил боярин. — Того Максимом звали.

— Часовщик? Какой часовщик? — переспросил государь, нахмурил лоб и вдруг вспомнил: — Господи! Точно, мастер часовых дел! А я-то думаю, откуда фамилию запомнил!

— Точно, — засмеялся еще один друг детства, окольничий Матюшкин. — Часы он как-то у тебя чинил, государь, что в Детском тереме стояли…

Алексей Михайлович, вспомнив о ремонте дорогих напольных часов, которые сам же и сломал, засмеялся. Бояре и окольничие тоже позволили себе улыбнуться.