Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946 - Шарль де Голль

Как быстро бегут часы! Как мало их в сутках! Эти заседания правительства нужно было готовить, но и помимо них существовало много дел: национальная оборона, экономика, финансы, социальная сфера, Индокитай, Северная Африка — эти вопросы рассматривались сначала узкими комитетами, в которых заседали соответствующие министры со своими заместителями и я председательствовал. Помимо этого, я должен был беседовать с членами правительства по обсуждаемому вопросу, я часто обращался за необходимыми консультациями к экспертам, выяснял мнение Рене Кассена, вице-председателя Государственного совета, регулировал с Луи Жоксом вопросы о порядке проведения заседаний, подписывал распоряжения, декреты, решения, являющиеся итогом всей этой деятельности.

О том, что происходило каждый день, мне докладывали мои непосредственные сотрудники. Палевский приносил мне телеграммы, письма, отчеты в области политики и дипломатии, анализ сообщений французской и зарубежной прессы, сообщения, приходящие из всех точек Франции и мира. Жуэн держал меня в курсе военных событий и передавал мне рапорты и просьбы из армии. После этого я писал письма, депеши и указания, подписывал почту, подготовленную секретариатом.

Аудиенции, которые я давал, были сведены к необходимому минимуму, но и тогда они отнимали массу времени. Я принимал послов и проводил совещания с членами союзнических правительств, прибывающих на переговоры в Париж: в ноябре прибыли гг. Черчилль и Иден, в январе г-н Хопкинс, в феврале г-н Спаак, в марте г-н ван Клеффенс и сэр Джон Андерсон, в апреле гг. Форд и Иветт. Меня постоянно посещали гг. Дафф Купер, Богомолов, Кеффри, также монсеньор Ронкалли, г-н Моравски, барон Гийом, генерал Ванье, г-н Бургхардт. Ко мне всегда был открыт доступ крупным военачальникам союзнических и французской армий. Периодически я вызывал в Париж комиссаров Республики, чтобы выслушать их отчеты и дать общие инструкции. Когда в Париже бывали проездом наши представители за рубежом, они также отчитывались мне о порядке выполнения своей миссии. При необходимости я принимал управляющего Банком Франции, генерального секретаря Министерства иностранных дел, префекта полиции, директора службы разведки. Мне нужно было поддерживать контакт с различными важными иностранными персонами и известными французами: президентами ассоциаций, академиками, прелатами, руководителями предприятий, главами профсоюзов и т. д. Естественно, члены бюро Консультативной ассамблеи, руководители политических группировок, некоторые делегаты всегда были приняты мной по их просьбе.

До дня победы я тридцать раз был на заседаниях Ассамблеи, двадцать раз я выступал на ней. В тот же период я часто обращался к народу по радио. Речи, приветствия, пресс-конференции позволяли мне держать страну в курсе, говорить ей о том, чего я ждал от нее, а также дать миру услышать голос Франции. В некоторых случаях мне приходилось импровизировать во время своих выступлений. Тогда, дав себя увлечь рассчитанной эмоции, я без подготовки бросал слушателям идеи и слова, возникавшие в моем сознании. Но чаще я писал текст заранее и произносил его затем не читая, к чему меня подвигали забота о точности, самолюбие оратора, да и простая необходимость — моя память меня не подводит, а пишу я не очень разборчиво. Я часто ездил по стране: одиннадцать поездок в армию, объезд всех провинций, путешествие в Россию через Ближний Восток с возвращением через Северную Африку. За восемь месяцев я семьдесят дней отсутствовал в столице, а по возвращении увидел горы скопившихся просьб.

Мой рабочий кабинет находился на улице Сен-Доминик. С утра до вечера я работаю здесь и здесь же принимаю посетителей. Тут проходят президентские приемы: вручение верительных грамот, прием делегаций, официальные обеды и т. д. Здесь собираются межведомственные комитеты, а иногда и Совет министров. Для проживания я не захотел выбрать Елисейский дворец, показав тем самым, что заранее не подыскиваю себе место в будущих органах власти. Впрочем, тот образ жизни, какой навязало бы генералу де Голлю размещение в Елисейском дворце, дорого стоила бы государственной казне и выглядела шокирующим среди общей нищеты. По тем же причинам я никогда не жил в Рамбуйе. Я снял как частное лицо особняк на опушке Булонского леса по дороге к Багатель. Там жили моя жена и я, с нами были две наши дочери, мой сын находился в армии. Зимними и весенними вечерами за нашим столом иногда сидели приятные гости, как французы, так и иностранцы. После их ухода мои ночные бдения были заполнены просмотром досье, правкой речей, изучением, наедине со своей совестью, просьб о помиловании. По воскресеньям я просил отвезти меня в ближайший к Парижу лес и гулял там несколько часов.

