Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946 - Шарль де Голль

Тот же ураган свободы потрясал литературные и артистические круги. Многие писатели оказались в числе первых, втянутых в эту войну, нужно сказать, что большинство, и зачастую самые великие из них, встали на сторону Франции, показывая себя с самой прекрасной стороны. Но иные, увы, оказались в стане противника со всей мощью своих идей и таланта. И против них поднялась сейчас волна негодования особенно потому, что всем было хорошо известно, к каким преступлениям и к какому наказанию их красноречие подтолкнуло многих и многих несчастных. Суды приговорили к смертной казни нескольких известных писателей. Если они не служили врагу прямо и преданно, я принципиально смягчал им приговор. В противном же случае — единственном! — я не счел себя вправе подписать помилование, ведь в литературе, как и во всем остальном, талант означает ответственность. Чаще всего суды выносили достаточно мягкие приговоры, но все необдуманные или непоследовательные судебные решения становились поводом для громогласного общественного осуждения и дискредитации, в особенности тех деятелей литературы и искусства, которые получили широкую известность. Естественно, соперничество порождало клеветнические слухи, нередко приводящие к досадным ошибкам и прискорбным последствиям. Короче говоря, в мире литературы и искусства небо было затянуто грозовыми тучами.

Французская академия была этим крайне озабочена. Но она и сама стала объектом для нападок. «Нужно ли распустить Академию?» — под таким лозунгом проходила кампания, вызвавшая множество откликов. Повсюду обсуждалось преступное поведение многих членов Академии и широкого круга ее слушателей. Ко мне обращались с настойчивыми просьбами применить власть и обновить состав Академии или даже распустить ее. Эта кампания сопровождалась большой шумихой в прессе.

Постоянный секретарь Академии, знаменитый и смелый писатель Жорж Дюамель, ввел меня в курс проблемы. Он обрисовал мне трудности, которые пришлось преодолеть при поддержке нескольких членов Академии, чтобы во время оккупации не дать им занять неправильную позицию, когда на академиков оказывалось сильнейшее давление. Теперь для возобновления своей деятельности Академии пришлось преодолеть значительные препятствия. Должна ли она исключить из своих рядов или, по крайней мере, «заморозить» членство тех, чья репутация не была безупречна, и тех, кто находился под следствием? Сколько же споров предстояло выдержать по этому поводу! С другой стороны, около дюжины академиков умерло с 1939, их места оставались свободными. Конечно, сейчас уже можно было бы перейти к выборам, но как добиться кворума? Самое главное, приходилось опасаться того, что само учреждение после стольких потрясений и расколов сможет возродиться лишь с огромным трудом. Но в таком случае, как может Академия остаться образцом французской мысли, языка, литературы, которым она должна быть по своему предназначению и в качестве которого она внесла такой неоценимый вклад в блистательную славу нашей страны? «Все уладилось бы легче, — сказал мой знаменитый собеседник, — если бы Вы сами вступили в Академию».

После долгих раздумий я отклонил это предложение. «Глава государства, — ответил я Жоржу Дюамелю, — является покровителем Академии, как же он может стать ее членом? И потом, де Голль, и Вы это знаете, никогда не станет вступать в какие-либо организации, входить в какие-либо группы, объединения или получать какие-либо отличия и привилегии. Таким образом, в высших интересах нации Академия должна вновь взять на себя присущую ей роль. В мои намерения входит ничего не менять в ее структуре, данной ей Ришелье, и помимо тех случаев наказания, о которых Вы знаете, гарантировать Вашему сообществу независимость и безопасность. Тем не менее, я считаю, что она должна правильно оценивать и учитывать те из ряда вон выходящие обстоятельства, в каких мы оказались, чтобы возобновить свою деятельность на новой основе. Раз многие кресла оказались свободны, почему бы Академии не прибегнуть к чрезвычайной процедуре и не приостановить на какой-то срок действие правил приема? Почему бы ей не призвать в свои ряды нескольких выдающихся писателей, которые этого достойны и в испытаниях проявили себя борцами за свободу мысли и Франции? Ее престиж и ее популярность, я уверен, от этого только выиграют».

Однако, несколько дней спустя, когда я собрал всех академиков, я убедился, что если мои успокоительные обещания были приняты легко, то совсем не так обстояло дело с предложениями по обновлению Академии. В итоге Академия, успокоенная восстановлением повсюду порядка, все же вернулась к прежней жизни. Со своей стороны, я радовался тому, что это ценное учреждение вновь оживало, хотя и сожалел, что она не смогла вся целиком на должном уровне воздать почести освобождению Франции.

Так, благодаря прогрессу в социальной сфере, обретению свободы, свершению правосудия и деятельности властей, нация пришла в себя. После всех потрясений войны началось постепенное выздоровление. Однако оно было бы попросту невозможно, если бы страна не восстановилась материально. Если бы в тот момент, когда фортуна начала нам улыбаться, наши финансы иссякли, а наша экономика была развалена, это разрушило бы и статус Франции, и порядок внутри страны, и наше будущее. Если же, напротив, несмотря на ужасающие условия нашего положения, власть сможет обеспечить прочную базу для возрождения, то все остальное со временем восстановится. Речи не было, естественно, ни о каком талисмане или волшебной палочке! Подействовать могли только решительные меры.

