Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

— Как видите, я еще не закончила свои вечерние приготовления. Так что, дорогой мой, приходите попозже… гораздо позже, туалет занимает у меня страшно много времени. Хотя, может быть, у вас не хватит терпения ждать так долго и вы ляжете спать, что было бы вполне естественно, поскольку вы только что вернулись из утомительного путешествия…

— Пора уже знать, Жюдит, что терпением я не обладаю. По крайней мере, когда дело касается вас. Выйдите, Фаншон!

На этот раз девушка осмелилась взглянуть на него, глаза ее были полны слез. Она еле слышно пролепетала:

— Но, сударь, я еще не закончила.

— Вот именно! — дерзко поддержала ее Жюдит. — Камеристка мне еще нужна.

— Когда-то вы прекрасно обходились без помощи камеристок. Не беспокойтесь, я ее заменю.

Если бы не удивительные провалы памяти, вы бы вспомнили сейчас, как прекрасно я справляюсь с обязанностями горничной, дайте-ка мне щетки, Фаншон, и выйдите из комнаты, если не хотите, чтобы я выставил вас сам.

Руки у девушки оказались ледяные, но повиновалась она на этот раз без возражений. Направляясь к двери, Фаншон низко опустила голову, словно переживала поражение, и бросила на хозяина полный укора взгляд.

Когда Жиль сам принялся расчесывать волосы жены, Жюдит не шевельнулась; по-прежнему, очень прямая, она сидела на табурете, но в овальном, в золотой раме зеркале Турнемин видел, как полыхали огнем ее темные глаза. Он все водил и водил щеткой по длинным блестящим прядям, а Жюдит сжала зубы и губы и крепко сцепила ладони на коленях.

В комнате было абсолютно тихо. Слышно лишь, как потрескивали волосы под расческой. Жиль собирался немедленно расспросить Жюдит, что она думает о смерти Розенны, однако, перебирая ее шелковую огненного цвета шевелюру, он испытывал чувственное наслаждение и решил не торопиться, предпочитая предвкушать приятные события наступающей ночи. Он пришел сюда сегодня как муж, но не столько для того, чтобы заставить Жюдит выполнять супружеские обязанности, сколько для того, чтобы унизить ее, дать почувствовать свою полную над ней власть. Теперь же Жиль знал точно, что ни человек, ни дьявол не смогут ему помешать овладеть этой богиней — его женой, даже если ему придется взять ее силой, чтобы удовлетворить поднимавшееся в нем страстное желание…

Однако едва Жиль, отложив щетки, принялся за крючки, на которые застегивалось на спине платье, Жюдит спрыгнула с сиденья, словно ее ужалила оса, и скрылась за высоким креслом.

— Убирайтесь вон! — заскрежетала она зубами. — Выйдите немедленно! Вы мне не муж, а я вам не жена.

— Ну нет! Я не желаю больше слушать про вашего лже-Керноа. Не настолько же вы глупы, чтобы не понять…

— Я все поняла, но, говорю вам, я не ваша жена, потому что не хочу больше быть вашей женой, не хочу и никогда не буду! Какое мне дело: бандит он, мошенник или еще кто? Я люблю его, слышите? Я люблю его, а вас больше не люблю… если вообще когда-нибудь любила. И ваша любовь мне не нужна…

— Ас чего вы взяли, что я вас еще люблю? Я тоже вас разлюбил, голубушка, и не забивайте свою хорошенькую головку глупостями. Однако ни вы, ни я не можем разрушить союз, заключенный Господом: вы моя жена… и в данный момент я вас желаю.

Во всей этой резкой отповеди Жюдит, казалось, поразила одна лишь фраза.

— Вы меня разлюбили?

— Вот именно. Вы по собственному опыту знаете, что такое случается. Ведь не так давно вы сами столь без-тешно оплакивали мою смерть, что готовы были даже на убийство государыни, так велика была в вас жажда мщения.

— Но… как вы могли меня разлюбить?

Столько наивного тщеславия было в ее вопросе, что Жиль рассмеялся.

— Да очень просто. Я не люблю вас, потому что полюбил другую женщину.

— Кого? Судя по всему, вашу драгоценную графиню де Бальби?

«Вот она, женская натура, невольно подумал Жиль. — Сама твердит на все лады, что не любит его больше, но стоит появиться на горизонте призрачной сопернице, как в тоне появляется язвительность, чертовски смахивающая на ревность.»

— Позвольте вам заметить, вас это не касается. Здесь мы, как видите, вдвоем, и чувства друг к другу испытываем приблизительно одинаковые, так что, можно считать, квиты… если забыть, правда, что вы беременны от своего любовника, и здесь мне вас не догнать. Добавлю, одна ко, что, хоть вас и затягивают безжалостно в корсет, талия ваша уже не столь тонка. Беременность становится заметной, так что мне самое время заняться вами во избежание ненужных толков.

— Заняться мной? Что вы собираетесь делать? — закричала Жюдит, невольно прикрыв живот руками, хотя он и без того был достаточно защищен кринолином из ивовых веток.

— Что я собираюсь делать? Да ничего особенного, дорогая… Разве что спать с вами, пока это еще возможно… и приятно.

— Ни за что, слышите? Никогда! Я запрещаю вам до меня дотрагиваться.

— Посмотрим…

Спокойно подойдя к двери, он тщательно запер ее на ключ, сунул ключ в карман, и так сноровисто, что любой фокусник бы позавидовал, выскользнул из халата. Увидев Жиля обнаженным, Жюдит вскрикнула, но была так ошеломлена, что не сдвинулась с места. А Жиль бросился к ней, опрокинув на ходу кресло, за которым она пряталась, и оно с грохотом покатилось по ковру.

Молодая женщина снова ожила, лишь когда он схватил ее. Она принялась обороняться тем более отчаянно, что чувствовала превосходство супруга. Она извивалась, кусалась, царапалась, как взбесившаяся кошка, а он срывал с нее великолепное перламутровое платье, раздирая его на куски, рассыпая жемчуг, которым оно было расшито, по паркету. Разодранное на три части, платье полетело на пол, за ним нижние юбки, кринолин он снял, разрезав найденным на туалетном столике ножиком подвязки, затем та же участь постигла корсет, при этом он удерживал разъяренную женщину свободной рукой. И ногти и зубы Жюдит были бессильны против крепких, словно каменных, мышц Турнемина, ей казалось, что она сражается со статуей.

Вот и последний покров — очаровательная вышитая сорочка из тончайшего батиста — упал, а Жюдит по-прежнему кусалась и шипела. Плечи Жиля горели от ее царапин. Разозлившись, Жиль дотащил ее до одной из колонн красного дерева, поддерживавших большой муслиновый балдахин над кроватью, на ходу сорвал шнур, подвязывавший занавес, и, заведя руки Жюдит за колонну, крепко связал их, а потом, коленом раздвинув ее ноги, «вошел в нее с такой силой, что оторвал от земли, отчего она жалобно застонала, но его собственное