Вождь из сумерек - Николай Ярославцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да нет. Это Лехина теплая и грязная ладонь поднимает веки, а его глаза пялятся ему в зрачки.
– Ты еще зеркало к губам поднеси, псих ненормальный.
Или не ладонь?
Лижет, подлая. Язык, как терка. Морда в крови. Слизывает, пока не засохла.
– Славная была охота, старший брат. Нам есть, что поведать братьям.
Охота ли? Бойня! Волк в овчарне.
Кому это он?
Леха, Пивень, Толян…
И снова боль раздирает тело. Пора бы уж привыкнуть! Не промахнулись, сволочи.
А могли бы, хотя бы из уважения к возрасту. Куда ни кинь, а пятый десяток разменял. А это уж, дорогие мои, не шутка в теле. Неповоротлив стал. Может, пора подковы снимать? А там валенки и на печь?
Славная была охота.
До ночи черепки в угол будут заметать.
– Стас, очнись! Какие черепки?
Леха? Откуда он здесь?
Ворочают волчье тело. Подцепят крючьями и на помойку. Лязгнул зубами. Мимо. Промазал.
Свет! Ослепляющий яркий свет… И сразу ночь.
Ушла, без него ушла стая. Бросили волчата. А почему бросили? Сам приказал.
Тащат, волокут. Толяну на волчовку. Ну, нет! Толян правильный пацан и не позволит себе нарядиться в прикид из шкуры собственного командира.
– Командир!
Дернулась верхняя губа, обнажая клыки.
Но вместо грозного рыка, от которого замирает сердце, а душа проваливается в пятки, вырвался только слабый стон.
– Больно же, черти. Я сам.
Открыл глаза.
И правда – Леха. Своей мокрой банданой ему лицо вытирает.
– Стоит только одного на минутку оставить, так сразу как свинья перемажешься.
Точно Леха. Только он один так душевно умеет утешить друга в трудную минуту.
Пивень своими заскорузлыми пальцами ковыряется в его боку, как в своих зубах после обеда. Еще и ножик норовит поглубже затолкать туда. И что он там надеется отыскать?
А хорошо врезали. От всей нечеловеческой души. Ладонь в дыре проваливается.
Прохрипел, чуть не теряя сознание.
– Уходить надо, ребятки. Я там немного набезобразничал. Хозяевам может не понравиться. Как бы объяснений не потребовали.
– Куда ты пойдешь? – возмутился Леха. – Дыра в боку. Пивень в ней чуть с головой не утонул. Из плеча мосол торчит.
– Дыру портянкой заткну. И доковыляю.
– Конкретно набезобразничал? – полюбопытствовал Войтик. – От всей души размахнулся?
– Да так, слегонца. Времени маловато было. Но помнить будут. Сейчас знаем, в какую сторону ворота открываются.
– Про черепки-то не для красного словца молвил? И самому черепком досталось. Отскочить не мог? – влез с расспросами Пивень.
– Командир, ты думаешь, они с предъявой придут? – разгорелся Толян. – Душу б отвести, а то вечно все на себя тянешь.
Каждое слово как кузнечным молотом в мозг колотит.
А ребята зубы заговаривают.
– Уходим, ребятки. А то разнежусь, вовсе не встать будет. Погостили, пора и честь знать. Толян, приходилось в пионерлагере бывать?
Толян растерялся. Крепко, видимо, двинули командира, если крыша на место до сих пор не встала, – читалось в его глазах.
– Было дело…
– Костры жег? Так, чтобы с одной спички?
– Конкретно! А если потом туда шиферу набросать, вообще отпад.
Стас кряхтя и морщась поднялся на ноги.
– Тебе и карты в руки. В смысле, зажигалка. Жги все к едреней фене. Пусть горит. Не свое, не жалко. Мы потом здесь добрый лес насадим. Вот только с шифером не получится. Извини, брат, нету. Веселин, мальчик мой, там где-то мои мечи лежат…
– Все здесь, командир, – ответил за Веселина Леха. – А с лесом надо ли так?
– Надо, Леха. Еще как надо. Пусто в нем. Никого. Даже зверье не водится. Да и нынешним хозяевам с огоньком повеселее будет. А то заскучали. Грязь и сырость развели. Пусть пообсохнут.
Зло поджал губы. Сверкнул глазами.
– Ненадолго уходим. Я их научу по стойке «Смирно» стоять и не качаться.
Толян щелкнул зажигалкой.
– Так не горит.
А ты приятеля попроси. Вдвоем, глядишь, и получится. Темный, не хочешь к ним присоединиться?
Лес словно понял его слова. Затих. Подобрал, поджал под себя длинные скользкие ветки. Сучья больше не хватали за ноги и ловко уползали с дороги.
– Давно бы так!
Войтик осмелел до того, что от всей души врезал по гладкому корявому стволу.
Дерево глухо застонало и метнулось вершиной к нему. Дохнуло стужей… Сверкнул меч, и к ногам посыпались отрубленные сучья.
– Сказано, не балуй.
Подошел Груздень.
