Каменные клены - Лена Элтанг

помогите мне, сказала она тихо, тут погас свет, и я ударилась! похоже, что перегорели пробки! я вошел и сразу наткнулся на нее, она всхлипнула, обвила меня руками и потянула вниз

мне показалось, что она смолистая и тяжелая, будто шишка гималайского кедра, потом мне показалось, что она плачет, наверное, здорово стукнулась, подумал я, терпеть не могу эти мраморные умывальники в старинных домах, будь у меня своя ванная, там была бы дыра в полу, а рядом с ней фаянсовый кувшин

мы опустились на пол, я боялся, что она снова ударится, и придерживал ее за голову

от ее кожи пахло сыроежками — такие грибы в англии не растут, этот запах я знаю откуда-то еще, она стащила с меня свитер и расстегнула свое платье, то есть платье вообще куда-то пропало, скаталось в теплый шерстяной валик на ее животе, потом она легла на меня, продолжая тихонько всхлипывать, и черствые сырные крошки вонзились мне в спину

ее слабый полуоткрытый рот был везде, казалось, она сама стала губами, доброй сотней губ, они ползли по моей коже, точно улитки по стеклу, я и вправду на минуту остекленел, потом попытался вывернуться, спихнуть ее с себя, но ее так трясло, что я растерялся, казалось — сделай я это, и женщина рассыплется на кусочки, как стальной мост от того, что рота солдат шагает по нему в ногу

я представил, как она распадется на всех своих улиток, или нет — на щепотку вишневого табака и пучок ангорской пряжи, нет — на пару шпилек и горсть чешуйчатой кедровой шелухи! я улыбнулся, дал ей делать все, что она хотела, и стал думать о своем вчерашнем сне

мне приснилось, что я разговаривал с сашей в сарае

разговаривал! теперь я знаю, какой у нее голос!

мне нужно отправить письмо и проверить почту, сказал я ей за завтраком, у вас ведь, наверное, есть компьютер? да, но там не слишком удобно, ответила она, мы прошли через сад, и она открыла сарай, цепочка на двери была почему-то снаружи, вас что, здесь запирали? не удержался я, и она рассмеялась, покрутив растрепанной головой

в этом сне она распустила свою косу цвета кленового сиропа, уж не знаю почему, и еще — в этом сне она смеялась

компьютер мисс сонли примостился на шаткой китайской этажерке в углу плохо освещенного сарая, заставленного сломанными садовыми стульями, лейками и горшками из шамота, старая модель, я сразу заметил, посреди комнаты под круглым корабельным окошком стоял верстак, под ним оставалась невыметенная стружка, на верстаке лежал синий сатиновый халат, молоток, похожий на ласточкин хвост, и еще какая-то плоская штука с деревянной ручкой

это папино долото, сказала саша, не трогайте, пожалуйста

она подвинула к компьютеру плетеное кресло с прожженным тряпичным сиденьем и нажала кнопку где-то внизу, за картонными коробками для рассады, составленными одна в другую, под этажеркой что-то надрывно загудело и экран наполнился мерцанием, связь довольно медленная, сказала она у меня за плечом, никак не соберусь обзавестись чем-нибудь приличным

я обернулся — зеленоватый свет из окна в крыше падал на ее лоб, лицо было едва различимо, зато волосы сияли, будто бы под театральным софитом, она нагнулась, набрала полную горсть пересохшей стружки и поднесла к лицу — еще пахнет, правда?

в таком свете ваши волосы похожи на стружку, только на латунную, сказал я, разлепив наконец губы, вы это уже говорили, ответила она, деловито оглядываясь, не слишком ли здесь холодно? если что — завернитесь в мое одеяло, она махнула рукой в сторону дивана я его не сразу заметил, на диване лежал аккуратно свернутый плед в шотландскую клетку

на какое-то мгновение мне показалось, что я вижу там девочку, свернувшуюся клубком, нет — двух девочек! у второй, той, что поменьше, были две косички цвета сырого хлопка, но это видение было из другого сна — оно засмущалось и быстро исчезло

Хедда. Письмо пятое

Господи, Эдна, когда же кончится эта жара.

Все здесь продымленное, древнее, от яркого солнца даже новые вещи сразу становятся блеклыми, будто напрочь изношенными.

Вчера я поссорилась с Куррат, и теперь жалею. Она всегда соглашается погулять с девочкой, если я не успеваю. Еще я жалею о том, что мы уехали из Тоттаяма, там были две старые церкви на холме, я любила туда ходить, когда получалось улизнуть из мастерской. Два каменных креста с сирийскими надписями — сирийцы были христианами, подумать только! — и настоящий алтарь, правда, там почти все время закрыто и ключа не допросишься.

