Искатель. 1986. Выпуск №5 - Валерий Алексеев

Я с интересом наблюдал за манипуляциями Маллера. Ровно через пять минут он спрятал свои провода и сказал, что первая часть опыта окончена. Теперь по условию незнакомец должен пробыть в этой комнате час.

Мы вышли. Я не удержался и оставил в двери небольшую щель, через которую, как мальчишка, стал подглядывать за незнакомцем. Тот сидел в кресле перед журнальным столиком, закинув ногу на ногу, и рассматривал рекламную фотографию какой-то красотки.

Когда пятнадцать минут прошли без всякого результата, я отошел от двери, уселся напротив Маллера и закурил. Джек тоже взял сигарету и стал нервно разминать ее. Мы молча пускали дым в потолок и старались не глядеть друг на друга.

Прошло тридцать минут.

Маллер как-то сник. Мне стало жалко его. В конце концов, этого и следовало ожидать.

Сорок минут…

Словно пружина подбросила нас! В соседней комнате стукнула крышка рояля.

Мы прилипли к щели в дверях. Незнакомец, ссутулившись, стоял перед открытым роялем. Вот его пальцы неуверенно пробежали по клавишам. Он наклонил голову, прислушиваясь к голосу инструмента, потом решительно пододвинул стул и сел.

Я в восторге двинул Джека кулаком в бок. Тот улыбнулся и подмигнул мне.

Из гостиной раздались первые аккорды.

Боже, что это была за игра! Я никогда не подозревал, что мой древний «Вильгельм Менцель» способен на такое волшебство. Клянусь, я не слыхал подобного исполнения ни разу в жизни. Это был водопад звуков, могучая Ниагара, которая обрушилась на меня, оглушила, закружила, помчала куда-то, заставив потерять всякое представление о времени и пространстве. Гордые, величавые звуки реяли над миром, заставляя плакать от внезапного ощущения бесконечного счастья, трепетать от нежности, замирать от гордости, благоговеть перед величием Вселенной, раскрывающей тебе свои нежные объятия…

— Ничего не понимаю, — пробормотал Джек, когда звуки внезапно оборвались, — ведь это же Бетховен!

— Ну и что же? Бетховен, Григ или Шуберт — все равно это гениально! И гений — ты!

— Но я перезаписывал только Сонату до бемоль минор Моцарта! Больше ничего… Он не мог играть Бетховена! Здесь какая-то чудовищная ошибка!

Джек замолчал, потому что незнакомец открыл дверь. Мы впились в него взглядами, ожидая всего: удивления, восторга, слез, взрыва благодарности… Но он был абсолютно спокоен.

— Если не ошибаюсь, час уже прошел. Я могу быть свободным?

— А… что вы играли? — промямлил Маллер. Мне показалось, что его сейчас хватит удар.

— Это моя любимая вещь, — сказал незнакомец. — Прошу прощения за то, что позволил себе скоротать время за роялем. У вас весьма неплохой инструмент.

И тут меня осенило, почему его лицо все время казалось мне знакомым.

— Вы Джон Гринберг? — выпалил я. — Лауреат Международных конкурсов пианистов?!

— Да, это я, — улыбнулся наш гость.

Позднее Джон Гринберг признался нам:

«Когда я исполняю Сонату до бемоль минор Моцарта, мне все время что-то мешает. Как будто во мне поселился другой пианист, весьма посредственный, и он управляет моими руками. Интересно, с какого идиота переписывал Маллер свою мнемограмму?!»

Чарлз ВИЛЬЯМС

СЛАБЫЕ ЖЕНСКИЕ РУКИ[1]

Перевел с английского А. Краковский.

Через полминуты она вернулась и закрыла за собой дверь, на которой висела табличка:

«Г. Свенсон. Директор».

— Держу пари, он жаждет со мной увидеться!

Секретарша молча кивнула головой и села на место. Потом сказала:

— Мистер Свенсон сейчас освободится. Подождите, пожалуйста, пару минут!

Одна из девиц что-то прошептала своей соседке, и обе посмотрели на меня очень гневно. Я наклонился к прекрасной брюнетке.

— Как импресарио ваш Свенсон явно не на высоте! — сказал ей убежденно. — Иначе вы бы не сидели тут секретаршей в приемной! Вы достойны лучшей участи!

Девушка не без ехидства ответила:

— А вы неоригинальны, мистер Престон! На этой неделе вы седьмой, кто мне это говорит!

Тут дверь кабинета Свенсона открылась, вышла девица. Она быстро закрыла за собой дверь и озарила секретаршу сияющей улыбкой, которая остальным присутствующим, включая меня, не предназначалась. Девица казалась в восторге от своей беседы с великим администратором.

— Так я иду? — спросил у секретарши.

— Да, — ответила брюнетка.

И вот настал мой черед предстать пред светлые очи мистера Свенсона. Он восседал за огромным письменным столом орехового дерева, сверкающая поверхность которого ясно свидетельствовала, что никакими делами на нем не занимались.

— Ну и ну! — сказал Свенсон. — Частный сыщик! Присаживайтесь, прошу вас!

— Роскошные апартаменты! — заметил я, усаживаясь на стул.

— Это для меня не новость! Не знаю цели вашего визита, но вынужден просить немедленно перейти к делу, ибо мне еще надо принять много народу.

— Да, видел. У меня к вам только одна просьба. Мне хотелось бы вновь увидеться с Хуанитой. Можете это устроить?

Свенсон слегка нахмурился, потом улыбнулся.

— Боюсь, вы рассчитываете на мою память больше, нежели она того заслуживает, Престон. В моей картотеке зарегистрировано более четырехсот девиц. Из них я помню не более половины. Хуанита, говорите?

Он повернулся к обитой кожей стойке для досье и выдвинул один из ящиков.

— Будет затруднительно ее найти, если только вы не знаете фамилии.

— Моралес. Хуанита Моралес.

Свенсон полистал досье, останавливаясь время от времени то на одном, то на другом имени, но в конце концов покачал головой.

— Сожалею, Престон! Такой у меня не значится. Где она работает?

— Она не работает. Скажем, в данный момент отдыхает.

— В таком случае, — сказал Свенсон, вздымая вверх руки, — боюсь, что вы обратились не по адресу!

— Меня к вам Хартли послал. Он сказал, вы можете мне дать о ней сведения.

Свенсон снова слегка нахмурил брови, дабы продемонстрировать свое недоумение.

— Хартли? А кто это?

— Мирон С. Хартли из туристического агентства Монктон-сити. Вы его отлично знаете, — сказал я уверенно.

— А, этот тип? Да, кажется я его где-то встречал!

— Я тоже так думаю. Видел вас вместе вчера вечером.

Свенсон сощурился, затем откинулся в кресле и кончиками пальцев погладил лакированную поверхность письменного стола.

— Что вы хотите этим сказать, Престон?