Бюджет, разработанный правительством на 1945, беспощадно высветил наше плачевное финансовое положение, каким оно стало за пять лет войны и четыре года оккупации: 390 миллиардов по статье предусмотренных расходов, из них 175 миллиардов на военные цели, против 175 миллиардов текущих поступлений, то есть дефицит составил 55 %. Государственный долг возрос до 1 800 миллиардов, что в четыре раза превысило довоенный уровень. В целом, краткосрочный долг составлял 800 миллиардов, и кредиторы могли в любой момент потребовать его выплаты. Поскольку в добавление к этому с 1939 четверть затрат авансировалась Банком Франции, обращение бумажных денег возросло в четыре раза.

Такой рост расходов, долгов и денежной массы в обращении лег на плечи разрушенной промышленности. На начало 1945 производительность труда не достигла и половины уровня 1938, а доходы от внешней торговли равнялись нулю. Вне всякого сомнения, заем освобождения, изъявший из обращения часть наличных средств, помог избежать неминуемой катастрофы, которую вызвал бы внезапный приток такой денежной массы на пустые почти на три четверти рынки. С другой стороны, казна получила необходимые на данный момент средства. Но каким бы спасительным ни оказалось это средство, теперь нужно было совсем другое — долгосрочные меры.

Здесь столкнулись мнения экспертов. Не считая коммунистической системы, которая сочетала принудительное производство с мизерным потреблением, и теории свободного рынка, по которой следовало оставить дела развиваться своим порядком, мы оказались перед следующим выбором. Одни заявляли: «Перед лицом инфляции следует взять быка за рога. Совершим радикальное изъятие наличности, объявив, что находящиеся в обращении бумажные деньги более недействительны и что их владельцы должны срочно обменять их в государственных кассах, но при этом они получат в новых чеках только четверть их авуаров, а остаток будет зачислен в кредит владельцев, но без права его использования. Одновременно с этим заблокируем счета и дадим возможность каждому владельцу снимать с них лишь очень ограниченные суммы. Таким образом, мы снизим покупательную способность и, одновременно, поле деятельности черного рынка. Заблокируем также на достаточно низком уровне цены, чтобы потребители, ограниченные в платежных средствах, все же могли оплатить самое необходимое. Пусть дорожают без ограничений только предметы роскоши. Очевидно, следует принять во внимание, что эти ограничения также скажутся и на ресурсах казны. Во избежание этого следует учредить высокий налог на капитал. Это жесткие меры, но генералу де Голлю стоит применить свою власть для преодоления кризиса». Так рассуждали сторонники силовых методов. В поддержку своей доктрины они приводили пример правительства в Брюсселе, где г-н Камиль Гютт, министр финансов Бельгии, действительно смог стабилизировать бельгийский франк за счет одновременного блокирования обращения бумажных денег, счетов в банках, цен и зарплат.

Другие говорили: «Инфляция не столько причина, сколько следствие нарушения финансового равновесия. А оно неизбежно. Во время тотальной войны ничего нельзя сделать для того, чтобы производство пищевых продуктов и товаров народного потребления держалось на нормальном уровне, ведь большая часть сырья, оборудования и рабочих рук используется в совершенно других целях. Также ничего не может помешать правительствам раздавать большому числу людей самых разных категорий крупные вознаграждения. Во всех воюющих государствах мы видим часть населения с собственными средствами, превышающими те, что были раньше, видим и нехватку товаров народного потребления, рост цен, брешь в бюджете. Если ситуация во Франции хуже, чем везде, то это вызвано тем, что наша страна несколько лет была отрезана от внешнего мира, что оккупанты вычерпали ее ресурсы, а их присутствие вызвало остановку или замедление в развитии многих отраслей промышленности. Теперь же нехватка сырьевых ресурсов и оборудования, недостаток импорта и необходимость расходовать большую часть еще оставшихся у нас средств на срочные восстановительные работы — все это тормозит восстановление нормального уровня производства. Все зависит от того, как оно начнет восстанавливаться. Грубые методы усугубят наше бедственное положение, отбив у производителей желание приступить к работе и заставив их потерять доверие к государству. Напротив, надо подталкивать экономику к свободному и самостоятельному росту и развитию. Что касается избытка наличности, то выжмем ее с помощью казначейских бон, содействующих накоплению сбережений и дающих населению чувство, что каждый является собственником. В соответствии с этим следует воздержаться от всякого систематического налогообложения капитала. Нужно попросту конфисковать средства лиц, разбогатевших преступным путем. Этот метод совершенно реален и благодаря вере страны в генерала де Голля приведет нас к возрождению». Окончательное решение оставалось за мной. Я был в курсе дела, получая информацию из административных отчетов, публикаций в прессе, а также узнавая мнения экспертов, различных заинтересованных групп. В Консультативной ассамблее Андре Филип, основной докладчик по бюджету, Жюль Мок[63] и другие делегаты в начале марта начали агитацию за изъятие денежных знаков, счетов и капитала, тогда как Рене Плевен высказывался за совершенно другой план действий. Следует отметить, что по этому вопросу в правительстве произошел раскол. Каждая из теорий имела своего горячего и сведущего защитника. Мендес-Франс, министр национальной экономики, выступал за первую доктрину, Плевен, министр финансов, полностью поддерживал вторую. Поскольку оба были компетентными специалистами и амбициозными людьми, то их соперничество и равная готовность нести ответственность за последствия своего решения, а также тот факт, что их спор касался проблемы, от которой зависела судьба французского народа, привели меня к выводу, что любая грубо проведенная реформа будет напрасна и вредна. После долгих размышлений наедине с собой и споров с ними я высказался за более прогрессивный путь и отказался от блокады цен.