Еще я жалею, что вышла замуж за Раджива в английской мэрии, второпях. Мы могли бы сыграть индийскую свадьбу и поехать в Гуруваор, как здесь принято — может, тогда все получилось бы по-другому. Индийские свадьбы такие забавные — люди натирают ладони горчичным порошком, читают стихи и брызгаются водой. И дарят невесте красные браслеты!

Сегодня мы весь день мучились со столешницей, там было много маленьких квадратиков, похожих на детские секреты, и каждый нужно было выложить серебряным листом и заклепать гвоздиками. Гвоздики эти просто чудовищно мелкие — у меня ободраны кончики пальцев, и ногти сломались бы, наверное, но ногтей у меня теперь нет, мистер Аппас обрезал до самых подушечек.

Многое изменилось за эти три года, да так, что узнать нельзя.

Наши свидания с Радживом — в Свонси, в комнате за баром — были тайными и веселыми, он зажигал десятки свечей в стеклянных стаканчиках, прямо как в кино, расстилал одеяла на полу и все такое прочее. У меня до него было несколько мужчин, но ни один из них не встал бы посреди ночи, чтобы приготовить мне румали на пустой ресторанной кухне. Теперь Раджив приходит ко мне в комнату раз в неделю и бывает небрежным, как подвыпивший портовый рабочий. К тому же, он отбирает у меня ваши фунты, я не хотела говорить, но все-таки скажу.

Не посылайте больше денег, я их все равно не увижу.

Зато теперь я могу думать, что он и письма мне не показывает. Ведь не может быть такого, чтобы никто не писал мне из Англии?

Раджив постоянно говорит, что мне не к кому вернуться, даже если он купит мне билет на самолет и довезет из Эрнакулама в аэропорт. Он говорит, что я потеряла две вещи: дом своего первого мужа и уважение второго. Что он имеет в виду — что я родила ему только дочь или что не принесла в дом денег за проданные «Клены»?

Его имя на санскрите означает полосатый — может быть, у нас теперь просто черная полоса?

Дневник Саши Сонли. 2008

Счастлив, кто падает вниз головой:

Мир для него хоть на миг — а иной.

Голова Дрессера, казалось, кивала мне из темноты. Его тело, затянутое под понтонный причал, застряло между двумя бетонными блоками и еле заметно двигалось вперед и назад, волосы намокли, облепили лоб и казались иссиня-черными под больничным светом лодочного фонаря.

Я присела на кнехт и немного подумала. В какой-то китайской книге про самоубийц мне попадалось упоминание об утопленнике, который завязал в шарф два камня и, повесив их себе на шею, прыгнул с моста. Я сняла с шеи платок и оглянулась вокруг в поисках тяжелого предмета, но, кроме двух горшков с чахлыми веточками каланхоэ, на палубе ничего не было.

Со стороны Темпла подул ветер и стало заметно холоднее. Над выстриженными под ноль клубными полянами — китайцы называют такой зеленый цветом зимородка — стал собираться утренний туман.

Интересно, поверят ли в Лайонз-Энд в то, что рогоносец Дрессер покончил с собой? Тоже мне, Секст Папиний, [81] спасающийся от грязных объятий. Нет, самоубийство не годится, к тому же Младшая потеряет страховку и останется без гроша.

Сидеть на чугунной тумбе становилось все холоднее, я встала, повязала платок, огляделась и пошла по скользким лиственничным доскам на берег. Я его не убивала, сказала я вслух, он поскользнулся и упал в воду. Течение затянуло его под причал, к тому же он неудачно стукнулся виском о сваю, а тут еще тина и водоросли. Если бы не свая и не тина, он бы, разумеется, выплыл. Если бы не свая.

Где, в какой книге это было: про солдат в булонском лагере, один из них застрелился в будке часового, а за ним еще несколько — в той же самой будке, пришлось офицерам будку сжечь, от греха подальше. Они тоже подумали: если бы не будка.

Если я сейчас брошусь туда же, в болотную теплую воду, этого причала станут бояться, а лодку, пожалуй, продадут с глаз долой, нет, этого делать не стоит, отсюда такой дивный вид на высокие решетчатые окна колледжа в Гринландс.

Я присела на корточки и заглянула под причал — голова Дреесера скрылась, ядовитый фонарь потускнел в предрассветной дымке, и Темза снова стала невинным викторианским водоемом, окруженным ивами, камышами и рогозом.

Когда я пыталась писать красками, то помнила невероятно много оттенков, у меня была китайская книжка — про древние амулеты — и я выписывала оттуда слова и жаловалась маме на бедность русской и английской палитры.