Крестная мамочка - Кэрри Адамс

— Ты лесби.

После секундной паузы мы обе взорвались хохотом.

— Ах ты, извращенка, — захлебываясь, выговорила я.

— Значит, угадала? — Она снова хихикнула.

— А если бы да? Только представь, как тяжело мне жилось бы!

Клаудиа никак не могла отсмеяться. В ней нет ни капли жалости.

— Чушь собачья. Хотя лучше бы это была правда. Среди моих знакомых есть лесбиянки в самый раз для тебя.

— Ждешь благодарности? Между прочим, однажды я целовалась с девушкой и мне понравилось.

— Тогда сходи на акупунктуру, попроси пробудить твое женское начало.

— Мужское, глупая.

— Смотря с кем ты хочешь познакомиться, с парнем или девушкой.

— С девушкой. Нет, с парнем. Нет, все-таки с девушкой. Расставаться с женскими мелочами я не собираюсь, но не хочу, чтобы в моей ванной брилась мужиковатая особа. Так что будет приходящей любовницей. Итак, я женщина, я по-прежнему зарабатываю себе на жизнь — деньги-то нужны, — живу в своей квартире и время от времени зову к себе перепихнуться подружку, которая на самом деле мужик в юбке… Постой-ка, а что изменилось?

Клаудиа снова засмеялась.

— Перестань, я сейчас описаюсь! — И она выбежала из детской.

Я услышала, как она смеется на лестнице, спускаясь в нижнюю ванную, и вздохнула с облегчением: все-таки я глупа как пробка. А Клаудиа — умница, ей и в голову не пришло бы вновь наступать на больную мозоль. На долю секунды мне показалось, что сейчас она разгадает мою загадку. Интересно, сумела бы я солгать Клаудии так же легко, как обманываю себя?

Прибавив громкость радио, я взялась за банку с синей краской. Рисунок на стене приобретал законченный вид. В тот год, когда мы готовились к экзаменам повышенного уровня, мне пришлось нелегко. То ли из-за Мэри и планов, которые они строили с Беном, то ли потому, что я задержалась в развитии и гормональный сдвиг начался у меня только в семнадцать. Или же Бен всегда нравился мне больше, чем следовало бы. Ничего удивительного: в четырнадцать лет Бен был лакомым кусочком для девчонок — не хулиганистый, с хорошо подвешенным языком, даже расставаться он умел мирно. Его любили и ученики, и учителя, а он выбрал меня. Меня. Между нами ничего не было, хотя нас в чем только не подозревали. Мне доставалось от девчонок, которые видели во мне соперницу. А бояться мне следовало в первую очередь самой себя. Мне льстило положение лучшего друга Бена, но когда я поняла, что хочу большего, то перепугалась. Я рисковала не просто лишиться дружбы, но и стать такой же, как все вокруг, а ведь я знала, какого мнения Бен о своих поклонницах.

Я никогда и никому не говорила, что он мне нравится. Даже Клаудии, хотя, подозреваю, они с Элом часто обсуждали нас и наше будущее. Все могло сложиться удачно, правда? Но Клаудиа и Эл не знали, что случилось в тот день, когда Бен сломал ногу. Об этом знала только Хэлен. А ей я проболталась лишь потому, что мы познакомились во Вьетнаме и я думала, что мы больше никогда не встретимся.

Закончилась еще одна песня — четвертая с тех пор, как Клаудиа ушла в туалет.

— Клаудиа, ты идешь или как?

Тишина. Я отложила кисть, вытерла руки о рубашку Эла и крикнула в распахнутую дверь:

— Эй, лентяйка, хватит спать! Я не собираюсь тут вкалывать за двоих.

Мне никто не ответил. Я не упоминала, что дом у Клаудии маленький? Даже наверху слышно, как хлопает откидная дверца для кошки. От ванной меня отделял всего один лестничный пролет, дверь была приоткрыта.

— Клау, ты там?

Она молчала, но я знала, что она за дверью, просто чувствовала, и все. Осторожно толкнув дверь, я вошла. Лучше бы я ослепла, чем увидела это. Клаудиа сидела на унитазе, спустив джинсы для беременных до самых щиколоток и широко разведя колени. Ее лица я не видела, потому что она смотрела в унитаз, но руку протягивала мне. На ладони лежала салфетка, пропитанная кровью. Кровь сочилась между пальцами, капала на белые плитки пола вокруг ног Клаудии. Кроме салфетки, на ладони… до сих пор не знаю, что это было. Нечто похожее на прелую серую губку для мытья посуды. Страшнее всего был ее цвет — не красный, а оттенка надгробной плиты.

От Клаудии исходил острый запах крови — землистый, сладковатый и густой. Слышался звук падающих с ладони капель, быстрый, высокий, чем-то напоминающий постукивание метронома с грузом у самого основания. В него вплетался другой, более замедленный и тяжелый ритм. Только когда Клаудиа взглянула на меня сквозь завесу темных волос, я поняла, что слышу. Из нее текла ярко-красная кровь. То и дело в ней мелькали черные сгустки, шлепались в унитаз, оседали на дно.

— Не могу смыть красную краску, — выдавила она, глядя на протянутую руку.

— Ничего, дорогая. — Я забрала у нее неизвестный предмет и передернулась: он скользнул между пальцев, как сырая печенка. Я бросила его в ванну. — Давай я уложу тебя, хорошо? Ты сможешь встать?

— Не могу смыть красную краску, — повторила она.

— Не страшно, потом смоем. Держись-ка, прислонись ко мне…

Когда она уже поднималась, я поняла, что сначала надо было снять с нее джинсы. Но было слишком поздно. Струйка крови потекла по ноге. Я обмотала талию Клаудии полотенцем, и мы двинулись в спальню, шаркая ногами, как старухи. О вышитых вручную простынях Клаудии я тоже не подумала: откинула покрывало, уложила ее и прикрыла страшное кровавое полотенце между ног. Я вышла, чтобы позвонить врачу, — не хотелось, чтобы Клаудиа слышала. Можно было бы набрать 999, но тогда ее увезли бы в ближайшую больницу. Нет, нужны специалисты, люди, которые понимают, чего она лишилась.

— 118–118, Крэг слушает.

— Мне нужен номер клиники «Листер» в Лондоне.

— Как вы сказали?

— Клиника «Листер». Пожалуйста, побыстрее.

— В каком она городе?

— В Лондоне. Да скорее же, господи…

— Как же я найду вам номер, если не знаю…

— Извините.

Я не раскаивалась. Мне хотелось вмазать ему.

— Соединить вас?

— Да.

— Понадобится допол…

— Плевать.

Молчание тянулось так долго, что я уже думала, что прервалась связь. Затем послышались гудки. Не помню, что я сказала в телефон, но меня почти сразу соединили с врачом, который знал Клаудиу. Он расспрашивал, что я видела, сколько крови она потеряла и какого цвета она была. Я объяснила.

— Она потеряет ребенка, — сказал врач.

— Знаю, черт возьми! — заорала я. — Скажите, как мне остановить кровь, умоляю, объясните, что надо делать, очень-очень вас прошу, только скажите…

Голос срывался, но я твердила одно и то же, потому что знала: если я замолчу, значит, я смирилась с тем, что ответа нет и быть не может. Клаудиа теряет свою дочь, и я ничего не могу поделать. Детский конверт на стене будет закрашен.