ЭДЕМ-2160 - Григорий ПАНАСЕНКО

Управляющий кивнул, подтверждая ее слова:

— Да, три тысячи за год. Мне даже пришлось взять академический отпуск, чтобы скопить недостающую сумму.

— А что вы окончили? – заинтересовавшись беседой, спросила Джулия.

— Тамбовский государственный экономический колледж сервиса.

— Весьма солидное заведение, – сказал Вартанов. – Там учатся пять лет вместо положенных четырех. И выходят с начальным высшим.

— Скажите, – обратился Саймон к управляющему, – везде государственная программа колледжей одинакова?

— Да, и смею заверить вас – весьма обширная, – управляющий с интересом посмотрел на собеседника.

— А в нее включена, – Саймон на секунду задумался, – британская литература?

— Не только. Еще и история. Правда, литературу мы изучали не в полном объеме, но, по крайней мере, Чосера, Байрона, "Озерную школу", Шекспира, Шоу и Хаксли я помню достаточно хорошо, – ответил управляющий, немного стесняясь.

Саймон снова взял вилку, сделав вид, что хочет маслин. Сейчас у него было такое чувство, как будто его обидели и не извинились. Хотя Саймон тоже получил образцовое образование, но он был узким специалистом. Все пять лет учебы им твердили, что они станут лучшими из лучших, но почему-то у него было ощущение, что шофер и этот моложавый управляющий в чем-то превзошли его, Саймона – крупнейшего в Европе специалиста в области евгеники. Косточка маслины хрустнула на зубах, и он почувствовал боль.

Извинившись, Саймон вышел из-за стола.

Когда он вернулся, уже принесли десерт: фруктовый торт, мед в маленьких хрустальных розетках, сок в запотевшем кувшине, кренделя домашней выпечки с маком и свежесваренный кофе. Саймон отвлекся от мрачных мыслей.

Ближе к вечеру к Вартановым нагрянули гости. Сначала приехал Евгений с женой и дочерьми. А чуть позже зашел сосед по даче, потомственный дворянин Василий Федорович Литвинов с внучкой. Саймон и Джулия, сославшись на усталость, улизнули на улицу, чтобы нагулять аппетит.

Они медленно пошли вдоль по аллее. Джулия взяла Саймона под руку. Тихий мелкий снег сыпал с затянутого тучами ночного неба. На западе над городом желтовато-розовым пятном горели облака. Свернув на боковую дорожку, они не спеша, пошли между старыми можжевеловыми кустами и густыми голубыми елями в снежных шапках.

— Интересно, как там Марта? – вслух подумала Джулия. – Жаль, что она не с нами.

Саймон издал неопределенный звук.

— Скажи, дорогой, – с тревогой спросила она мужа, – у них с Эйнджилом есть хоть один шанс?

— Как тебе сказать, – замялся Саймон.

— Ой, вот только не юли, как ты это обычно делаешь! – раздраженно сказала Джулия.

— Шанс есть всегда, – сказал Саймон и быстро перевел тему в новое русло. – Пойдем назад, нас, наверное, уже ждут.

Они до конца обогнули небольшой пруд и вскоре вышли на главную аллею. Из дома слышались музыка и смех. Саймон прислушался: над зимним садом неслась протяжная русская народная песня, в которой Саймон без труда узнал "Стеньку Разина".

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны,

Выплывали расписные,

Острогрудые челны...

Саймон и Джулия даже замедлили шаг, чтобы дослушать до конца песню: так сильно она звучала этим морозным вечером. Когда в воздухе замолк последний звук и опустилась тишина, они, наконец, зашли в дом, встретивший их теплом и уютным потрескиванием камина. На улице становилось все холодней, дыхание паром вырывалось в студеном воздухе декабря. Отряхнув снег в прихожей, они вдвоем вошли в жарко натопленный холл.

У каминной решетки стоял, вороша угли, истопник. Из кухни в гостиную вошла служанка с большим подносом, на котором дымилось блюдо с запеченным гусем.

— А вот и наши гулены! – приветствовал их Евгений, входя в холл. – Идемте за стол. Все уже в сборе.

В гостиной действительно было полно народу. Увидев Саймона и Джулию, Анастасия громко хлопнула в ладоши и сказала:

— Теперь все садимся.

Когда каждый занял отведенное ему место, Вартанов первым показал пример, сложив руки для молитвы. Все склонили головы над столом. Саймон тоже попытался вспомнить хоть что-то, отдаленно напоминавшее молитву, и даже преуспел в этом: по крайней мере, половину "Отче наш" на польском – сбивчиво и неровно – он пробормотал. Только после этого все приступили к трапезе. Завязался неспешный разговор. Все разбились на группки. Только Саймон сосредоточенно думал о чем-то своем. Неожиданно его сосредоточенность прервал Евгений:

— Давайте спросим специалиста, что он скажет об этом. Саймон, каково твое мнение?

— О чем вы? – он оторвался от еды.

— Мы говорим о евгенических бунтах, – объяснил Литвинов.

— Что именно вас интересует? – вежливо поинтересовался Саймон.

— Мнение официальной зарубежной науки.

— Ну, здесь я могу вам сказать только то, что говорил всегда: это крайне вредное и реакционное движение. Отмена евгеники приведет к анархии..., – и Саймон принялся пересказывать свою последнюю лекцию.

В спор вмешался Вартанов, до этого мило беседовавший с женой Евгения Ольгой:

— Конечно, я согласен с тобой, что бунты отнюдь не укрепляют политическую стабильность, но они показывают, что программа несовершенна. Поэтому мы должны не огульно отрицать их, а прислушаться к мнению масс.

— И что же? Допустить поголовное размножение уродов? – спросил Саймон, – Или вы хотите усиления Китайской демографической экспансии?

— Ну что вы! – профессор даже картинно всплеснул руками, – Мы ведь именно о китайской агрессии и говорим. Надо сменить принцип общего равенства в евгенике принципом расовой избирательности.

Литвинов одобрительно кивнул, но Саймон возразил:

— На это вряд ли кто-нибудь согласится. Это противоречит демократическим нормам и нарушает права личности.

Профессор лишь таинственно улыбнулся и погладил бородку. Вдруг шум на другом краю стола привлек внимание мужчин.

— Настенька, спой нам. У тебя так хорошо получается! – умоляющим голосом попросила Ольга.

Увидев, что на нее все смотрят, Анастасия смущенно попросила старшего сына сесть за фортепиано и аккомпанировать ей. Встав сбоку от инструмента, она выждала паузу и начала романс, которого Саймон никогда не слышал:

Отцвели уж давно

Хризантемы в саду,

Но любовь...

Володя играл очень чисто, чему Саймон удивился: мальчику было всего тринадцать лет. Когда романс кончился, все зааплодировали. И тут сквозь гром аплодисментов раздался бас Литвинова:

— Айда гулять!

И в этот же миг тишину за окном разорвали треск и грохот фейерверков и звон бубенцов: залитая разноцветными огнями, в ворота ворвалась русская тройка и понеслась рысью к парадному входу, раскидывая сугробы и взметая водопады серебристой пыли.