Сладость горького миндаля - Ольга Михайлова

— Вы любили его? — Монтгомери никогда не задавал женщинам таких вопросов, но сейчас что-то подсказало старику, что ему не укажут на неуместность и бестактность подобного любопытства.

Так и случилось. Герцогиня просто кивнула.

— Да, он сумел очаровать меня. Необыкновенно умный и глубокий, он был совсем особенным человеком. Мне его не хватает. По-настоящему не хватает. С ним скуки было меньше. Он умел делать жизнь захватывающей.

Монтгомери вкрадчиво заметил:

— Но вы так ещё молоды, впереди вся жизнь. Вы ещё встретите мужчину, который восполнит вашу потерю.

Леди Хильда пожала хрупкими плечами.

— Возможно, — тон её был безразличен и бесцветен, как на светском рауте.

— Но граф Нортумберленд или мистер Хилтон, хоть вы и не хотите называть их «вашими поклонниками», разве они не могут составить конкуренцию покойному герцогу Хантингтону? К тому же оба молоды и недурны собой.

Герцогиня бросила на Монтгомери игривый взгляд и весело рассмеялась.

— Вы проявляете по отношению ко мне точно такую же отеческую заботу, как и лорд Генри. Граф Блэкмор тоже постоянно предостерегает меня по поводу Хилтона и Грэхема. Но это напрасно, поверьте, милорд. Я вовсе не влюбчива. — Она посерьёзнела, — хоть я, как ни странно, всегда влеклась к людям намного старше себя. Мой муж шутил, что такое случается, но женщина, которым это свойственно, обычно на старости лет влекутся к мальчишкам. — Герцогиня усмехнулась. — Но так как мне ещё далеко до старости, я не могу проверить его суждение. Однако мне совсем не хочется, чтобы с молодыми джентльменами произошло что-то дурное, и я рада, что вы тоже думаете, что большой опасности нет.

— Генри, значит, предостерегает вас от них? — с облегчением спросил Монтгомери, вычленив из речи герцогини то, что волновало его самого. — Вы уважаете его? Прислушиваетесь к его мнению?

— Если вы не передадите это ему, — улыбнулась леди Хильда, хитро прищурившись, — то отвечу, что сочувствую ему. Он слишком умён. Главная опасность, подстерегающая любого, кто видит дальше и знает больше других, заключается в непонимании. Помните, Петрарка жалуется, что «природа сотворила его непохожим на других людей» — «singular' d'altri genu». Тоже и с Генри. Огромное счастье — быть как все, но ему в нём отказано. Если вы ниже людей, они вас топчут, а если выше, вы наталкиваетесь на обидное равнодушие ко всему, чем сами гордитесь. Какой смысл быть высоконравственным в ночном кабаке или разумным в Бедламе? В таких обстоятельствах человек скорее станет жертвой клеветы, чем предметом восхищения. — Герцогиня смотрела вдаль и говорила словно во сне. — За притязания на необычность толпа мстит. Поступая не так, как все, мы отрезаем себе путь к дружеским отношениям и к тому, чтобы нас принимали в обществе. Мы говорим на другом языке, у нас свои понятия обо всем — и обращаются с нами как с существами иной породы. Нет ничего нелепее, чем навязывать свои возвышенные идеи толпе…

— Да, Корбина порой трудно понять, — кивнул Монтгомери, чтобы просто поддержать разговор.

Герцогиня задумчиво продолжила:

— Непонимание — достаточная причина для страха черни, а страх вызывает ненависть: отсюда подозрительность и злоба ко всем, кто претендует на большую утончённость и мудрость, чем их ближние. Напрасна надежда погасить эту враждебность простотой обращения. Чем заметнее ваше снисхождение, тем больше они будут себе позволять, и тем сильнее разовьётся в них решимость отомстить вам за превосходство. В предельном смирении они увидят только слабость и глупость. Ни о чём таком они и слыхом не слыхивали. Они всегда стараются протолкнуться вперёд и уверяют, что и вы поступили бы точно так же, если бы действительно обладали приписываемыми вам талантами.

— И всё же Генри кажется мне иногда грубым, особенно с челядью.

— Он прав, — не согласилась герцогиня, — лучше сразу подавлять прислугу высокомерным аристократизмом; тогда вы хотя бы принудите их проявлять к вам простую вежливость. Терпимостью и добродушием вы не дождётесь от людей низкого звания ничего, кроме откровенных оскорблений или молчаливого презрения.

Тут они заметили, что на террасе у парка появились две пары — мисс Сьюзен Сэмпл с мистером Чарльзом Говардом и мисс Кэт Монмаут с мистером Эдвардом Марвиллом. Женихи, как насмешливо подумал Монтгомери, видимо, поняли, что им не удастся понравиться богатой красавице, и решили уделить внимание своим «воробьям». Было заметно, что Говард и Марвилл находятся в мрачном расположении духа, лица обоих были неприветливы и хмуры. Мисс Кэтрин и мисс Сьюзен тоже глядели невесело.

Герцогиня, окинув всех четверых безразличным взглядом, отвернулась и договорила:

— Впрочем, этот рецепт годится не только для челяди.

— У вас не сложились отношения с племянницами его сиятельства? — напрямик спросил Монтгомери.

Герцогиня вздохнула, пожав хрупкими плечами.

— Они — не челядь, но мыслят так похоже, — пожаловалась леди Хильда. — Они подмечают какую-нибудь деталь вашей одежды, ваша манера входить в комнату необычна, говорят они, вы не едите артишоки — это странно, у вас серьёзный вид, вы говорите или молчите больше обычного — все эти ничтожные обстоятельства становятся статьями обвинительного акта, составляемого ими против вас. У любого другого эти мелочи никто бы и не заметил, но в человеке, о котором все так наслышаны, они кажутся совершенно непонятными. Между тем все ваши действительные заслуги для таких судей ничто, они бессильны оценить их. Они хвалят книгу, которая вам не нравится, и вы молчите. Вы советуете им посмотреть на полотно, в котором они не находят ничего достойного восхищения. Как убедить их в своей правоте? Ведь вы не можете передать им своё знание и тем самым показать, что виноваты они сами, а вовсе не картина! Они едва отличают Корреджо от обыкновенной мазни. Может это вас хоть сколько-нибудь сблизить? — леди Хильда взмахнула веером, — и чем сильнее вы ощущаете разницу, чем искреннее стремитесь преодолеть её, тем неизмеримее расстояние между вами, тем меньше у вас шансов привить им взгляды и чувства, о которых у них нет ни малейшего понятия.

Монтгомери вдохнул. Возразить было нечего.

— Сила ума ущербна, — уже мрачней пробормотала герцогиня. — Знание не даёт превосходства, а лишь отнимает последнюю возможность произвести на этих людей малейшее впечатление. Где же тогда наши преимущества? Может быть, вам лично они приносят удовлетворение, но в то же время и расширяют пропасть между вами и обществом. На каждом повороте вас поджидают трудности. Всё, чем вы гордитесь и наслаждаетесь, недоступно толпе. То, что нравится ей, безразлично или противно вам. Какое испытание проходит наше терпение, какой болезненный удар достаётся нервам — видеть компанию невежд, разглядывающих рисунки и гравюры мастеров: они восторгаются какой-нибудь пустяковой банальностью, оставляя без внимания божественные выражения лиц, либо высказывая нелепые замечания по их поводу. В таких случаях бесполезно волноваться, спорить, протестовать, — она вздохнула. — Так разве не лучше получать удовольствие не делясь ни с кем, — чем дивиться недостаткам чужого вкуса или наслаждаться достоинствам второсортных произведений?