Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография - Мэри Дирборн

На самом деле после встречи с Эзрой Эрнест поначалу собирался написать грубую сатиру на поэта. Он принес показать ее Льюису Галантье до того, как отправить редакторам престижного «Литтл ревью» Маргарет Андерсон и Джейн Хип. Первому биографу Хемингуэя Галантье рассказал, что в стихотворении высмеивались богемные замашки Эзры, его дикие волосы и бородка и рубашка поэта. Это было настолько грубо, что Галантье в недвусмысленных выражениях посоветовал Эрнесту не отдавать сатиру в «Литтл ревью», где Паунд был неоплачиваемым и очень уважаемым редактором. По-видимому, Эрнест спрятал стихотворение среди своих бумаг.

Эрнест любил иронию и сатиру, и больше всего в юном, беззаботном возрасте. Несмотря на то что для Хемингуэя было характерно кусать накормившую его руку – точнее, обижать всякого человека, кто хоть раз помог ему, – этот импульс в данном случае, кажется, не сработал. По-видимому, он наивно полагал, что публикация подобного сатирического стихотворения, демонстрирующая его знакомство со столпом современной поэзии Эзрой Паундом, укрепит его репутацию.

Тогда Эрнест, должно быть, думал, что его стихи об Эзре умные и очень забавные. Хемингуэй славился своим чувством юмора, хотя это и не та особенность, о которой современный читатель вспоминает в связи с его именем. Юмор не пользуется популярностью; чувство юмора исторических личностей передать трудно. Кроме того, Эрнест, похоже, считал, что его чувство юмора распространяется на него самого – то есть что любое подшучивание или сатира относятся к нему самому, – несмотря на все доказательства обратного. Он был сверхчувствительным человеком – «легко ранимым», по словам Хэдли. Его друг Майк Стратер категорически заявлял: «Он не шутил на свой счет». Не раз еще он будет прибегать к сатире или жесткому юмору, чтобы обидеть других, включая друзей или наставников, однако когда Эрнест писал сатирические стихи о Паунде, то, наверное, думал, что старший коллега воспримет их правильно. Конечно, очень хорошо, что Галантье воспрепятствовал публикации стихов и Паунд не прочел их.

Незадолго до встречи с Паундом Хемингуэй решил нанести визит еще одной писательнице из списка Андерсона, Гертруде Стайн. Эрнест и Хэдли появились в доме № 27 на улице Флерюс, вероятно, где-то в марте. Их приняли в большой комнате, которая «напоминала один из лучших залов в самом прекрасном музее, за исключением того, что там был большой камин, было тепло и уютно, и вас угощали вкусной едой и чаем и натуральными крепкими настойками, приготовленными из фиолетовых или желтых слив или дикой малины» («Праздник, который всегда с тобой»). [Перевод: М. Брук, Л. Петров и Ф. Розенталь. – Прим. пер.] Стены до самого потолка были увешаны картинами – Пикассо, Сезанна, Ренуара и менее известных художников, как Боннар, которые тоже станут гигантами модернизма. Впрочем, Стайн больше не могла коллекционировать картины, потому что цены, назначаемые модернистами, теперь были ей недоступны, как и большинству ее посетителей. Во время первой встречи Гертруда усадила Эрнеста рядом с собой и не сводила с него пристального взгляда, а ее подруга, Элис Токлас, с которой они были неразлучны с 1907 года, темноволосая, с ястребиным носом и с бледными, но заметными усами, проводила Хэдли к другому стулу и достала свою вышивку, как было заведено со всеми женами мужчин-посетителей Гертруды.

Сама Стайн была, по описанию Скофилда Тайера, «пяти футов ростом и двух футов в ширину, с темно-коричневым лицом и маленькими, мудрыми глазами старой еврейки… Она обладает безыскусным совершенством чопорного мешка с бобами». С точки зрения внешности, если не считать роста, Стайн была невероятна похожа на Грейс Хемингуэй: большекостная, дородная, с красивыми глазами; в 1922 году она все так же укладывала волосы в пучок, напоминавший пучок Грейс. Она была такой же огромной, как Грейс, и так же надменно держала себя, и посетитель немедленно бывал сражен ее харизмой – таким же качеством обладала и Грейс, которое она передала своему сыну. Исследовательница творчества Хемингуэя Роуз Мари Беруэлл указывала на эти и другие общие черты Гертруды Стайн и Грейс, которые относились не только к одному внешнему виду. Обе женщины были требовательными и доминантными, нарциссичными и эгоцентричными. Стайн хотела печататься в журнале «Атлантик», том самом, который читала Грейс и за что Эрнест обвинял ее в претензиях на интеллектуальность. Наконец, Беруэлл обращала внимание, что знаменитая фраза, которую Эрнест будет приписывать Стайн – «Вы все потерянное поколение», – звучит так, что ее вполне могла бы произнести и Грейс, особенно если мы вспомним ее письмо Эрнесту о перерасходе сыновнего кредита. Хотя он едва бы одобрил такую идею, это был удачный момент для принятия материнской фигуры (Гертруда станет крестной матерью его первого сына), тем более писательницы, которая могла стать ему и наставницей.

