Я умер вчера - Александра Маринина

– Я не знаю, Игорь, – медленно сказала она. – Я ничего точно не знаю. Может быть, прав Гмыря, а ты ошибаешься и напрасно его подозреваешь. Может быть, прав ты, а Гмыря – предатель. Все может быть. Ни одну возможность исключать нельзя.

– Да, Каменская, – разочарованно протянул Игорь, – зря я на тебя понадеялся. Не годишься ты в советчики в острых ситуациях.

– Значит, не гожусь. Ты уж извини, что не оправдала твоих надежд.

– И ты извини, что отнял твое драгоценное время, – усмехнулся он.

Ей почудился сарказм в его голосе, но не было ни сил, ни желания разбираться в этом. Недавно Колобок заметил, что она сдала, стала хуже работать, а сегодня и Лесников это увидел. Но она же старается! Она изо всех сил старается делать свою работу хорошо, а у нее ничего не выходит. Пропал азарт, притупилось чутье, ушел интерес. Единственное, что еще у нее осталось, так это безусловная преданность делу. Но на одной преданности далеко не уедешь, даже самый мощный двигатель не заведется, если искры нет. А искры-то как раз и нет.

Она вышла из ворот и пошла по Петровке в сторону метро, когда услышала совсем рядом знакомый голос:

– Тетя Настя!

Обернувшись, Настя увидела невысокого ладного паренька в форме рядового милиции. Короткая курточка обтягивала налитые плечи и была явно мала на целый размер.

– Привет, – удивленно откликнулась она. – Ты здесь какими судьбами?

– А я вас встречаю.

– Да ну? Зачем?

В первый момент она испугалась, не случилось ли чего-нибудь с отцом паренька, генералом Заточным, но Максим весело улыбался.

– Отец просил вас найти. Он днем не смог вам дозвониться, а сейчас он уже в самолете летит. Прилетает поздно ночью, и ему будет неудобно вам звонить.

– И что хотел твой отец?

– Как всегда, назначает вам свидание рано утром в Измайловском парке.

– И больше ничего? – с подозрением спросила Настя. – Завтра ведь не воскресенье, а только четверг.

– Не знаю, тетя Настя, – пожал плечами Максим. – Он просил вам передать – я передаю.

– Ты мог бы домой мне позвонить, – заметила она. – Рискованно было караулить меня здесь, я могла оказаться совсем в другом месте. Ты же знаешь нашу милицейскую жизнь.

Максим беззаботно махнул рукой.

– У меня выхода не было. Отец мне ваш номер продиктовал по телефону, а у меня ручки под рукой не оказалось, я понадеялся, что запомню, а когда стал потом записывать, понял, что забыл.

Утренние прогулки по воскресеньям в Измайловском парке были для генерала Заточного обязательными, если, конечно, он не уезжал из Москвы. И вот уже два года Настя периодически составляла ему компанию в этом ритуальном променаде. Никто, в том числе и сама Настя, не смог бы дать правильное определение ее более чем странным отношениям с этим человеком. Не любовь (об этом и речь не шла), не дружба (какая же может быть дружба между генералом, начальником главка в Министерстве внутренних дел, и рядовым оперативником с Петровки, всего лишь майором милиции, да к тому же женщиной), не деловое сотрудничество (хотя таковое и имело место, но лишь эпизодически). Что же тогда? Ответа не знал никто. Вероятно, не знал его и сам Иван Алексеевич Заточный. Мнения по этому поводу, конечно, были самые разные, но ни одно из них к истине не приближалось. Сын генерала Максим, например, считал, что папа ухаживает за тетей Настей и, вероятнее всего, женится на ней когда-нибудь. Тот факт, что тетя Настя замужем, его, по-видимому, совершенно не смущал и в расчет не принимался. Настин муж Алексей полагал, что у его жены просто очередная блажь, но поскольку нетривиальных черт в ее характере было и без того великое множество, то одной больше – одной меньше роли не играло. Чистяков хорошо знал свою Настю и признаки влюбленности с ее стороны улавливал моментально. Поскольку таковых в ситуации с Заточным не обнаруживалось, он и не беспокоился, полагая, что Анастасия уже большая и сама знает, что делает. Если ей хочется прогуливаться по парку с генералом – пусть прогуливается, это полезно для здоровья. Доброжелатели из числа работающих как на Петровке, так и в министерстве были твердо уверены в том, что Заточный спит с Каменской и за это делает ей карьеру, хотя на вопрос, в чем это выражается, ответить было бы крайне затруднительно. Майор Каменская работала там же, где и раньше, никакого повышения по службе не получала и до сих пор носила майорские погоны, хотя по сроку ей уже полагалось бы быть подполковником. Но должность у нее была майорская, и присвоить очередное звание «подполковник милиции» ей могли только в виде большого исключения. Так даже исключения этого для нее не делали!

