Музей-заповедник А. С. Пушкина - Владимир Семенович Бозырев

К этой поездке Пушкина побудило, вероятно, и еще одно обстоятельство. Взяв на себя после женитьбы управление нижегородскими имениями, Пушкин собирался теперь отказаться от этого хлопотного дела в связи с требованиями Н. И. Павлищева (мужа Ольги Сергеевны, сестры поэта), выделить из имения долю, причитающуюся сестре. Пушкин, сообщая Павлищеву в начале мая о том, что передает свою долю нижегородского имения Ольге Сергеевне, писал далее: «Я до сих пор еще управляю имением, но думаю к июлю сдать его». Собираясь освободиться от надоевшего ему управления нижегородской Кистеневкой, Пушкин, видимо, внутренне настраивал себя в ту пору принять дела другого имения — псковского Михайловского. Это неизбежно предстояло ему, так как Надежда Осиповна, тогда еще законная владелица Михайловского, была безнадежно больна.

В случае смерти матери Пушкин как старший сын должен был позаботиться о благополучии Михайловского, где он к тому же собирался поселиться с семьей.

Не исключено также, что Пушкин, помышляя об отставке и предвидя в связи с тяжелым состоянием матери свое вступление во владение Михайловским, ехал сюда с надеждой получить дельные советы о дальнейшей судьбе и нижегородских, и псковских имений от опытной в этих делах П. А. Осиповой, которой, по свидетельству А. И. Тургенева, «он доверял все свои экономические тайны».

По-видимому, всеми этими обстоятельствами Пушкин и «принужден был» срочно поехать в Михайловское в начале мая 1835 года.

Эта встреча, хотя и короткая, с родным уголком, с тригорскими друзьями, вероятно, усилила желание поэта переселиться в деревню из ненавистного Петербурга и укрепила его решимость добиваться отставки. Через две недели после возвращения из Михайловского Пушкин написал письмо Бенкендорфу, в котором просил у царя разрешения поселиться в деревне. Однако, учитывая крайне отрицательную реакцию Николая I на просьбу об отставке в 1834 году, Пушкин решил добиваться этого, не употребляя слово «отставка»: он просил отпустить его в деревню на три-четыре года.

«У меня нет состояния, — писал он в этом письме 1 июня 1835 года, — ни я, ни моя жена не получили еще той части, которая должна нам достаться. До сих пор я жил только своим трудом. ...В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие. Жизнь в Петербурге ужасающе дорога. До сих пор я довольно равнодушно смотрел на расходы, которые я вынужден был делать...

Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть — нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия...»

Поэт добавлял при этом, что «малейшего признака неудовольствия или подозрения» (со стороны царя. — В. Б.) было бы достаточно, чтобы удержать его «в теперешнем положении».

Вскоре Пушкин понял, что его новую просьбу об освобождении от службы царь принял «с неудовольствием», но желание добиться своей цели, казавшейся поэту единственным спасением от надвигавшейся нужды, было так велико, что он «забыл» об обещании оставаться «в теперешнем своем положении». 22 июля он вновь написал Бенкендорфу, что единственными средствами привести в порядок свои дела было для него «либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег. Но последний исход почти невозможен в России...». И в конце письма поэт настойчиво просил Бенкендорфа снова рассмотреть его просьбу: «Итак, вам, граф, еще раз (подчеркнуто мною. — В. Б.) вверяю решение моей участи...»

Но и на этот раз, по горькому выражению Пушкина, «плюнуть на Петербург да удрать в деревню» не удалось. Пушкину предложили лишь отпуск в деревню на четыре месяца, и он воспользовался этим.

7 сентября 1835 года поэт выехал из Петербурга в Михайловское. Тогда, судя по его письмам, в деревне была благодатная пора: стояли ясные, теплые дни красочной деревенской осени. А осенью Пушкин всегда ощущал прилив творческих сил и поэтического вдохновения. Но эта осень была исключением: работа, которой так долго собирался он заняться в спокойной обстановке, вдали от петербургской сутолоки, не ладилась с самого начала.

Уже в первом письме, через несколько дней после приезда в деревню, Пушкин сообщал Наталье Николаевне, что «писать не начинал» и не знает, когда начнет. И в последующих письмах жене поэт с тревогой за свою бездеятельность писал: «Я... беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет»; «осень начинается. Авось засяду»; «вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки»; «дела не делаю, а так из пустого и порожнее переливаю». И только в последнем письме, когда минул почти месяц его пребывания в Михайловском, он сообщал ей: «Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только)... Авось распишусь». Однако этого не произошло, и, подводя грустные итоги, поэт писал П. А. Плетневу перед отъездом из Михайловского: «...такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось».

Причину этой непонятной на первый взгляд творческой апатии Пушкин назвал сам в том же письме Плетневу: «Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен». Психологической разрядки для него не наступило, и в деревне ему не удалось избавиться от постоянно мучивших дум. «А о чем я думаю? — писал он жене из деревни. — Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода...»

Из писем жене можно составить довольно подробную картину его житья-бытья в деревне в этот приезд. Он очень много ходил пешком по окрестностям Михайловского, ездил «верхом на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли».

Неприхотливой — деревенской — была часто и пища поэта. «Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7», — сообщал он жене.

Поэт часто наведывался в Тригорское, ездил в гости во Врев, в имение мужа Евпраксии Николаевны Вревской (Вульф), о которой он шутливо писал жене: «...был я у Вревских третьего дня... Вревская очень добрая милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш псковский архиерей».

Несмотря на отсутствие вдохновения, Пушкин работал здесь над «Сценами