На моем посту для меня не существовало во Франции ничего тайного и неизвестного. В рапортах, во время аудиенций, инспекций, церемоний я видел тысячи знамений, говоривших мне, что страна возрождается, а при непосредственных контактах с населением я чувствовал, что постепенно водворяется порядок, который предотвратит раскол нации.

Такое впечатление сложилось у меня в Нанте, куда я прибыл 11 января в сопровождении министров Дотри и Танги-Прижана для передачи в руки мэра Кловиса Констана креста Освобождения. В Анжере, куда я поехал затем, я увидел выражение тех же знаков доверия и спокойствия. Председательствуя в Париже на открытии университета, я был поражен радостной атмосферой, окутавшей Сорбонну. 27 и 28 января я проехал по парижским пригородам. Жители городов Булонь-Бийанкур, Монруж, Со, Иври, Сен-Мор, Ножан, Нейи, Аньер, Сен-Дени, Обервилье, Венсенн видели, как я прошел по их шумным мощеным улицам, и принимали меня в своих мэриях. На фоне горестей войны тем более волнующей выглядит радость населения. Я несколько раз привозил в Эльзас свидетельства уважения всей Франции. 11 февраля я был в Меце. Крики народа, фанфары, речи префекта Ребурсе, губернатора Доди, мэра Окара, епископа монсеньора Хайнца говорили о том, что триумф Франции находит здесь самый горячий отклик. 4 марта вместе с Тиксье и Лакостом я отправился в Лимож, где нам был оказан замечательный прием. Хотя провинцию Лимузен потрясали крупные волнения, порядок был установлен. Комиссар Республики Бурсико теперь полностью осуществлял свои полномочия, при поддержке префекта Шэнтрона. Мэр Шодье добился согласия в муниципальном совете. Во имя Франции я совершил паломничество в Орадур-сюр-Глан. На следующий день мы совершили длительную поездку по гасконским деревням. В Периге путешествие завершилось блистательным приемом, на котором жители демонстрировали свои патриотические чувства.

В Париже 2 апреля завершилась серия манифестаций, посвященных грядущей победе над врагом. Утром на площади Согласия, украшенной Лотарингскими крестами, в присутствии правительства, представителей государственных органов, Ассамблеи и дипломатического корпуса я торжественно вручил 134 знамени и штандарта командирам вновь созданных полков. Затем от Триумфальной Арки, под сводами которой развевалось гигантское знамя, и до площади Республики вдоль Елисейских полей, улицы Руайаль, по Большим бульварам продефилировало 60 000 человек и состоялся парад военной техники. Это были новые соединения, а также части, прибывшие с фронта. Невозможно описать патриотический порыв населения, видящего возрождение наших военных сил.

Во второй половине дня на крыльце Ратуши Андре Ле Троке принял из моих рук крест Освобождения, вручаемый городу Парижу. Перед этим я выступил с речью в ответ на красочное приветствие председателя муниципального совета, обрисовав наши обязанности. «Франция, — сказал я, — ясно видит, какое усилие нужно ей сделать, чтобы залечить раны, нанесенные ей в этой войне, которая длится уже почти тридцать лет… Мы возродимся только через упорный труд, соблюдая жесткую национальную дисциплину… Никаких политических требований различных партий!» Упомянув о «суровом мире, в котором живет наша страна», я заявил: «Хорошо, что реальность жестока и некомфортна. Для такого народа, как наш, отталкивающего отвратительные ласки упадка, крутые подъемы лучше гладких и мягких спусков».

В этот день, как всегда на подобных церемониях, я иногда отходил от официального кортежа, чтобы подойти к толпе и углубиться в ее ряды. Пожимая руки и слушая приветствия, я старался превратить этот контакт в обмен мнениями. «Вот я такой, каким создал меня Бог» — вот что я хотел сказать тем, кто меня окружает. «Как вы видите, я ваш брат, я среди своих, но я и руководитель, который не поступится своим долгом и не согнется под своим бременем». И в свою очередь, под волной неудержимого восторга я увидел отблеск души тех, кто был рядом со мной. У большинства это был всплеск эмоций, вызванных таким зрелищем, породивший экзальтацию и выражающийся в словах «Да здравствует де Голль!», в улыбках и слезах на глазах. У многих я видел беспокойство по поводу новых бед, которые могут угрожать жизни каждого, эти люди как будто говорили мне: «Мы устраиваем Вам овацию, потому что Вы — власть, твердость и безопасность. Вы — наша защита». Но как серьезен этот немой вопрос, который я читал на некоторых лицах: «Де Голль! Величие, чье дыхание мы чувствуем благодаря Вам, останется ли оно завтра, не смоет ли его поднимающимися волнами легкой жизни?»