Однако что же такое стряслось у генерала, если он, находясь за пределами Москвы, просит сына срочно разыскать Настю и пригласить ее на встречу рано утром в будний день? Такого за два года их знакомства не случалось ни разу. Настя так увлеклась построением самых разных предположений на этот счет, что не заметила, как добралась до дому. И только открывая замок своей квартиры, вдруг вспомнила, что сегодня Леша должен уже появиться дома. Неделя прошла, конференция закончилась. Неужели опять все сначала? Ежедневные вопросы «что случилось, пока я был в Америке?», и ее ежедневные попытки собраться с силами и все ему рассказать, и постоянно углубляющаяся пропасть между ними…

Она повернула ключ в замке, толкнула дверь и удивленно замерла на пороге. В квартире было темно и тихо. Спит? Настя на цыпочках пересекла прихожую и заглянула в комнату. Пусто. Но вещи лежат не так, как она их оставила утром. Значит, Алексей приезжал. Куда же он делся? Впрочем, она напрасно беспокоится, Леша – человек ответственный, и если он вышел из дома не на пять минут, то обязательно оставил записку. Сейчас она разденется, найдет записку и все узнает.

Записка действительно лежала на столе в кухне. Прочитав ее, Настя обессиленно упала на табуретку и тихо заплакала. Вот и все. Она доигралась в свои невротические игрушки. Записка, написанная мелким неразборчивым почерком Чистякова, гласила: «Не могу видеть, как ты мучаешься в моем обществе. Вероятно, тебе нужно отдохнуть от меня. Буду у родителей. Когда захочешь, чтобы я вернулся, – позвони. Никогда не ставил тебе условий, поэтому просто прошу: не зови меня обратно, пока не найдешь в себе силы разговаривать со мной. Если я приеду и снова не услышу внятного ответа на свои вопросы, мне придется думать самое плохое. Надеюсь, ты к этому не стремишься. Целую».

Она обидела Лешку, и он ее бросил. Ну, не бросил, конечно, не нужно преувеличивать, просто отступил, отошел в сторону до лучших времен, но это она может кому угодно объяснять, а самой себе нужно говорить правду. Он не вынес ее фокусов, ее молчания, подавленного настроения и нежелания хоть что-нибудь вразумительное ответить на его беспокойство и тревогу. Он сказал: «С такой, какой ты стала, я жить не хочу. Если ты изменишься, я вернусь». Как это не бросил? Конечно, бросил. И поставил условие, не выполнив которое, она его не вернет.

Ее начало знобить. Выйдя в прихожую, Настя быстро нашла на вешалке теплый вязаный жакет и закуталась в него, но это не помогло. Озноб становился все сильнее, и через некоторое время ее уже трясло так, что руки не удерживали чашку с кофе. «Надо выпить», – подумала она, открывая дверцы кухонного шкафа в поисках спиртного. На полке стояла едва початая бутылка коньяка и полбутылки сливочного ирландского ликера. Ликер покупал Лешка в беспошлинном магазине в Шереметьеве, а откуда взялся коньяк, Настя припомнить не могла, как ни силилась. Кто-то принес, наверное, иначе откуда бы ему взяться? Ни она, ни Чистяков коньяк не любили и не покупали. Леша был ценителем хороших сухих вин, Настя же отдавала предпочтение мартини «Бьянко» или джину с тоником.

Достав из шкафа бутылку с коньяком, она налила почти полный стакан и сделала три больших глотка. Горло сразу перехватило, на глазах выступили слезы. Настя терпеть не могла этот напиток, не понимала его вкуса, даже запах не переносила, но сейчас пила его как лекарство. Конечно, противное, но лекарство и не должно доставлять удовольствие, оно должно помогать.

И оно помогло, правда, только частично, но все-таки… Озноб пропал, руки стали теплыми и не дрожали. А вот душевная боль не утихла, наоборот, теперь она казалась Насте еще сильнее. Что же она наделала! Как могла допустить, чтобы Лешка дошел до такого шага! Лешка, верный, преданный, знающий ее двадцать два года, умеющий понять ее, что бы ни случилось, и простить, что бы она ни натворила. До какой же степени она злоупотребила его терпением и любовью, если он не выдержал и ушел!

«А что, собственно, происходит? – спросила она себя. – Почему, ну почему я не могу набраться сил поговорить с ним? Что такого особенного я сделала? Украла? Нет. Убила? Тоже нет. Обманула кого-то, предала? И да, и нет… Вот это и есть самое сложное. Я не могу понять, что я наделала. И до тех пор, пока не пойму сама, я не смогу рассказать об этом Лешке. Интересно, почему? Сколько раз бывало, когда я специально рассказывала ему то, в чем не могла разобраться, и он всегда мне помогал. У него совершенно другой взгляд на вещи, и иногда это бывает очень полезным. Так почему же я не могу поделиться с ним тем, в чем сама не разобралась? Ответа нет. Но только я точно знаю, что не могу».