Стайн родилась в 1874 году в калифорнийском Окленде (известна ее характеристика родного города: «Там нет никакого там» [оригин. фраза: there is no there there, если судить по контексту у самой Стайн, фраза о городе, в котором уже нет того, что было раньше, нет ничего, что могло бы быть, либо же это город, в котором ничего не проиходит; сами англоязычные до сих пор спорят по поводу того, как понимать ее слова, поэтому адекватно на русский перевести сложно. – Прим. пер.]), в немецко-американской семье. Она получила образование в Рэдклиффе, где училась у Уильяма Джеймса, и начала ходить в медицинскую школу при университете Джонса Хопкинса, но затем оставила занятия и в 1903 году уехала в Европу. К 1922 году Стайн уже сделала имя своим знаменитым сложным языком, вызывавшим много насмешек. Джеймс Тёрбер позднее назвал ее «самой выдающейся идиоткой» из всех, кто писал в «эксцентричный» модернистский период. Первая изданная книга Стайн, «Три жизни» (1909), была относительно простой и ясной. Новелла «Меланкта», включенная в книгу, принесла ей хвалебные отклики. «Нежные кнопки» (1914), явно экспериментальную работу, позднейшие критики, например Макс Истмэн, назовут «бредом сумасшедшего», но ранние авторы считали произведение источником вдохновения. Американский писатель Боб Браун признавался, что когда он читал книгу, то «подбросил пишущую машинку в воздух и вскричал «ура». В 1922 году, когда появилась «География и пьесы» Стайн, Шервуд Андерсон в предисловии говорил: «Для меня творчество Гертруды Стайн состоит в перестройке, новой и полной переплавке жизни в городе слов». Очевидно, Андерсон так же восторженно относился к Хемингуэю, поскольку Эрнест был предрасположен воспринимать творчество Гертруды всерьез. В откровенном письме старому другу Биллу Смиту Эрнест говорил, что Стайн писала «великолепные вещи… Она пытается постичь механику языка. Разобрать его и посмотреть, что им движет. Может, она не соберет его снова. Но чего-то она всегда достигает».

Эрнест почувствовал интерес к Стайн, ее творчеству и беседам с ней почти сразу. Потом, пожалуй неизбежно, он напишет: «Я всегда хотел трахнуть ее, и она об этом знала – это было хорошее здоровое чувство». Но помимо описания ее «прекрасных, густых, живых иммигрантских волос» («Праздник, который всегда с тобой») ничего антисемитского не проникало в разговоры о ней. Во время их второй встречи, когда Стайн и Токлас посетили квартиру на улице кардинала Лемуана, Стайн, устроившись на кровати Хемингуэев, стоявшей на полу без каркаса, прочла стихи Хемингуэя и часть военного романа, начатого им в Чикаго год назад. Она назвала стихи «непосредственными и киплинговскими», но призналась, что невысокого мнения о романе – эту точку зрения Эрнест тоже начнет разделять. Гертруда прочитала «В Мичигане», красочный рассказ о первом сексуальном опыте девушки, и назвала его inaccrochable – точно так же, как называют картины, которые нельзя показывать. И хотя Хемингуэй несколько раз повторил это выражение, он, по-видимому, считал, что оно раскрывает ханжескую суть Стайн и в целом не имеет значения. Последнее, возможно, было правдой, однако можно утверждать, что Стайн льстила Хемингуэю, разговаривая с ним на равных, как профессионал с профессионалом, и советуя не тратить время на произведения, которые нельзя печатать. «В этом нет никакого смысла», – сказала она с раздражением, когда Эрнест признался, что использует только те слова, которые люди говорят на самом деле.

И все же Хемингуэй многому научился у Стайн. В письме Биллу Смиту, с похвалой ее литераторскому стилю, он высоко оценивает и ее редакторские навыки: «Всегда может сказать тебе, что не так с текстом, когда ты ничего не понимаешь, кроме того, что что-то не так. Она говорит мне чистую правду». Той весной и летом он часто навещал Гертруду и Элис, обычно без Хэдли, и доверительно сообщал Андерсону: «Мы с Гертрудой Стайн как братья». В конце того же письма Эрнест добавлял: «Мы любим Гертруду Стайн». Гертруда, со своей стороны, сказала Андерсону: «Он очаровательный парень, и я учу его постригать жене волосы». Гертруда, скорее всего, не знала о пристрастии Хемингуэя к волосам и не догадывалась, насколько томительно-мучительным для него это будет.