Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке - Евгений Николаевич Поселянин

В то же время он с большой энергией старался защитить духовенство от своеволия казацких начальств и разных светских сильных лиц. Таким же сердечным характером отличалось его отношение к пастве. Для возвышения нравственно-религиозного образования народа он ввел в своей епархии оказывание катехизических поучений и сам часто говорил поучения и издавал сочинения для народа.

Не ограничиваясь этим, он являлся сам в дома горожан, когда требовалось его утешение, наставление, пастырское участие в обстоятельствах частной их жизни.

В притоны бедности, в тюрьмы он ходил в рясе простого монаха, с утешением и богатою милостыней, на которую тратил все свое личное достояние.

Проводя подвижническую жизнь, необыкновенно строгий к себе, он был столько же снисходителен к другим, отличался моралью, принимавшей в расчет все человеческие слабости, без духа ритористической обрядности, в которую по самой природе своей склонен впадать аскетизм.

Он говаривал иногда, что если бы он управлял монастырем, то лучше бы благословил престарелым и немощным монахам для несения трудов употреблять скоромную пищу, а хмельного пития вовсе не вкушать.

Кротость и смирение его не знали пределов. Горячий от природы и нервный от болезни, он умел до того проникнуться христианскими добродетелями, что до земли кланялся своим келейникам, если видел, что они оскорбились как-нибудь его замечанием; обидевшего его – первый начинал умолять: «Простите меня ради Бога, что я ввел вас в искушение».

Раз в одном доме он стал опровергать одного дворянина, щеголявшего при нем идеями модной философии XVIII века, и при всей кротости своей речи опровергал его так метко, что тот вышел из себя и ударил его по щеке. Смиренный святитель тут же пал ему в ноги и просил у него прощения – это так поразило обидчика, что он расплакался и с тех сделался хорошим христианином.

Простой народ видел в нем отца и заступника пред сильными мира. Он любил беседовать с ними об их нуждах, с опытным знанием их быта вникал в самые мелкие обстоятельства их жизни, и никто не уходил от него без утешения, совета, а иногда – значительного материального пособия. Он не давал себе отдыха от дел, коих всегда много у подобных людей: до обеда имел дело с епархиальными бумагами и толпой просителей, после обеда до полуночи писал свои поучения и пастырские увещевания к духовенству и народу*

Несмотря на молодость, он с тридцати лет вступил на епархию: выдержал только четыре с половиной года этой неутомимой жизни и до того расстроил свое здоровье, что должен был проситься на покой. В своих прошениях об увольнении он представлял, что не может заниматься делами как должно и сколько должно и потому боится страшного ответа за удержание места своего, но неизбежно должен попускать упущения по болезни.

Св. Синод уволил его на жительство в Задонский монастырь, с пенсией 400 рублей в год. Но, удалившись, он стал думать, что мало сделал для Церкви и общества. Предаваясь монашеским подвигам, св. Тихон в уединении своей кельи продолжал свое общественное служение.

В его жизни как бы воскресло древнее цветущее монашество, так хорошо умевшее соединять аскетизм с общественной деятельностью. В задонской келье написана была большая часть сочинений учительного и народного святителя и множество келейных писем к разным лицам. Она сделалась источником просвещения христианского для обширного круга.

К келье этой стекался народ из далеких окрестностей, чтобы получить благословение и наставление святого человека. Как некогда древние пустынники, он был миротворцем между окрестными помещиками, заступником крестьян пред их жестокими господами, ходатаем за безвинно осужденных на суде в Задонске и в Ельце. Все, что давали ему знакомые на его потребу, он раздавал неимущим, так что после смерти его у него нашли только образа, книги, несколько никуда не годных вещей из домашнего скарба и 14 рублей денег, которые он не успел раздать. Жизнь его в монастыре, впрочем, относится к истории современного ему монашества, где она занимает собой самую светлую страницу.

В других епархиях с самого начала царствования Екатерины тоже повеяло новым духом.

Несколько позднее свт. Тихона, в 1769 году, посвящен был во епископы его бывший школьный товарищ и друг Симон Лагов и до конца XVIII столетия святительстовал сначала в Костромской, потом в Рязанской епархиях. Воспитанные в одной и той же семинарии под руководством общего покровителя Димитрия Сеченова, вместе в один день (в Лазареву субботу 1758 года) по его благословению постриженные, долгое время вместе служившие при Новгородской семинарии, святители Тихон и Симон отличались многими сходными чертами характера.

Биография Симона описывает его святительскую деятельность и дух его управления в чертах иногда дословно одинаковых с житием святителя Тихона.

И у того и у другого видим ту же заботливость о просвещении народа и духовенства, о возвышении нравственного уровня и общественного положения последнего, ту же неутомимую деятельность, ту же почти благостность, выражавшуюся в отеческих отношениях к подчиненным, в простоте обращения с ними, в щедрой благотворительности всем нуждавшимся и тому подобное.

Как и Тихон, Симон избегал суровых наказаний и нередко старался по необходимости смягчать строгость благотворительностью к наказанному. Так же любил он общаться с простыми и бедными людьми, являться к ним в рясе простого монаха, неузнанным, для личной помощи в беде и скудости, ходатайствовать за них перед властями, мирить ссорящихся и прочее.

Так же отличался незлобием и прощением в случае обид, сам первый прося прощения у обидчика. Память об этой благостности доброго святителя передана его современниками своим детям и доселе еще хранится на месте его долгого святительского служения.

В Смоленске с 1761 года до конца царствования Екатерины занимал святительскую кафедру бывший ректор свт. Тихона и Симона, потом викарий Димитрия Сеченова, Парфений Ропковский.

В историческом описании Смоленской епархии рассказывают о нем, что он снисходительно сносил грубости духовных лиц, повторявшиеся неоднократно, и употреблял самые мягкие наказания провинившимся, большей частью для того, чтобы «попугать», как он выражался, стараясь смягчить грубые нравы смоленского духовенства своими нравственными вразумлениями и возвышением его образования. «Некоторые распоряжения преосвященного, – читаем здесь, – показывают, что он хотел поставить духовенство в почтительном отношении к мирянам, или, по крайней мере, избавить его от унижения. Так он запрещал незваным славить, водить сообщество с крестьянами, при освящении церквей – мыла и утиральников не расхватывать, не домогаться за требы сверх положенного».

Сюда же относятся его запрещения священникам при славлении водить за собой по домам свои семейства, а также – деятельные меры против крайнего развития в принтах и