Хочу тебя испортить (СИ) - Тодорова Елена

Она… огорчается. Толкает меня в грудь и, наконец, сама уходит.

Я же еще несколько секунд стою. Перевожу дыхание, прежде чем начать двигаться.

Дома снова отец мозги выносит. Одно время занят был этой своей… Сейчас, походу, кроме как на мне, не на ком больше отыгрываться. Злой, как черт. Аж морда кипит, пока втирает мне по поводу каких-то, мать его, хреновых оценок.

— Виктор Степанович просил, чтобы ты к нему заехал утром.

— А Виктор Степанович не боится меня к себе звать? — едко поддеваю я.

— Ты еще шутки шутишь? Герой! — сарказм отца, вибрируя, потолок кабинета натягивает. — С битой к старику!

— По твоим стопам иду, — вяло отзываюсь я.

— Ты мне поумничай тут! — все, чем батя способен крыть.

— Короче, не могу я завтра. У меня в семь утра тренировка.

— Так езжай сегодня!

Ну, бля…

— К чему эта гребаная срочность?

— Давай, не ерепенься!

Лады… Только чтобы он от меня отстал.

Плетусь в комнату переодеться, когда за дверью Любомировой слышу смех. Притормаживаю, как какой-то лох, чтобы послушать. Грудь жаром окатывает, и пульсация эта чертова долбит.

— Ну, нет, конечно… В общем… Слушай, Кать, насчет Артема… — шумно выдыхает Центурион, словно в этот момент то ли по комнате прыгает, то ли чересчур волнуется.

Мое сердце синхронно разгоняется и толкается в глотку. Подгоняю себя, чтобы не слушать дичь, которую она сейчас начнет о нем валить. Я же не вынесу! Я не научился с этим справляться. Мне, мать вашу, больно только от мысли, что она о нем думает!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И все равно стою, расставив локаторы.

Мазохист, блядь.

— У нас Артемом ничего нет. И никогда не было, — бормочет Варя. И внутри меня все взрывается от бешеной радости, которую я никак не могу ни удержать, ни тормознуть. Пока я не слышу следующее: — Это мы из-за Кирилла придумали, что встречаемся. Чтобы тот от меня отстал. Угу. Как видишь, работает…

Все, что внутри меня секунду назад ликовало и тянуло тело к небу, резко обваливается вниз. Грудой горячих камней оседает где-то в районе желудка.

Сука…

Волна гнева, которая поднимается у меня в груди и толкает всю кровь вверх, едва не сносит мне этим маневром голову. Не могу понять, на кого больше злюсь — на Любомирову или на Чару? Чувствую себя последним ослом. И вместе с тем подыхающим, ненавидящим весь мир ослом.

Добравшись до своей спальни, лихорадочно соображаю, что сделать, чтобы притупить всю эту хрень. Сваливаю настольную лампу. Разрываю листки с ее портретом.

Порываюсь набрать Чарушину. Нахожу номер. Жму на вызов. Сбрасываю.

В воспаленном мозгу зреет другой, дурной и отчаянный план. Быстро иду в ванную. Открываю кран. Хлещя ледяной водой в рожу, сбиваю ярость. Вся футболка от этих хаотичных движений промокает. Но обороты скинуть помогает.

Выдыхаю уже свободнее.

Пару минут спустя и вовсе какая-то ублюдочная отрешенность накатывает. Переодеваюсь и совершенно спокойно иду к Любомировой. Мать ее, даже вежливо стучу в дверь и дожидаюсь, пока позволит войти.

Спальня Вари, словно долбаная оранжерея. Заходишь и теряешься, пока ее среди этой зелени обнаружишь.

— Мне нужно к Франкенштейну смотаться, — сообщаю, глядя в обманчиво наивные глаза чертовой сводной сестры. — Хочешь со мной?

— Да, конечно! Хочу!

То ли радуется, то ли делает вид. Сглатывая, пытаюсь понять, что в ней может быть настоящим. Сейчас все кажется фальшивым. И так хреново от этого — все нутро горит.

— Тогда поехали, — мрачно добавляю, окидывая Любомирову еще одним долгим и наглым взглядом с головы до ног и обратно. Снова в ее лживые глаза смотрю. — Покатаемся.

