Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Ты не про меня? Так? – волнуясь или забывшись, Туманов начинал говорить на языке городских низов. Литературный язык давался ему лишь сознательным усилием. – Культурная да родовитая, так? Возле таких барынек лишь порядошные рядиться могут? Где же женишок твой? Что ж провожаться-то не поехал?

– Не ваше это дело! – с силой выкрикнула Софи.

– А коли мое? – Туманов сдернул шляпу, приблизил к ней мокрое лицо с прилипшими ко лбу волосами. Глаза с расширившимися зрачками дышали безумством. – Коли мое?

Как в детстве, после няниных сказок, показалось вдруг, что сейчас придет диво дикое, страшное, черное, сгребет ее в охапку, и утащит за синие леса, за высокие горы…

– Подите! Я боюсь вас! – вскрикнула Софи. – Вы мне противны!

Туманов отшатнулся, словно она ударила его по лицу.

– Противны! – Софи топнула ногой, разбрызгивая грязь. – Вы думаете, что вам все можно! У вас деньги, власть, вы мужчина, вы можете добиться, чего хотите. Так?

Туманов помотал головой, не то отрицая что-то, не то просто стряхивая воду с волос.

– Так знайте: не будет по-вашему! Хотите силой, как там, в клубе? Что ж – попробуйте еще раз. Только знайте – Тимофей, он не Иннокентий, он изувечить может… Да и я буду сопротивляться изо всех сил!

– Я не боюсь Тимофея, – тихо сказал Туманов. Слова его приходилось почти читать по губам, между вспышек получались промежутки. – Я… насильничать… не умею… пусть, коли так… зря Грушу послал… самому…

– Это да! – Софи с удовольствием вклинилась в его сбивчивый монолог. Зубы ее стучали от холода, и от этого голос получался как бы дробным, похожим на перестук колес. Растерянное, любимое лицо Гриши стояло перед глазами. – Только вашей Груши в нашей жизни и не хватало! Чего теперь с этим делать – ума не приложу!

– Что ж Груша? – удивился Туманов и повысил голос. – Она милая, тихая девушка. Жизнь у нее тяжело сложилась. Но как она…

– Милая? Тяжело сложилась?! – голос Софи сорвался на визг. – Оставьте! Оставьте, пожалуйста, эту достоевщину! Милые, тихие уличные женщины…Не верю! Чтоб от тяжелой жизни человек стал падшим, или негодяем, внутри должно быть, внутри!

– Понятно, – от шрама на лице Туманова, покрасневшего, точнее, почерневшего от холода, разом отлила кровь. Лицо его от этого стало еще страшнее, напомнив Софи вурдалака из детских сказок. – Я понял, наконец. Тот, кто был там, – негодяй или падший, с гнилью внутри. Неважно, почему. Неважно, как и что потом. Но – оставь надежду. Я понял.

– О чем вы? – в свою очередь удивилась Софи.

– Позвольте откланяться, – Туманов шутовски поклонился и снова надел шляпу, из которой пролились по вискам струйки воды.

– Что у вас за наряд такой? – растерявшись, невпопад спросила Софи. – Никогда такого не видела.

– Это одежда скотоводов из Северо-американских штатов, – холодно-вежливо ответил Туманов. Он уже полностью взял себя в руки, недавнее безумие словно стекло с него вместе с дождем. – Многое в фасоне позаимствовано от местных индейских племен. Очень удобна для верховой езды… Итак…Прощайте!

Он вскочил на коня, который тут же удовлетворенно заржал и взвился на дыбы.

– Туманов! Михаил… – прошептала Софи вслед скачущей среди молний черной фигуре. – Зачем же вы приезжали?

– Охота приличной барышне с сумасшедшими разговаривать! – с явным осуждением проворчал Тимофей. – Весь наряд измочили… Домой повертаемся? В Гостицы?

– Нет, нет! – Софи стиснула руки у груди. Капли дождя, теплея, стекали за пазуху, по спине, бокам, щекотали остывшую кожу. – Ко мне! Быстрее! Домой! Домой, Тимофей, или я сейчас умру!

– Вот напасть-то! – бормотал Тимофей, нахлестывая храпящих, пугающихся грозы лошадей. – Божье наказание для дома – молодые девицы. Да особливо если грамотные. Такое в головах начинается, что ни Боже мой… Одна тогда дорога отцу – быстрее взамуж отдавать… А ежели отец в могиле? Ох-те-те, грехи наши тяжкие…

Элен Головнина никогда не любила, да и не умела выставлять напоказ своих чувств, но сейчас любому видно было, что она до крайности рада гостям. Обычно плавная и вовсе несуетливая в движениях, она нынче торопилась, совершая множество моторных неловкостей, и то ставила чашку мимо блюдца, то опрокидывала табуреточку, то спотыкалась об жирненькую тушку ласкавшегося к девушкам мопса.

Софи и Оля Камышева смотрелись в роскошной гостиной Головниных весьма инородно. Обе были одеты в простые шерстяные платья (у Софи – синее, у Оли – серое), не носили украшений и не пользовались румянами и помадой. Софи с улыбкой наблюдала за подругой и время от времени призывала ту сесть и перестать суетиться, Оля молча поджимала тонкие губы.

Все трое происходили из одного круга, и в детстве и ранней юности были очень дружны. После их пути разошлись.

Блеклая, некрасивая Оля очень рано увлеклась передовыми идеями, мечтала отдать жизнь за «благо народа», и нынче практически порвала с богатой и знатной семьей, уйдя жить в коммуну единомышленников.

Правильная, положительная Элен в семнадцать лет вышла замуж за своего единственного поклонника – Василия Головнина, родила в браке двоих детей и была вполне счастлива своей участью. Ее тонкая, не слишком заметная, несколько меланхолическая девическая красота после родов обратилась в тихую плотскую успокоенность. Элен пополнела, ее лицо округлилось, а чистая кожа весь год сохраняла белоснежность с каким-то едва уловимым медовым оттенком. В юности Софи сравнивала ее с курицей, а нынче во всем облике подруги ей виделось что-то булочно-съедобное.

Сама Софи после самоубийства отца, открытия его долгов и полного разорения семьи уехала в Сибирь за романтическим приключением в лице мелкого мошенника Сержа Дубравина. Благополучно пережив выпавшие на ее долю испытания и явственно ощутив на себе шкуру законченной авантюристки, она спустя полтора года вернулась в Петербург и, по настоянию Элен и на основе присланных ей из Сибири писем, написала роман, который имел неожиданный для Софи успех.

После возвращения Софи из Сибири подруги виделись редко. Софи и Элен переписывались, сохраняя друг к другу детскую симпатию, но далеко не всегда понимая друг друга. Оля же вращалась в кругах настолько радикальных, что даже либерализм Софи казался ей недостаточным. Впрочем, и у них находились общие знакомые, в их числе была, например, Матрена Агафонова, которая так не полюбилась Аннет.

Теперь Элен пыталась развлечь подруг миндальными пирожными и светскими новостями. Ее мелодичный голос и не слишком острый, но последовательный и наблюдательный ум делали забавными и милыми даже грязноватые петербургские сплетни. Софи слушала охотно, и по своей всегдашней привычке коротко записывала что-то в маленький блокнот.