Шипка - Иван Курчавов

Не только природой славна Болгария — красивых мест на земле много, а горами можно полюбоваться в Крыму, на Кавказе, в Карпатах и Швейцарии. Болгария отмечена еще и чудесными людьми, ставшими невольниками в родном краю. А какая честная русская душа не стремилась перелететь через широкий Дунай и вступиться за братушек! Еще в поезде Сергей слышал простодушные солдатские разговоры, что болгары — те же русские, но загоревшие под южным солнцем и потому более смуглые. А что касается их языка, то его подпортили турки, а так он — точь-в-точь русский. И бог у них один, и характер тот самый, и душа добрая и открытая для хороших друзей.

Балканы, хотя бы скорее увидеть вас!..

Увидел бы очень скоро, если бы не эти соседи по экипажу: Мак — корреспондент американской газеты и Уорд — английский журналист, — их поручено сопровождать до штаба Передового отряда. Еще в начале пути Уорд предложил свой просторный и удобный экипаж. Верещагин решил не обижать его отказом и перешел сюда, хотя и предпочитал поездку верхом. Он сидел и присматривался к своим новым знакомым. Уорд немногословен и угрюм. Темные глаза его смотрят исподлобья даже тогда, когда он улыбается. Усы и бакенбарды у него узкие, аккуратно подстриженные, а подбородок так тщательно выбрит и блестит, что, кажется, в него можно смотреться. Движения его неторопливы, словно он, прежде чем поднять брови, пошевелить рукой или дернуть плечом, полчаса обдумывает, нужно ли это делать или нет, а если оп это сделает, то какое впечатление произведет это на путешествующих с ним в экипаже.

Мак, наоборот, выглядит небрежным: брился он наверняка дня три назад, бороденка у него куцая и неровно подстрижена, короткий серый пиджак застегнут на одну пуговицу, да и то не в ту петлю. Он нетерпелив и все время поглядывает в маленькое оконце экипажа, будто готовится выпрыгнуть, чтобы куда-то бежать. Уорд смотрит па пего снисходительно, а он на Уорда с едва уловимой иронией, которую и не скрывают его голубые глаза.

Ехали молча. Лишь обменялись приветствиями да назвали свои имена и должности. Сергей Верещагин отрекомендовался волонтером, добровольно отправившимся в ряды русской армии, чем сразу же вызвал похвалу корреспондентов.

Первым нарушил заговор молчания Уорд.

— Господин Верещагин, — сказал он, — а ваш брат оригинальный художник!

— Оригинальный — это еще не точно. Мой брат истинный художник, вот это верпеб.

— Он, конечно, не без недостатков, — заметил Уорд.

Без недостатков один бог, — отпарировал Верещагин.

— Да и тот пригрел Иуду, — уточнил Мак.

— Это не может быть отнесено к недостаткам, — строго проговорил Уорд. — Иисус Христос этим показал свое милосердие…. А вы знаете, господин Верещагин, что художник Брюллов за свою картину «Последний день Помпеи» получИл Двадцать тысяч рублей золотом?

— Да, это я знаю, — сказал Верещагин, — Сколько же получит ваш брат, когда напишет картины о нынешней кампании? — спросил Уорд.

— Чужие деньги считать пе люблю. А вообще-то мой брат приехал не ради того, чтобы зарабатывать деньги, — глухо проговорил обиженный Сергей.

— Один древний мудрец сказал: «Barbaries grandis habere nihil» — «Варварство большое — ничего не иметь»! — Уорд улыбнулся. — Я разделяю его точку зрения!

— Ради денег жизнью не рискуют! — бросил Сергей, с трудом сдерживая себя, чтобы не сказать что-то лишнее и резкое.

— О, вы не правы, господин Верещагин! — улыбаясь и качая головой, проговорил Уорд. — Ради славы и денег иногда можно рискнуть и жизнью!

— Я могу рискнуть жизнью только в одном случае: ради красивой женщины! — вступил в разговор Мак. — Вот тут я способен на все!

— Вы предпочитаете, Мак, любой разговор переводить в шутку, — заметил Уорд недовольным тоном.

— Шутка, говорят, продлевает человеку жизнь, а я хочу пожить как можно дольше! — весело воскликнул Мак.

— Художник, работающий только из-за денег, это уже не художник. Мой брат каждую свою картину вынашивает в сердце. Я видел, как он писал «Смертельно раненного». В этот момент и сам походил на человека, которому жить осталось считанные минуты.

— Василий Верещагин — честный художник, — как бы заключил Мак, — Наверное, не зря воинствующие пруссаки так неохотно разрешили его выставку! Война для него не парад, на котором сверкают шашки, погоны, ордена и аксельбанты, а человеческая трагедия и людские муки.