31

Если нельзя, но очень хочется — то можно…

У Виктора Степановича мы не задерживаемся. Он немного удивляется, увидев нас с Кириллом вместе, но быстро справляется с эмоциями и даже приглашает на чаепитие. Бойко, конечно же, отказывается. Он даже проходить дальше порога не желает. Тогда Виктор Степанович выносит Киру какую-то папку, напоминает про сроки сдачи курсовой и отпускает нас восвояси.

Я немного расстраиваюсь из-за того, что вопрос так быстро решился. Домой ехать неохота. Я ведь так рада, что Бойко снова оттаял и позвал меня с собой! Но напрашиваться на какое-то продолжение вечера смелости не хватает. Наверное, мне просто хочется, чтобы он сам позвал. Это, оказывается, вызывает очень приятные чувства. И раньше это ощущала, но признать не всегда получается.

К моему удивлению, Кир не спешит заводить двигатель. Поворачивается ко мне и смотрит выжидающе, слегка прищурив глаза.

— Четвертый день?

Если бы я успевала думать, волна щенячьего восторга, которая стремительно взмывает в моей груди из-за этого предложения, обязательно бы меня испугала. Но я не успеваю.

— Давай, — шепчу и улыбаюсь во все лицо, не в силах скрыть радость.

— Вау, — выдыхает Бойко с какими-то хрипловатыми нотками, задерживая взгляд на моих губах.

И внутри меня вдруг такой ураган эмоций поднимается! Эмоций, которые я еще не понимаю, но которые так сильно захватывают, что хочется поежиться, шумно выдохнуть и зажмуриться. Пока Кир так смотрит, голова кружится, а тело окатывает жаром. Мгновение спустя оно уже выходит из-под контроля законов физики. Становится воздушным и парящим.

К счастью, или к сожалению, Бойко, будто опомнившись, отворачивается. Прикрыв глаза, резко мотает головой. Я же замираю, не зная, как реагировать. Меня даже то, как он пытается прийти в себя, почему-то будоражит.

Неужели… Неужели… Неужели я ему нравлюсь?

Грудь резко стискивает. Запрещаю себе так думать. Мы ведь брат и сестра. Сводные. Запрещаю. Но работу подсознания невозможно контролировать. Оно воскрешает все те мгновения, которыми я, несмотря ни на что, очень сильно дорожу.

— Можно спросить? — нарушаю тишину.

Смотреть на Кира не решаюсь. Играя замком своей куртки, слежу за этими действиями глазами.

— Спроси, — его голос звучит глухо.

За позволением улавливаю характерное движение кадыка и слышу шумный выдох. Он тоже волнуется? Если так… Мне еще страшнее. Выше его губ взгляд так и не могу поднять.

— Ты тогда поцеловал меня… Ты это планировал?

Только бы не стал снова делать вид, что не он целовал…

— Нет.

Теперь шумный отрывистый выдох покидает мои губы.

— А зачем тогда?

На этот вопрос Кирилл не отвечает. Затяжную тишину разбивает лишь наше обоюдно тяжелое дыхание. Я даже решаюсь поднять взгляд, но он тут же уводит свой.

Вздрагиваю, когда заводит мотор. Однако больше ничего не говорю.

Молчу даже тогда, когда он серьезно превышает скорость. Рассчитываю, что за время, проведенное в дороге, удастся немного успокоиться. Вместо этого волнение внутри меня только растет.

Когда добираемся до подъезда многоэтажки, и вовсе… С каждым шагом, который приближает нас к квартире, тело уже знакомый колотун охватывает. Бойко ничего не говорит, но я чувствую кипящую в нем энергетику и странным образом догадываюсь — произошли какие-то изменения. Кир шагает в помещение первым, я же задерживаюсь. По взгляду, которым он на меня смотрит из своей холостяцкой берлоги, осознаю, что как только шагну внутрь, что-то произойдет. А я не могу понять, хочу ли этого… Не могу понять, но иду.

И как только дверь закрывается, Кирилл притискивает меня к ней. Собой.

Теряюсь от напора, который он оказывает. Не соображаю, что и зачем делает. Понять что-то по глазам нет шансов — они у него безумные. Бездонные. Бурлящие.

Пока Кир смотрит мне в глаза, внутри меня разворачивается буря. Молниями расходится ток, когда он опускает этот одурманенный взгляд на мой рот и, распахивая губы, сипло выдыхает. Вижу, как заторможенно трепещут его ресницы, как слегка подрагивают мускулы на лице, как часто вздымается грудь.