– Не выходит подпалить, командир. Все водой пропитано, хоть ведром черпай. Если позволишь, я привезу сюда несколько возов соломы и хворосту и уж тогда…
– Ин быть посему. А то всего и сразу – так и понос прошибет.
Раны терзали. Идти было мучительно трудно. Полузакрыв глаза, терпел и шагал почти наощупь, боясь потерять сознание.
Пивень несколько раз толкал к его губам свою заветную баклагу.
– Испей, Слав. Помогает. На заветных травах настояно, заветными словами наговорено.
Делал несколько глотков – и правда, на какое время боль отступала и идти становилось легче.
– Может, привал объявим, Стас?
– Рано, Леша. Идти надо. Выбраться из этого проклятого места побыстрее. Ядом все пропитано. Льется, как у змеи с языка.
– Сколько лесу испоганили! Сколько добра в огонь пойдет, – возмутился Груздень. – Сколько народу бы этот лес корми, поил и одевал, обувал.
– Это ты им при встрече скажешь, – усмехнулся Леха. – Оформим актом и в суд, за порчу госимущества и нанесение материального ущерба.
Стас шел все медленнее и медленнее.
Остановился. Закачался.
Нельзя лежать. Надо идти.
Леха заглянул в лицо.
– Войтик! Толян! Садите его на мечи. Быстро!
– Не суетись Леша. Я только отдышусь.
– Груздь! Врежь ему по тыкве, чтобы не ерепенился. Понесем, как дохлого.
– Яд в рану просочился, когда на земле лежал, – виновато объяснил Стас, с трудом ворочая языком.
– Войтик, на меч!
Сказано – сделано. Войтика дважды просить не надо. Даже глушить не пришлось. Усадили его на меч, как в княжеское кресло. И понеслись бегом, так как прежде никогда не бегали. Хруст с Веселином, забежав вперед, мечами расчищали дорогу. Груздень и Темный поддерживали сзади.
Но останавливаться на короткий привал все равно пришлось. Стас устал и уже с трудом удерживался на мече.
Леха с Толяном сняли свои бронники и усадили его на них, сделав из воткнутых в землю мечей спинку импровизированного стула. Стас вздохнул и с облегчением закрыл глаза.
Протяжный низкий вой умирающего зверя разлетелся по всему черному мертвому лесу.
И почти сразу же издалека, едва слышно, к изумлению воинов, послышался ответный вой.
Переглянулись.
– Волк собрался умирать и зовет стаю, – ни к кому не обращаясь, задумчиво произнес Пивень. – Велик был наш род, а признали только его. Пришлеца.
– И что? – Груздень озабоченно оглянулся на злобно затаившийся лес.
– Не знаю! Если бы знал. Мы свой род от волков ведем, а они его вожаком признали. Думать надо… А вот и его стая! Глаза!
– Может, отодвинемся? – глухим потерянным голосом проговорил Леха. – Зачем мешать людям?
Не обращая на них внимания, из леса, растянув тело в длинном прыжке, выпрыгнул матерый широколобый волк. Остановился перед Стасом, заглянул в его лицо и глухо заворчал.
В ответ послышалось слабое, еле слышное ворчание.
Неторопливо, один за другим, словно из-под земли выросли, появились и другие волки. Сели полукругом перед ним и леденящая душу, прощальная смертная песня заставила сжаться сердца воинов.
– Братцы! – вскинулся Леха, бесстрашно проламываясь к Стасу мимо зверей. – Он же из меня мента, опера сделал! Да я с ним… И что же? Вот так? Здесь? Он из вас, деревенских увальней, воинов слепил!
Стас с трудом разлепил глаза и коротко рыкнул. Стая послушно расступилась.
– Волчат пропускают, – прогудел Войтик. – Вот тот, лобастый, на меня похож. Брат, наверное.
– У них вожак умирает, а ты в родне копаешься, – осудил его Хруст.
Войтик ответить не успел.
Мимо них в воздухе пролетело серое гибкое тело.
Молодая волчица, оскалив рот и щелкая зубами, закрыла Стаса своим телом от стаи и от людей. Потом, легко и бесшумно ступая, подошла к нему. Долго по-собачьи обнюхивала. Подняв голову, издала короткий тревожный звук и принялась зубами срывать с него тряпки, наложенные на рану рукой волхва.
Леха дернулся вперед, но щелкнули острые волчьи зубы, и он неохотно отступил.
Волчица же лизнула оголенную рану, снова издала короткий не то вой, не то плач, и принялась осторожно вылизывать ее.
Лицо Стаса покрылось густым и липким потом. Он побледнел, качнулся на бок, но выпрямился и положил свою, вдруг отяжелевшую руку, на голову самки.
Пивень переглянулся с Алексеем, затем перевел взгляд на Груздня.
– Яд из раны на свой язык вытягивает, – пояснил он.
Над тесной, вырубленной стараниями Хруста и Веселина полянкой, повисла зыбкая тревожная тишина. Время остановилось.
А волчица, вылизав одну рану, принялась вылизывать рану на плече.