— Вы хотите сказать, что Василий Верещагин против этой войны? — оживился Уорд. — О-о-о, тогда мы с ним единомышленники!

— Я уверен, что в данном случае мой брат не пацифист, — сказал Сергей. — А вы разве против этой войны, господин Уорд?

— Я против ненужного кровопролития, — ответил Уорд.

— Но кровь уже пролита, коллега, — заметил Мак, — ее первыми пролили турки, когда стали резать неповинных болгар!

— И все же с войной никогда не нужно торопиться, — назидательно проговорил Уорд. — Можно было договориться по-мирному и о Болгарии.

— Когда на болгарской земле не останется ни одного болгарина! — съязвил американец.

— Не преувеличивайте, Мак!

— Этого я не делаю даже в своих статьях, — с усмешкой возразил Мак.

Верещагин пока не доверял ни англичанину, ни американцу: Англия сделала все возможное, чтобы помочь туркам, поощрить их в пролитии невинной крови, удержать их руками важные для себя Балканы, Босфор и Дарданеллы, а Америка щедро снабжала Турцию оружием, порохом, всем тем, что имела у себя в избытке. Могли ли представители печати этих стран быть беспристрастными в споре, могли ли они сочувствовать справедливой борьбе болгар? Возможно, и спорят они между собой потому, что хотят выяснить позицию русского волонтера — потом расскажут на страницах своих газет были и небылицы о намерениях русских.

— Я не понимаю ваше правительство, — сказал Верещагин, обращаясь к Уорду, — почему же оно так рьяно защищает этих башибузуков и не поднимает голос протеста против турецких зверств в Болгарии?

— Вы откровенны и простодушны, как и всякий русский! — Мак захохотал. — Да неужели вы могли подумать, что англичане кого-то любят, кроме себя?

— Но разве помешает этой любви освобождение болгар от гнета турок? — спросил Верещагин, довольный словами и насмешливым тоном американца.

— Они думают, что — да! — быстро ответил Мак. — Вы провели свою успешную кампанию в Азии. А где находится ваша теперешняя Азия? Рядом с самой большой жемчужиной британской короны — Индией. А ныне русские идут походом на Турцию, это тоже не у вод Тихого океана. Когда речь заходит об Индии, англичанин становится ревнив, как Отелло.

— Опять вы шутите, Мак! — поморщился Уорд.

Экипаж остановился на берегу Дуная. Дунай был прелестен: катится он хотя и быстро, но ряби на воде не было, и в ней отражалось и небо с похожими на чистейший рыхлый снег облаками, и белокрылые грациозные чайки, парившие в воздухе. Голубое небо… Не оно ли виделось тогда, когда на венском берегу стоял Иоганн Штраус и искал мелодии для вальсов, которым суждено жить очень долго. В воде маячили два островка, связанные с берегом мостами. И всюду были видны войска: пехота, драгуны, артиллерия, обозы.

— Да-а-а! — протянул Уорд. — Русские, судя по всему, успели сосредоточить огромные силы! Туркам не устоять! — заключил Мак.

Уже не устояли, — уточнил Верещагин. — После переправы, как мне успели сообщить, они не оказывают серьезного сопротивления наступающей русской армии.

— Не обольщайтесь первыми успехами, — добродушно посоветовал Мак.

— Война только началась, добавил Уорд. — По началу нельзя судить о всей кампании.

— Безусловно, — согласился Верещагин.

Стало очевидно, что влезть в этот непрерывный обоз, поднявший тучи пыли на пути к Дунаю, без столкновения с комендантом переправы невозможно.

Сергей попросил извинения и отправился искать коменданта. Он нашел его на первом островке — хмурого, усталого и раздраженного. Вначале генерал даже слушать не хотел журналистов, но потом уступил. Вскоре экипаж уже был на том берегу, крутом и высоком.

— Эта переправа достойна восхищения! — заметил Мак, оторвавшись от блокнота.

— Да, — согласился Уорд, — мало кто верил в Европе, что русским удастся так легко преодолеть Дунай.

— Может быть, переправа и не была трудной, зато каких трудов стоило генералу Драгомирову подготовиться к ней! удовлетворенно промолвил Верещагин.

Они снова выбрались из экипажа, теперь уже для того, чтобы полюбоваться открывшейся панорамой. Румынский берег был сплошь окутан густой серой пылью — войска все еще двигались к Дунаю, и им не было конца.

II

Иностранные корреспонденты прослышали о переправившемся на эту сторону Дуная болгарском ополчении и выразили настойчивое желание побывать в одной из дружин. Верещагин помнил наказ начальства, что иностранцам не нужно отказывать в их просьбах. Пусть посмотрят и удовлетворят свое любопытство.